Поляков Сергей Николаевич — Весна 1941 г. была холодной. Еще 5 июня выпал снег.

Гражданские

Страна: Россия, Карелия Поляков Сергей Николаевич, родился в 1924 г. в г. Петрозаводске, русский. Накануне Великой Отечественной войны окончил 9 классов средней школы. В 1941-1942 гг. находился в эвакуации в Беломорске и Кеми, в Архангельской области. Затем был призван в Красную армию, воевал на Калининском фронте, где был тяжело ранен и демобилизован. После этого окончил ЛИИЖТ, работал на Кировской ж.д. в Петрозаводском вагонном депо. С 1950 г. аспирант кафедры политической экономики в КФГУ, в 1953 г. защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации. Доктор экон. наук, профессор, заслуженный деятель науки РК, первый декан экономического факультета, зав. кафедрой политической экономики. Более 50 лет работал в ПГУ. О своей жизни написал книгу воспоминаний: Поляков С.Н. Дорогами двадцатого века. Петрозаводск, 2007; Записки о войне. ВОВ глазами молодого солдата. Петрозаводск, 2001. Весна 1941 г. была холодной. Еще 5 июня выпал снег. Он держался целые сутки. 22 июня было солнечно и тепло... Мы считались уже взрослыми: брату шел пятнадцатый год, мне - семнадцатый, и намерения у нас были серьезными. Первое воскресенье после окончания школьных занятий следовало полностью заполнить купанием. Мы собрались идти на водную станцию «Динамо». Она была построена на озере недалеко от берега, напротив большого здания - бывшего земского собрания. Во второй половине 30-х гг. это лучшее в Петрозаводске и очень красивое здание было отдано Дворцу пионерам. Праздничная толпа негромко гудела, а мы не спеша продвигались к своей цели. Приближался полдень. Репродуктор несколько раз щелкнул, и металлический голос сказал: «Граждане, сегодня в 12 часов будет передано важное правительственное сообщение». После небольшой паузы начал выступать В.М. Молотов. Он говорил, что в четыре часа утра немецкие самолеты бомбили Киев, Минск и другие советские города. Войска Германии перешли границу, наша армия оказывает им упорное сопротивление. Бои идут на всем протяжении границы от Черного моря до Балтики. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», - такими словами Молотов закончил свою речь. Мы, возбужденные, побежали домой. Война! Сколько раз мальчишками играли в нее и сколько книжек о ней прочитали! Дураки - немцы! Во всех песнях поется, что Красная армия всех сильней, что врага мы будем бить на вражьей земле малой кровью, могучим ударом. Да немецкие солдаты просто не будут воевать с нами. Они же рабочие! У них Тельман, Рот Фронт... Но вернемся к дню 22 июня. Мы с криком «Война, война! Немцы напали на нас!» ворвались на лестницу нашего небольшого домика. Мама стояла на лестничной площадке. Она охнула, чуть не упала, схватилась за ручку двери. Мама уже взрослой пережила четыре войны, начиная с русско-японской, и совсем не разделяла нашего восторга. Начались военные будни. Шла мобилизация, но город был еще беспечен. Финны медлили вступать в войну. По сводкам Совинформбюро, везде шли упорные бои, однако города сдавались один за другим. Только раз было сказано, что наши молодецкой атакой отбили у немцев город Перемышль. Наконец финны вступили в войну, и начались налеты авиации. Днем и ночью объявлялась воздушная тревога. В горсовете заводили пластинку, раздавался вой сирены, и мужской голос с нажимом на «ш» говорил: «Воздушная тревога, воздушная тревога». В город приехал Ворошилов. Ночью был налет на железнодорожную станцию, начался пожар. Ворошилов вместе с пожарными его тушил. Где-то во время налета в постели убило спящую женщину. Во многих домах были прострелены крыши, а по бревенчатым стенам тянулись рваные полосы от пулеметных очередей. Двадцать два года спустя мне пришлось посетить финский город Лахти. Осмотрели мебельную фабрику, а у проходной нас встретил охранник, средних лет невысокий пузатенький человек. Оказывается, он был одним из летчиков, бомбивших Петрозаводск в 1941 г., гордился этим и сожалел, что мы уцелели. Разговор шел явно недоброжелательно. Я потрогал его живот и предположил, что если, не дай Бог, это еще раз случится, то при следующем налете он лишится его содержимого. Выпускники средних школ через несколько дней были обриты и отправлены на западную границу. Здесь можно привести пример, свидетельствующий о нравственном уровне тогдашней молодежи и о том, насколько строго следили за этим взрослые. Группа выпускников первой средней школы - Ю. Громов, И. Кац, Л. Цигальский, В. Лузгин и другие - после получения аттестатов «употребили» по рюмке и прошлись по улице Ленина. Парни шли в приподнято-радостном состоянии, а в городе разразился грандиозный скандал. Обсуждение этого поступка шло в школах, гороно, Наркомпросе. «Кого мы воспитали?» - возмущались учителя. А через несколько дней ребята уже погибали на западной границе. А город постепенно входил в ритм войны. Во дворах, на площадях и улицах рыли щели, куда жители прятались во время воздушных тревог. Вокруг города воздвигались оборонительные сооружения. Мы около двух месяцев ходили рыть противотанковый ров у подножья Сулажгорских высот. Бои шли под Пряжей, Матросами, Половиной. Финны медленно, но упорно приближались к Петрозаводску. Город заметно обезлюдел. У предприятий, организаций и жителей конфисковали велосипеды, мотоциклы, автомобили. Состояние техники было никудышное. Многое решила смекалка. М.П. Васьков, тоже в будущем преподаватель университета, проработавший в нем всю жизнь, рассказывал, как при сдаче Петрозаводска, отступая на север через Шую, около 10 километров простоял на подножке грузовика с чайником в руках. Из чайника он подливал бензин в карбюратор машины, заменяя неработающий бензонасос. В городе стали говорить о диверсантах. Утверждали, что многие из них были заброшены в Россию еще в германскую войну, то есть в Первую мировую войну, и теперь шпионят, передают немцам сведения из нашего тыла по радио. Один раз пришлось видеть определенно диверсанта. Была воздушная тревога. Мы сидели в щели на Сенной площади, где-то недалеко от здания нынешнего МВД и разрушенного в войну гостиного двора. В щель спрыгнул мужчина лет 30, плотный, высокий, в новеньком солдатском обмундировании, в сапогах, без знаков отличия. Затеялся разговор: «Как живете, где мужья? Война эта скоро кончится. Еще недели две, и мы разобьем немцев. Мы теперь как наступаем - не цепью, а перебежками, по одному. Как я тут оказался? Командир отпустил с фронта лечить зубы». Тревога кончилась, мужчина сразу исчез. «Наверное, диверсант, - решили женщины. Кто сейчас такого здорового с фронта пошлет лечить зубы? Надо бы задержать, кругом никого, а его и след простыл...» Весной 1941 г. я окончил девятый класс. Считал себя уже взрослым, решил заработать деньги, чтобы помочь маме. Меня и брата она воспитывала одна, даже алименты с отца не брала из гордости. Нанялся выкатывать бревна на берег из озера около пристани. Одежду спрятал под камнем. Трудился целый день. К концу работы выхожу на берег: одежды нет - украли. В городе в это время появились люди, завербованные на лесозаготовки. Они и занимались воровством. Впрочем, они тоже скоро исчезли. Мама сказала: «Украли больше, чем заработал». Полученных денег хватило на роскошный бумажник. Я его купил для хранения документов и денег, которые собирался зарабатывать. Этот бумажник потом был со мной на фронте. Он единственная вещь, сохранившаяся у меня до сих пор. В конце июля я заболел дизентерией. Температура поднялась до 40 градусов. Лежал один в больнице в деревянном домике на улице Федосовой, стал совсем невесомый. Врачей не было. За мной ухаживала молоденькая сестра, которая казалась мне очень красивой. Приближалась последняя декада августа. Я выписался из больницы еще не совсем здоровый, шатало на ходу. Мама работала главным бухгалтером в сельхозбанке. Нам предстояла эвакуация в Пудож. Итак, мы прощались с Петрозаводском на три длинных военных года. Я увидел его летом 1944 г. совсем иным, разрушенным. В городе не осталось целым ни одного кирпичного здания, а местами были сожжены целые кварталы деревянных домов. Наш дом уцелел, хотя был разграблен полностью. В 1955-1956 гг. в Заозерье на охоте в Логмозере я ночевал в одной из деревень. Хозяин дома во время оккупации был старостой и теперь находился в заключении, а в доме я неожиданно увидел одно из двух наших трюмо. Когда наши ушли, а финны в город еще не вступили, крестьяне окрестных деревень, да и оставшиеся жители города занялись грабежом домов. Из нашего дома вынесли книги и бросили за ненадобностью на дороге, из дома моей будущей жены вынесли рояль и тащили его за ножку по улице. А мы, уезжая, старались навести в домах порядок, надеясь скоро вернуться... Из Петрозаводска мы эвакуировались 26 августа, то есть примерно за месяц до того дня, когда город был оставлен нашими войсками. Взять с собой разрешалось не более 40 килограммов вещей на одного человека. Взяли самое необходимое и ценное, конечно, 120 килограммов не набралось, да и носильщиков у нас, кроме меня, шестнадцатилетнего, настоящих не было. Город к этому времени уже был пуст. Эвакуировались на пароходе «Роза Люксембург», небольшом пароходике грузопассажирского типа черного цвета. На Онежском озере во время войны он прославился, пока не был потоплен. Плыли через озеро ночью, днем оказались в Шале... В Пудоже мы поселились в небольшом, но крепком и аккуратном домике. В нем жили только двое: хозяйка и ее сын. Сын был моих лет, и я с ним подружился. Он был страстным рыболовом, умел обращаться с продольником, сетями, другой рыболовной снастью. Я же был городским подростком, не знал ни леса, ни рыбной ловли. По утрам он часто приносил выловленную им рыбу - лещей, судаков, и мама покупала ее. Здесь же, в Пудоже, встретились первые затруднения с продовольствием. Вскоре после приезда мама пошла в ларек за хлебом. Продавщица неуверенно потребовала талон. Мама была взволнована. После коротких пререканий, она положила деньги, взяла буханку хлеба и ушла. Этим дело и кончилось. 30 сентября мы покидали Пудож. Беломорск уже обозначился временной столицей Карелии, и все республиканские конторы стягивались туда. Был вечер, когда мы вновь оказались на палубе теплохода. Солнце садилось. Было еще светло, а на западе пылало огромное зарево. Невдалеке двое мужчин переговаривались между собой: «Петрозаводск горит. Сегодня его сдали». Потом я узнал, что в эти же дни в Петрозаводской губе у Ивановских островов финны расстреляли караван барж, которые вела та же «Роза Люксембург». На баржах эвакуировались последние жители города: женщины, старики, дети. Одна баржа была потоплена. «Роза Люксембург» оказалась отважным судёнышком. Она под огнем финнов спасала утопающих, но многие погибли. На одной из барж находилась моя тетя с детьми - моими двоюродными сестрами. Их баржа уцелела. Пароход доставил нас в Медвежьегорск. В нем мы прожили тоже около месяца. Город эвакуировался. На базаре жители продавали свое нехитрое имущество, запасенные на зиму овощи. Мы купили пол мешка картофельной мелочи. Продавали ее супруги средних лет. продав, сказали: «Едем искать новую родину». 7 ноября, насколько помню, эвакуировались и мы. На этот раз погрузились в вагон-теплушку. Вещи были сложены тут же, и теплушка оказалась набитой до отказа. Все стояли: не только сесть - повернуться было нельзя. Большинством в теплушке оказались мужчины, из подростков - только я и брат. Все подавленно молчали. Погода стояла ужасная, шел мокрый снег с дождем, перрон покрывали лужи, и было очень холодно. Я страшно замерз, смотрел, как по соседнему пути, словно без дела, взад и вперед ходит паровоз, окутанный облаками пара, и сочинял стихи... У брата было плохое здоровье. В детстве он долго болел гнойным плевритом, и меня удивляло молчание и спокойствие мамы, обычно такой заботливой и хлопотливой. Она, очевидно, понимала безысходность нашего положения, решила покориться судьбе и не усугублять положение других. Долгое время перрон был совсем пуст, а потом на соседнем пути остановился состав из двух теплушек. Они были набиты солдатами. Только что в Мурманской области на реке Западная Лица закончились крупные бои. Немцы в них понесли тяжелое поражение. Их потери, по сводкам, доходили до 15 тысяч человек. Теперь часть наших войск перебрасывалась оттуда под Медвежьегорск. Солдаты не были похожи на победителей. Они имели жалкий вид. Озябшие, бледные и усталые, в измятых шинелях с поднятыми воротниками и отстегнутыми хлястиками, они нестройными рядами уходили в лес. Многие несли на плечах бумажные мешки с сухарями. Наш состав ждал этот встречный и скоро двинулся в путь. К утру мы были в Беломорске. Он еще не был заселен плотно, как некоторое время спустя. Меня поразила нестройность его улиц и обилие мостов. Деревянные дома стояли еще довольно крепкие. Было морозно и ясно. Бурлил и ревел Выг. Трава густо покрывала края улиц, а иногда и их проезжую часть. Она была еще зеленой. Нас поселили в тихом месте, недалеко от центра города. Домик стоял на небольшом островке и был там, кажется, единственным. Его окна невысоко возвышались над землей, берег полого спускался к небольшому и спокойному притоку Выга, почти ручейку, со слабым, едва заметным течением. Никаких продовольственных карточек мы еще не получили. Питались в столовой по разовым талонам. Еда была скудной: жидкий суп, в котором «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой», кисель на настое хвои и (не всегда) постная каша... В Беломорске я жил недолго. Уже близился декабрь, надо было заканчивать десятый класс. Беломорск школы не имел. К тому времени его заселили уже плотно. В нем размещались все республиканские учреждения, штаб фронта, другие военные ведомства. Был выход - уехать в Кемь, где жила моя старшая сестра с мужем. От Кеми до Беломорска около 50 километров. Пассажирский поезд ходил ночью и шел это расстояние более четырех часов. Я каждое воскресенье стремился съездить к маме. Эти ночные часы поездок навечно запали в память. Сначала надо было пройти на Кемский вокзал. Путь лежал неблизкий - километра три. Идти приходилось затемно, но не очень поздно - до комендантского часа. Поезд в Беломорск уходил после полуночи, и ждать его на вокзале предстояло несколько часов. В зале ожидания было тепло. В него тесно набивался народ: гражданские люди, много женщин, но больше всего солдат. Это были в основном пожилые солдаты, служивые тыловых частей. Они группами располагались на полу, степенно вели беседу. Их винтовки времен еще Первой мировой войны держались дулами вверх между колен. А потом был поезд. Пустой вагон, где я иногда являлся единственным пассажиром. Верхние полки старого образца, будучи опущенными, не давали просвета, а составляли уже одну полку. На ней лежа могли уместиться и четверо. Я лежу посередине полки прямо против окна, а за окном таинственное пространство, наполненное тишиной и покоем: луна, лес, остроконечные ели, которые неодинаково убегают назад - близкие быстро, далекие медленно. Нигде ни одного огонька, снег, снег, снег, а внешний покой согласуется с таящейся в глубине души подспудной тревогой: недалече проходит фронт. Поезд идет медленно, колеса редко стучат о стыки рельсов, в вагоне темно, тихо и тепло. В фонаре над проходом тускло светит свеча. Изредка, иногда один раз за всю дорогу, по проходу пройдет проводник. Дом, в котором жила сестра, деревянный, двухэтажный, стоял на берегу реки Кемь. Они жили на втором этаже и занимали просторную комнату с кухней. Василий Утицын, муж сестры, работал заместителем председателя райисполкома, сестра Лида - в кемской конторе Госбанка. Они целыми днями находились на работе. Я ходил в столовую и получал обед на троих - обычно жидкий крупяной суп. Уже по дороге я съедал его половину, но Лида не ругалась. Она подкармливалась на работе или у Василия в райисполкомовском буфете... У Василия был наган. Он держал его в комнате под бельем. Я как-то нашел его, потом несколько раз доставал, вертел барабан, снаряженный патронами, целился, представлял, как он стреляет. Кемская средняя школа размещалась в одноэтажном деревянном здании, недалеко от берега Белого моря. Это была провинциальная школа, и я, поступив в декабре в десятый класс, легко окончил ее весной с аттестатом отличника. Помню ее учеников, моих одноклассников: Рулева, Жербина, Марушевскую и Федю - фамилию последнего запамятовал. Был в классе еще украинец Иван - сын полка. Круглый сирота, он воспитывался в воинской части, говорил, мешая русские и украинские слова. Учился с трудом и очень тревожился, когда приходил командир справляться об его успехах. Учителя были в основном из петрозаводских школ. Из местных помню историка, который часто рассказывал на уроках безобидные анекдоты. Вот один из них. Идет по базару татарин, ест мыло. Ему говорят: «Что ты делаешь? Это же мыло». Он отвечает: «Мило не мило, а деньги плачены, есть надо». В Кеми я часто катался на лыжах. Один раз были соревнования в классе. Мальчики бежали на 20 километров. Я бежал на лыжах Василия, прошел дистанцию за 49 минут и сильно устал. А в Петрозаводске я считался неплохим лыжником, на соревнованиях часто занимал 1-2 место. Здесь же, в Кеми, был сильно истощен. В конце марта грянули сильные морозы с ветрами. Я катался на лыжах с кемской каменной гряды и отморозил себе ухо. Оно сильно распухло и долгое время болело. Я боялся лишиться его. В этом меня пытался убедить Федор. «Будешь теперь корноухим», - говорил он. В Кеми пришлось пережить несколько бомбежек. Немцы пытались разрушить станцию Кемь и, главное, железнодорожный мост через реку. Станционные пути они разрушали неоднократно, а в мост не попали ни разу. Налеты делали группы по 10-15 самолетов. Я выходил на крыльцо глядеть, как они кружат над станцией, как угрожающе свистят бомбы, затем слышались тяжелые удары взрывов, а над станцией поднимались столбы дыма. Весной у нас проходила практика в кемском совхозе. Руководил ею главный агроном совхоза Цыбуля. В годы репрессий его сослали в Кемь с Украины. Цыбуля водил нас по своему хозяйству, показывал большие кучи компоста, сельскохозяйственные орудия, конюшню. Тракторов совхоз не имел. Пахали на лошадях. Я тоже провел борозду, но вспахал плохо: не было ни навыка, ни силенок. Занятия в школе окончились в мае, и меня тотчас же пригласили на призывной пункт. Призывников было немного. Меня поразило, что лейтенант, заполняя мой формуляр, писал с ошибками. «А еще лейтенант», - думал я. В том же мае контора сельхозбанка эвакуировалась из Беломорска в Архангельскую область на станцию Плесецкая. Ехали по Обозерской дороге, строительство которой завершилось в первый год войны. Теперь в Плесецком космодром, а тогда это была небольшая станция, состоящая из деревянных домишек, главным промышленным предприятием считался райтоп. Там я и стал работать. За один день научился запрягать лошадь и стал возчиком. Возил сено, трелевал на волокуше бревна в лесу, складывал их в штабеля. В первый раз нагрузил на телегу большую копну сена, привязал, как посчитал достаточным, сам взгромоздился на воз и поехал. Дорога была неровной. Воз стал крениться на бок. Пока я гадал, упадет воз или нет, воз упал. Пришлось всю работу начинать сначала. Лесные делянки находились рядом с поселком. Напарником был местный паренек, мой ровесник Сатанин. Когда мы с ним пришли на место работы, он сразу же завалился спать, а я от нечего делать грелся на солнце. На следующий день, посчитав, что все повторится, взял с собой книжку. Так мы работали несколько дней, а потом внезапно нагрянул мастер. Сатанина он страшно ругал, а мне стеснительно сказал: «На работе читать нельзя». В Плесецком было голодно. По дороге из леса домой я собирал грибы. Мама их варила. А вскоре я нашел и другой способ пополнения продовольствия. В конюшне лошадей кормили овсом. Я набивал им карманы, сыпал за пазуху, приносил домой. Мама молола овес в мясорубке и варила кашу. Я ее просил: «Мама, наливай побольше воды, чтобы каши больше было». За хлебом ходили в магазин. Обычно в нем толпился народ. Однажды в воскресный день в магазин зашел паренек, довольно взрослый, аккуратно причесан, умыт, в чистой рубашке. Я удивился, почему все сторонятся его и что-то шепчут друг другу. Пригляделся, а у него по рубашке всюду ползают черные вши. Погода все лето 1942 г. стояла хорошая. В начале июля я получил повестку о призыве в армию. Мне было тогда 17 лет. Именно в это время в поселок пришла весть о группе диверсантов, сброшенных в районе станции Обозерская. На их поимку сначала хотели отправить нас, призывников. Потом эту затею оставили. Диверсантов поймали другие, но несколько человек при этом подорвались на поставленных минах... В армию я уходил в конце июля - начале августа 1942 г. со ст. Плесецкая, с тех мест, где сейчас расположен наш северный космодром. Меня провожала мама. Та картина и сейчас стоит перед глазами. Вот она, маленькая, седая, бежит за составом, прощально машет рукой, кричит что-то, а поезд набирает ход, идет все быстрей и быстрей... *2007 г. Датировано по времени публикации воспоминаний С.Н. Полякова. Источник: Поляков С.Н. Дорогами двадцатого века. Петрозаводск, 2007 (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.82-91