Матухина (Мотухина) Елизавета Осиповна — Когда началась война я была в гостях у тети в дер. Елка на самой границе.

Гражданские

Дата: 23 июня 1992 г. Страна: СССР, Карелия Матухина (Мотухина) Елизавета Осиповна родилась в 1929 г. в д. Кирозеро Калевальского района КАССР, карелка. До Великой Отечественной войны получила начальное образование. В годы войны находилась в эвакуации в Архангельской области. После реэвакуации работала в разных должностях в Ухтинском сельсовете, Ухтинской средней школе, райздравотделе, совхозе «Ухтинский», Ухтинском химлесхозе (в последнее время бухгалтером). С 1986 г. на заслуженном отдыхе. Награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», о чем прилагает соответствующие справки Национального архива Республики Карелия (НАРК. Ф.1215. On. 1. Д. 534. Л. 73). Когда началась война я была в гостях у тети в дер. Елка на самой границе. Тетя работала там на заставе прачкой. Кроме теткиной семьи из гражданских не было никого. О начале войны мы узнали утром 22 июня примерно часов в 9-10. А было это так: из комендатуры прибежал солдат и сказал, что началась война, и мы, говорит, уже всю ночь отбивали атаки то ли немцев, то ли финнов он сказал, это я не помню. Солдат этот пришел просить, есть ли у тети топоры, лопаты, багры, все, что необходимо для копки траншей. Что было - тетя отдала ему, и он ушел. Мы ночью слышали стрельбу и беготню солдат, но тетя сказала нам, чтобы мы спали и не выходили на улицу - это идут учения. Учения на заставе проводились очень часто, и мы этому не придавали никакого значения. Утром начальник заставы вызвал тетю в комендатуру и сказал ей, чтобы меня отвезли домой к родителям. На другой день двоюродный брат проводил меня до Кирозера, а там жил дядя Павел. Он тоже с женой работал у пограничников, и оттуда опять через день меня отвезли к родителям. На следующий день опять двоюродные братья отправились сопровождать меня до Тихтозера, это 30 км от Кирозера. Это расстояние мы почти всю дорогу бежали бегом. Лето было жаркое и сухое. Пока мы бежали эти 30 км, фашистские самолеты несколько раз пролетали над нами, но очень высоко, нас они, конечно, не видели, а мы очень ясно видели на их самолетах кресты и бежали в лес подальше от дороги и сидели, пока они не улетали. Я была моложе своих братьев, и мне было очень интересно бегать по лесу и прятаться от самолетов. Я еще не понимала, что такое война. У меня, собственно, в связи с началом ВОВ в жизни изменилось все. Во-первых: изменилось место жительства, об учебе и речи не могло быть. Во-вторых: изменился лично мой характер. В 12 лет я стала наряду со взрослыми работать, думать о том, как бы помочь матери, как бы только выжить и побольше заработать трудодней, и с тех пор, т. е. с 12 лет, я уже стала как взрослая, и детства у меня как такового и не было. В семье из детей я была самая старшая. У матери нас было детей четверо, бабушка и сама шестая. Работали мы с мамой в колхозе на разных работах. Летом помогали и младшие дети, особенно когда пасли колхозный скот, всем доставалось от души. Бабушка умерла, точно не помню, в конце 1942 г. или в начале 1943 г. Жили мы в Архангельской обл., Плесецкий р-н, дер. Змиёво. Эвакуация из нашей деревни началась, кажется, в июле 1941 г. Я, конечно, точной даты не помню (и спросить не у кого), а помню, что было сплошное цветение картофельных полей. Руководил эвакуацией председатель колхоза дер. Охта Иванов Семен Григорьевич. Иванов С.Г. вместе с нами эвакуировался и жил в одной с нами деревне, а умер уже после войны в дер. Бойница Калевальского района. Ивановым С.Г. была организована эвакуация колхозного и личного крупного рогатого скота колхозников и сопровождение до Ухты (ныне Калевалы), а там дальше до г. Онеги Архангельской области. Перегоняли скот своим ходом три человека - Потапова Марфа, Кириллова Люда, а фамилию третьего человека не помню. Прибыли они до места поздней осенью, когда уже пошел снег. Сдали весь пригнанный скот по накладным, колхозный отдельно, колхозников каждого по фамилии и по отдельной накладной. Через год мы получили своих коров согласно сданным накладным и уже каждая семья жила с коровой и имела свое молоко. Из вещей и прочего имущества мы почти ничего не могли взять с собой, а что и взяли, то по дороге Малвияйнен-Ухта все побросали, т. к. нести было невозможно из-за сильной жары и усталости (расстояние более 40 км). Из крупных вещей с собой тоже ничего не могли взять - все упиралось в транспорт. Мелкий скот (овцы, поросята) все остались бегать по деревне, а кто и зарезал поросят, мясо оставляли и побросали по дороге куда попало, нести не могли, транспорта не было и жара невыносимая. Были какие-то лошаденки, но на них сажали маленьких детей и стариков. Лошади уставали и выбивались из сил, телеги ломались, мучила жара как людей, так и скотину. Питались тем, что взяли с собой из дому и что могли нести. За медицинской помощью не обращались, и мед. работника с нами тоже не было (видимо, никто не болел). Наша семья эвакуировалась вместе со всей дер. Охта, переправлялись на лодках до дер. Малвияйиен, там уже было народу много из других деревень, таких как Хирвисалми, Тихтозеро и очень много было пограничников. Пограничники на катерах возили из Тихтозера людей, а также из сельповских складов всевозможные товары и продукты. В Малвияйнене были большие промежуточные склады пограничников и Тихтозерского сельпо. В Малвияйнене мы жили, точно не помню, 2 или 3 дня, и в один из жарких июльских дней нас отправили в Калевалу. Детей и стариков посадили на телеги, а остальные шли пешком, кто как мог. Склады, набитые разными товарами и продуктами, сожгли на месте, на глазах у всего народа. Людям брать ничего не разрешалось, это, как я сейчас думаю, считалось грабежом государственного имущества и каралось законом. Сколько было народу в этой деревне, я, конечно, не знаю и не знала по своей малолетности, но в основном были люди пожилого возраста, дети и старики. Молодежи было очень мало, они уже с оружием в руках сражались против ненавистного врага. Как я уже писала, что из дер. Охта до Малвияйнена мы переправлялись на лодках, из Малвияйнена до Калевалы - на лошадях и пешком, добрались кое-как за одни сутки. Через несколько дней из Калевалы нас увезли на грузовых автомашинах до какого-то военного лагеря (учебного пункта). Это от Калевалы примерно 20-25 км. Там были большие бараки с нарами, но военных там уже не было. Там мы прожили около трех недель, и нас опять заставили собрать свои пожитки и ехать в Калевалу. Привезли нас в Калевалу и разгрузили со всеми пожитками в парке отдыха под открытое небо (благо не было дождей). И опять мы прожили в Калевале около двух или трех недель. Из Калевалы нас опять погрузили на грузовые автомашины и повезли в сторону Кеми, а куда везут, никто ничего не знает. На этот раз опять привезли нас и разгрузили у дороги, ведущей в дер. Кургиево (это мы все едем со своими деревенскими). Через некоторое время появились повозки (телеги), и нас опять, т. е. детей и стариков, посадили в повозки и повезли в Кургиево, а остальные шли пешком - босые, раздетые и голодные. В Кургиево приехали только под утро все с побитыми ногами и искусанные мошкарой. Разместили нас всех по домам местных жителей. Они нас напоили и накормили всех. Для нашей семьи эта деревня была уже знакома, т. к. мы до финской войны жили в дер. Кирозеро (это моя родина) и нас оттуда эвакуировали, и мы попали как раз в дер. Кургиево. В Кургиево мы прожили недолго, наверное, даже меньше месяца (женщины уже стали собираться на сенокос), как вдруг сообщили, что будут эвакуировать всю деревню, а куда - никто не знал. И мы опять собрались в путь. С Кургиева до хутора переправлялись на лодках, а дальше до Шомбы пешком по узкой лесной тропиночке. Пришли мы в эту Шомбу, и нас опять разместили в длинный двухэтажный большой сарай на берегу реки Кемь. Кушать варили на берегу реки, разжигали небольшие костры (если услышали гул самолетов, костры сразу же тушили). Народу было очень много, а из каких деревень, я тогда, конечно, не знала, т.к. я сама еще была малолетка. Сейчас, когда я уже все это прошла и видела своими глазами, я уверенно могу сказать, что это были люди, бежавшие из разных деревень Калевальского района. Их все больше и больше прибывало каждый день. Прожили мы в таких нечеловеческих условиях тоже примерно не больше 2-3-х недель, и нас опять повезли дальше на Кемь. Привезли нас в Кемь и разгрузили на площадке, где разгружают железнодорожные вагоны, там мы и приютились, под этой площадкой. Эта площадка стала для нас родным домом, она защищала от ветров и дождей, и от налетов вражеских самолетов. Об удобствах и речи не могло быть, однако мы их создавали сами: нарвали травы, натаскали разных дощечек и делали каждый себе постель, чтобы можно было полежать и поспать. В таких опять-таки нечеловеческих условиях прожили мы примерно до конца августа. В августе, помню, начались уже холода и люди стали болеть, особенно дети и старики, которые мало двигались. Ели все в сухомятку, варить было нечего и негде. В городе, конечно, были столовые, но там надо было стоять сутками, чтобы достать тарелку какой-нибудь баланды (наши деревенские люди к очередям не привыкши). Вот и сидели и ждали, когда же, наконец, нас отправят дальше, а вагонов все не давали (кто хлопотал [об] этих вагонах и отправке людей я, право, не знаю). Тот состав получился очень большой, и грузились где-то два дня, и повезли нас в Архангельскую область. Ехали мы долго, стояли часто и подолгу, т. к. летали вражеские самолеты и помню, кажется, и бомбили нас, но на наш эшелон не попадали. Люди умирали, и их хоронили, т. е. просто закидывали мхом и травой, если остановка была на болоте, а если где-нибудь в лесу - так и оставляли, чуть прикрывали ветками. Это был конец сентября или начало октября 1941 г., когда нас привезли на ст. Плесецкая Архангельской] обл. (этих чисел и дат точно я не помню из-за малолетства). Помню то. что встретили нас очень хорошо и разместили всех в какое-то большое здание с большими окнами и светлыми комнатами. Утром пришел какой-то начальник и сказал, чтобы все сходили в баню и потом на обед в столовую. Кормили нас бесплатно (это я знаю со слов своей мамы). После всех церемоний собрали всех эвакуированных и начали распределять кого куда и на какие работы. Все это делалось по желанию людей, т. к. было предложено: в колхозы, на лесопункты и на разные предприятия на ст. Плесецкая. Наши деревенские люди захотели все вместе ехать в любую деревню и работать только в колхозе, т. к. они всю жизнь работали и трудились семьями в колхозе. И опять, как говорится, в путь. Погрузили нас опять со своими пожитками в грузовые автомашины и повезли... Куда нас везут, мы никто не знаем, знали только то, что куда-то в деревню. Ехали всю ночь, дороги все разбиты, грязь непролазная, всю ночь шел дождь. Разгрузили нас где-то на окраине дер. Наволок, в каком-то холодном и не отапливаемом помещении. Ютились мы кое- как часов до 10 утра, а потом родители собрались искать кого-то из начальства. И остальных наших деревенских, т. к. ночью разгружали кого куда, нас в этом домике было две семьи - наша и Ламмассаари, а об остальных мы пока ничего не знали. Когда мать и т. Паня нашли сельский совет, им там сказали, что ночью всех увезли по разным колхозам, т. к. у сельсовета ждали представители из колхозов и забирали людей. К вечеру за нами тоже приехали представители на лошадях, погрузили в телеги и повезли. Привезли нас на берег реки Онеги и оставили. Парома пришлось ждать долго под открытым небом и проливным дождем. Благо дождь прошел быстро. Причалил паром, погрузили нас всех и повезли. Встретили нас на берегу очень добродушно и устроили в доме, где уже были эвакуированные семьи, 2 или 3, точно не помню, но они тоже были из Калевальского р-на, дер. Тапиорека. Дом был очень большим и красивым, говорили, что это вроде бы бывший купеческий дом. Утром кто-то пришел из правления колхоза и разрешил из колхозного поля накопать картошки и накормить детей. Картошку копать отправили нас, детей. Тем временем взрослые договорились: у кого что есть - сделать общий стол, тем более что это было воскресное утро. Напекли настоящих карельских шанежек и калиток, благо картошки накопали столько, сколько могли нести. Для детей и взрослых получился настоящий праздник. Взрослые долго сидели, говорили и плакали, а мы, дети, еще толком ничего не понимали, а наоборот, веселились и смеялись, что хотя досыта наелись. Столько много проехали и увидели всего, а самое главное - увидели поезд. У детей, конечно, впечатлений было много. Но на этом наши мытарства еще не кончились. Родители наши не захотели оставаться в этой деревне (названия деревни не помню), т. к. в этой деревне из наших деревенских не было никого. На следующее утро родители наши отправились искать своих деревенских, прошли несколько деревень и, наконец, они нашли своих деревенских (из Охты), вернулись только на следующий день утром на лошадях, чтобы увезти детей и оставшийся небольшой скарб (вещи). Деревня эта называлась Змиёво, а колхоз - «7-й съезд Советов». Там нас приняли очень тепло и охотно, т. к. не хватало рабочих, а дел непочатый край. Картошка еще полностью не была выкопана, а заморозки уже давали о себе знать. На копку картошки мы приступили с первых дней прибытия, работали от зари до зари, и на первый раз убрали весь урожай, приступили ко второму разу. Нам, эвакуированным, дали разрешение после работы копать для себя, и таким образом мы обеспечили себя картошкой на всю зиму. В нашей деревне Змиёво. где мы жили, из других мест эвакуированных не было, все были из нашей дер. Охта. Нас в этой деревне, сколько я помню, было, наверное, семей 7 и около 50 человек вместе с детьми. Семь семей с первого дня эвакуации старались быть всегда вместе, а остальные деревенские я не знаю, где были, ведь деревня же была, наверное, больше, чем семь семей. Они, наверное, попали в другие районы Архангельской обл. Мужчины и молодежь, конечно, все были на фронте и на оборонительных работах. Местных жителей я не знаю, сколько было, но деревня была небольшая и пустующих домов было много, где мы и жили. Как я уже писала, нас встретили очень тепло и радушно и никогда у нас не было никаких конфликтов с местными жителями, и мы, дети, между собой жили очень дружно. Когда мы уезжали уже домой осенью 1944 г., нас провожала вся деревня, плакали и просили, чтобы мы остались хотя бы до конца войны, но, увы, домой тянуло. Так что взаимоотношения у нас были самые доброжелательные как у взрослых, так и у детей. В лес мы всегда ходили вместе с деревенскими детьми. Леса там были очень богаты грибами и ягодами. Этими дарами леса мы обеспечивали себя на зиму. Помощи как таковой мы ниоткуда не получали, что зарабатывали в колхозе на трудодни, то и получали, и на это и жили. Как я уже писала, что в деревне было много пустующих домов, куда нас вселили, в этих домах и были все предметы труда, т. к. хозяева кто умер, кто уехал, а кого раскулачили, а домашняя утварь вся осталась. Мы же, естественно, этого ничего не могли взять из дому, это же все надо было нести на себе. Дрова мы заготавливали сами в лесу и возили на лошадях. Дом у нас был на две семьи (дом 2-этажный). Хозяин этого дома умер при нас, наследников, видимо, никого не было. Условия жизни создавали сами. Отопление было печное (печи русские), воду брали с речки, как вся деревня, так и мы. Порядок как в доме, так и во дворе наводили сами. Нас в этом доме было вначале 12 человек, трое из которых умерли и похоронены там вдали от родины (2 бабули старенькие и ребенок 2-х мес.). Огороды у нас были большие: сажали картошку, капусту, сеяли горох, в общем, всего понемножку. Сперва держали козу, а потом, в конце 1942 или начале 1943 г. (точно не помню) мы ездили в Онегу и получили своих коров по тем документам, по которым они были сданы осенью 1941 г. Вот мы и жили за счет своих коров, огородов и трудодней. С одеждой было, конечно, посложнее, но помню из какого-то старья шили и перешивали, видимо, давали местные жители, что не нужное им самим. Я лично научилась делать домашние тапочки из разных отходов и шить детскую несложную одежду. С магазина мы никакой одежды и промтоваров не покупали, и я затрудняюсь сказать, почему - то ли денег не было, то ли вообще нам не давали. Медпункта у нас в деревне не было, и я не помню случая, чтобы вызывали врача или вообще медработника. Клуба у нас в деревне не было, до нашего приезда никаких культурно-просветительных мероприятий вообще не проводилось. Мы, подростки из числа эвакуированных, стали ставить разные спектакли и выслушать у себя дома (другого помещения не было), а потом люди стали требовать от председателя, чтобы выделили специальное помещение, где можно разместить всех желающих, а желающих было больше, чем надо, - вся деревня. Выделили нам на время концертов здание правления колхоза. Выступать и устраивать всякие мероприятия мы стали к каждому празднику. Спектакли мы ставили из разных простых русских сказок, которые запомнили с детства от дедушек и бабушек. Репетировали и «пережевывали» не один раз, чтобы получился интересный спектакль. Радости было и веселья не только у зрителей, но и у нас самих. Оплату за наши труды предлагали сами зрители, и вот какую. Каждый праздник рано утром ходить по домам и собирать стряпню (выпечку), поскольку мы деньгами не брали, как они сами говорили. Этой выпечки мы насобирали столько, что вся семья неделю кушала. Я не помню, было ли у нас в деревне радио или не было, но знаю точно, что в домах эвакуированных не было. Почтовое отделение и сельский совет находились от нашей деревни где-то за 15— 20 км в дер. Наволок. Почта доставлялась, сколько я помню, не каждый день, а в определенные дни. Газет мы не выписывали, видимо, денег у матери не было. Читать брали из правления колхоза, чтобы быть в курсе событий на фронтах и в тылу. Как я уже писала, работали всей семьей, кто только мог держать орудия труда в руке, а орудиями труда в колхозе были: грабли, лопаты, косы и собственные руки. В школу ходили немногие. Во-первых, школа была далеко, где-то за 10 км, одежды и обуви не было, особенно зимней, и поэтому зиму сидели дома (это дети все моложе меня), а летом они по силе возможности помогали родителям, особенно во время сенокоса, и пасли скот колхозников. Как я, так и все дети моего поколения думали только о том, как бы выжить и больше работать и заработать больше трудодней, не один трудодень за день, а несколько, чтобы было легче жить и лишь бы выжить. Учились после войны, кто мог, а кто не мог, т. е. не было возможности, остались неучами. И таких было очень много, после войны тоже было не сладко, надо было работать и зарабатывать свой кусок хлеба и строить наше светлое будущее. На трудодни в колхозе давали все, что выращивали, а выращивали зерновые: пшеницу, овес, ячмень, рожь, горох и т. п. Корнеплоды: капусту, картошку, морковь и даже огурцы и, кроме того, была и денежная оплата труда. Оплата труда, она и называлась сдельной (как потопаешь, так и полопаешь), поэтому и старались работать все, особенно летом, в пору сенокоса от зари до зари, а также весной в посевную и осенью в уборочную. Мы понятия не имели, чтобы не ходить на работу или прогулять. Начиная с посевной и кончая до глубокой осени работали без выходных. Зимой было чуть полегче, иногда давали выходные, однако не каждое воскресенье. Зимой возили сено с лугов, навоз на поля и дрова из леса, заготовленные с весны. Как летом, так и зимой ежедневно возили молоко на молокозавод до Наволока. Госпоставки были на всю сельскохозяйственную продукцию, даже на сено, которое тоже возили до Наволока. Лично я поступила в комсомол в марте 1943 г. Секретарем комсомольской организации была счетовод нашего колхоза Серафима Варзина. Часто комсомольцы устраивали воскресники, собирали макулатуру и теплую одежду для фронтовиков (носки, рукавицы). Профсоюзной организации как таковой в колхозе не было. Были ли какие специальные соревнования для выполнения фронтовых заданий, я этого не помню из-за своего малолетства, но помню точно, что наш девиз был такой: «Все для фронта, все для победы!» и никаких отклонений. Памятных событий, конечно, было очень много за три года эвакуации, и трудных, и радостных, порой и очень грустных. Был у меня однажды такой случай, когда я первый раз в жизни запрягла лошадь, а хомут надела задом наперед. Еду еще по деревне, а мне навстречу идет наш деревенский старик (местный), смотрю, он обратил внимание почему-то на лошадь и говорит мне: «Что ты делаешь? Куда едешь? Ты же, - говорит, - угробишь лошадь». И наложил мне кучу матов. Постоял немного и заставил перепрягать лошадь, что я и сделала, и запомнила это на всю жизнь. Еще у меня был такой случай, когда весной бороновали поля, а бороновали, сидя верхом на лошади, и я упала с лошади. Упала я, естественно, потому, что заснула. Выезжали мы на боронование до восхода солнца, а перед восходом я заснула и упала. Лошадь, конечно, меня не затоптала и сразу же остановилась. Много разных эпизодов было за эти три года эвакуации, о всех не расскажешь. Были и радостные, и горестные дни, но детство все побеждало, хотя и не было настоящего детства, но все равно же мы были детьми. Работали от зари до зари, и все равно находили время и на детские игры. И на всякие концерты и спектакли, которые сами и ставили. Жаль только, что учиться не пришлось, а если бы школа была в нашей деревне, я уверена, что нашла бы время и на учебу. Еще летом 1944 г. пошли слухи о том, что осенью готовится большая реэвакуация населения на родину, и мы уже к этому были готовы. Конечно, нас всячески старались удерживать и ждать конца войны, но родина тянула. Когда настал день отъезда, тут уж собралась нас провожать вся деревня. Мы, конечно, радовались, пели и плясали и думали о родине, о Карелии. Провожающие нас плакали и тоже думали о своем, о пустеющей деревне, о недостающих рабочих руках. В общем, у каждого своя радость и свое горе, и каждый думает о своем. Колхоз нам выделил лошадей, чтобы отвезти до ст. Плесецкая наши вещи и прочий скарб. Коров гнали своим ходом. Из вещей у нас в основном было то, что на себе и какое-то энное количество постельного белья (одеяла, подушки, тюфяки и др.). Хлебом запаслись еще до отъезда, и его хватило до самого дома, до Калевалы, а молоко было с собой, т. е. коровы; других продуктов никаких не было. Когда мы приехали на ст. Плесецкая, вагоны уже были поданы и грузились. Народу было очень много, состав получился очень большой. Были ли там какие препятствия, я этого сказать не могу. Я, конечно, многого не знаю из-за своего малолетства и спросить уже не знаю у кого, т. к. родителей и стариков уже нет в живых. Нам дали отдельно вагоны для перевозки скота. Количества людей я, конечно не знаю, сколько их было, но знаю, что народу было очень много. Наши деревенские ехали все вместе, как эвакуировались, так и реэвакуировались. Со ст. Плесецкая до Кеми мы ехали недолго, а именно сколько дней, этого я не запомнила. С Кеми до Калевалы людей возили на грузовых автомашинах, а скот перегоняли своим ходом, и я лично перегоняла свою корову. На перегон скота ушло где-то дней 8-10. ночевали в лесах и около воды. Мне особенно запомнилась радость на липах у людей, хотя война еще не кончилась, но люди радовались, что едут домой на родину, смеялись, плясали и пели. Я запомнила один куплет такой песни: «Поезд мчится, мчится, мчится, / Едет тысяча не одна... / А сердце бьется, так и бьется,/ Уж Карелия видна». Были еще и такие слова в этой песне: Прощай, Архангельская губерния. / Прощай, прощай и навсегда...» Дальше я не помню, но куплетов было много, автора песни тоже не знаю, видимо, кто-то сам сочинял. Поезд тронулся, и со всех вагонов был слышен шум, гам, песни и пляски. Сейчас, я думаю, что мы выжили и голода и холода особого не видели только потому, что мы жили в деревне и работали в колхозе, а кто жил и работал на лесозаготовках, получая только паек хлеба, умирали с голоду, особенно дети и старики. Конечный пункт, куда я и наша семья приехали, была наша родная Ухта (ныне Калевала), где и по сегодняшний день проживаем. Родная деревня Охта была сожжена. Впечатление было удручающее: село наше выглядело и было разоренным и убогим. Скот, как я уже писала, перегоняли своим ходом, и, когда я пришла с коровой в Калевалу, мама с детьми осталась еще в Кеми ждать транспорта. Меня на второй день вызвали в райисполком и сразу же отправили в Петрозаводск на курсы секретарей сельских советов. С мамой мы разминулись по дороге Калевала-Кемь и встретились только в марте 1945 г., после окончания курсов. После окончания курсов меня направили работать секретарем Кургневского сельского совета. Итак, меня третий раз судьба свела с этой деревней. Работала там я недолго, и меня перевели работать секретарем Ухтинского сельского совета. Таким образом, моя трудовая деятельность началась как бы вторично: первая - военное время с 1941 по 1944 г., а вторая - послевоенное время. Вторая трудовая жизнь у меня началась с марта 1945 г. и длилась по март 1986 г., т. е. до выхода на пенсию за исключением декретных отпусков и переездов мужа по работе. Как я уже писала, поселок наш был разрушен, деревни почти все сожжены и условия жизни после возвращения из эвакуации были не из самых легких, однако люди не унывали а принялись восстанавливать разрушенные поселки и деревни. Руководство района постепенно возвращалось из эвакуации. Открывались разные организации и промышленные предприятия. Силами воскресников заготавливали лес на строительство Дома культуры, школы и жилых домов, где мы, комсомольцы, принимали активное участие. День Победы я встретила в Кургиево, работая там секретарем сельского совета (вот такое богатое прошлое у меня с этой деревней, а сейчас и деревни уже не существует). Весь народ этой маленькой деревушки, и стар и млад, собрались в школе праздновать День Победы. Под гармонь танцевали, пели и плясали, кто от радости, кто от горя, вспоминая своих погибших. Несмотря ни на какие слезы, люди радовались, что война кончилась. День Победы был объявлен выходным днем. Гуляли до поздней ночи. День 9 мая, как на заказ, был теплым и солнечным. За время эвакуации с 1941-1944 гг. в моей жизни было очень много разных эпизодов, и трудных, и радостных - всего не вспомнишь. Это был или конец 1943 г., или начало 1944 г. как меня с колхоза откомандировали работать на ст. Плесецкая: возить из лесу дрова для гортопа. Мне тогда было где-то 14 лет. В лесу загружали возы, т. е. панккореги (это такие длинные сани), дадут адрес в руки и едешь, а придешь, надо разгружать, а сил нет, вот и стоишь и плачешь. Подойдешь с одной стороны с домкратом в руке и с другой стороны и никак, а нормы были одинаковые - что подросткам (детям), что взрослым. (Это я сейчас думаю, что норму, наверное, давали на каждый день, а выполнять надо было мне.) И был у меня еще такой случай: отправили меня с каким-то срочным пакетом до Наволока, т. е. в сельский совет поздно вечером, это была осень, и я поехала верхом на лошади. На обратном пути еду, и из лесу вышел мужчина, останавливает меня и спрашивает, кто я и откуда. А дождь льет как из ведра и темень, хоть глаз выколи. Сперва я, конечно, испугалась, и сказала ему, что эвакуированная, ездила к родне после работы, вот и задержалась допоздна. Не знаю, поверил он мне или нет, но отпустил меня восвояси. Тогда в лесах бродило очень много разного люду. Приехала домой, а на мне сухой ниточки не было. Вот так надо было зарабатывать кусок хлеба и помочь матери. Спустя столько лет я задаюсь таким вопросом: как могли отправлять нас, детей, на ночь глядя со срочными донесениями верхом на лошади? А это ведь не единичный случай, их было очень часто [много] таких случаев. Но мы были отчаянные, не боялись ничего и ни от какой работы или поручения не отказывались. Мы же прекрасно знали и понимали, что такие задания оплачивались дополнительными трудоднями. Для нас тогда было одно стремление: заработать больше трудодней. Как я уже писала, выходных у нас почти не было, особенно в уборочную страду. Мы, дети, собирались после работы и умудрялись ходить в лес за грибами и ягодами, благо этого добра там было хоть лопатой греби. На зиму заготовляли бочками соленых грибов (волнушек) и ягод всяких - черники, брусники и клюквы. Еще весной бегали за клюквой. Обуви не было - ходили босиком, а у кого и была обувь — жалели, что на болоте порвется и останешься ни с чем. Бегаем по болоту и сядем на какую-нибудь кочку или пенек и ноги под себя. Отошли немножко - и дальше. Я до сих пор не могу понять, как мы выжили в те годы и никогда серьезно не болели. Сейчас уже с возрастом болят руки, ноги, поясница, сердце — буквально все, что только может болеть. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.64-77