В.Н. Архипович (боец-разведчик партизанского отряда «Сталинец») — Испытание.
Участники
Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Владимир Никифорович Архипович родился в 1924 г. в Гомельской области Белорусской ССР. Белорус. Член КПСС с 1950 г. Учился в железнодорожном училище, затем работал помощником машиниста паровоза депо Ташкент-товарная. Октябрь-декабрь 1942 г. — боец-разведчик партизанского отряда «Сталинец», тяжело ранен. Награжден орденом Отечественной войны I степени, медалью «За отвагу». В настоящее время живет в Ташкенте. 12 декабря 1942 года был на редкость ясный, солнечный день. В одном из бараков нашей партизанской базы «Слюда» я оказался один. Проснулся в полдень и, лежа на нарах, с недоумением смотрел на свои забинтованные руки и ноги. Обморожен... Кто и когда накладывал мне повязки? Сколько же я спал? И почему здесь никого нет? Пытаюсь восстановить в памяти все происшедшее. Яркий луч солнца, пробившись сквозь ледяной просвет запорошенного снегом окна, позволял отчетливо различать мельчайшие детали не только дощатого пастила, но и всех других предметов. Я невольно поймал себя на том, что хорошо опять все вижу. Вспомнил, вчера в это время вернулись из разведки. Значит, спал целые сутки. А сколько же длился рейд? Уходили мы, партизаны отрядов «Полярник», «Большевик» и «Сталинец», на выполнение задания командования из Кандалакши 23 ноября. Разведали подступы к дальнему вражескому гарнизону в Така-Тунтури. На обратном пути столкнулись на вершине одной из сопок с группой финнов. Схватки не было. Финны тут же отошли. Следуя наказу «без единого выстрела», мы изменили направление и продолжили движение. Разрядить гранату мне тогда не дал комвзвода. — За пояс ее и вперед! — кричал он. Потом, на привале, извлечь запал гранаты мне не удалось. Не смогли разрядить ее и другие ребята. Обледенела заслонка. Так и вернулся я на базу с нею в рюкзаке, где кроме двух РГД была и противотанковая граната. Признаться честно, не думал об опасности, хотя случайное падение могло оказаться последним не только для меня. Лежа на нарах, я обвел взглядом безлюдную комнату. Пирамида, куда ставил карабин, была пуста. Мгновенно сработало сознание: где оружие, где рюкзак, который я спрятал себе под нары? Пытаясь заглянуть под них, я с трудом сел, не прибегая к помощи рук. Намереваясь встать, опустил ноги и дернулся, словно от раскаленного железа. Это все! Без рук и без ног я теперь. Знать, на роду мне написано жить до восемнадцати (тот день был днем моего совершеннолетия). Как-то сразу все стало безразлично. В памяти всплывали подробности похода. Голод, холод, борьба со сном. До изнеможения. До потери сознания. Я должен сказать, что, выполняя задание, мы вынуждены были заложить в тайник недельный запас своих продуктов. На обратном пути воспользоваться ими нам не удалось. И мы голодали. Голод дает о себе знать только первые трое суток. Потом он притупляется, и на шестые сутки у меня, например, наступило безразличие к пище. Что же касается сна, то вряд ли кто испытал себя на предел борьбы со сном. На войне многие ухитрялись спать на ногах, в походе. И мы было приспособились к этому. Капитан Невзоров прокладывал маршрут с таким расчетом, чтобы час-другой нам приходилось двигаться по льду озер, а их в Карелии больше чем достаточно. По ровной лыжне палки под мышку и спи себе, передвигая ноги под тяжестью рюкзака. Пользоваться этим не могли бойцы охранения и ведущий. И вот — об ощущениях, которые я испытывал в борьбе со сном. На четвертые-пятые сутки наступают галлюцинации. Окружающие предметы, словно в волшебном мире, меняют свои очертания, превращаясь в загадочные существа. Опушку леса я воспринимал как стену Кремля. В каждой высокой ели видел Спасскую башню. Отдельные кусты мне казались «эмками», снующими по брусчатке Красной площади. Я отчетливо слышал их звуковые сигналы и шарахался в сторону с лыжни, «уступая дорогу». Мираж исчезал, когда я встряхивал головой. Последние сутки похода, чтобы не потерять сознание, я постоянно мотал головой, словно лошадь в жаркую летнюю пору. Дверь барака приоткрылась, на меня внимательно смотрел дневальный. — Командир сказал, как проснешься, явись к нему,— проговорил он. Превозмогая боль, я на локтях спустился с нар и, с трудом передвигаясь, направился в соседнюю комнату. Внимание сидящего за столом командира и окружающих его партизан было приковано ко мне. Из нашей группы разведки присутствовал только командир взвода. Он проговорил: — Хотел всех нас взорвать, предатель... В моих глазах помутнело. Такого кощунства я не ожидал. Даже представить себе не мог, чтобы взрослый мужчина, кому доверено было командовать людьми, так бессовестно мог топтать в грязь мою верность Родине и присяге. Я молчал, вспоминая, как рвался на фронт, как обивал пороги: райвоенкомата, где мне отказывали, ссылаясь на броню. Говорить об этом не позволяла наивная мальчишеская скромность. — Откуда вам стало известно, что у моей гранаты запал? — этими словами нарушил я тишину. Командир отряда обвел взглядом присутствующих — Настя сказала, — проговорил кто-то из партизан. — Позвать сюда медсестру Бобырь! — приказал командир. Скрипнула дверь, и позади себя я услышал женский голос: — Медицинская сестра Бобырь явилась по вашему приказанию! — Каким образом вам стало известно, что у него граната на боевом взводе? — Он, перед тем как потерять сознание, успел сказать об этом и просил меня предупредить всех. И я это сделала. Слова ее вызвали всеобщее замешательство. С негодованием все смотрели в сторону покрасневшего комвзвода. А меня по жесту улыбающегося командира подхватили на руки и понесли в сани обоза, подготовленного для отправки обмороженных в Кандалакшу. Так закончилось для меня еще одно испытание, теперь уже на предел стойкости перед ни с чем не сравнимой ложью. ... С тех пор прошло много лет. Я ехал из Ташкента в Кандалакшу на встречу бывших партизан Заполярья. За окном поезда мелькали заболоченные перелески Карелии. Изредка попадались валуны и одинокие карликовые березки. Они рождали во мне трепетное чувство перечеркнутой молодости. Вскоре на горизонте показалась водная гладь Кандалакшской губы. Вот и вокзал, малолюдный и невзрачный. В стороне от города, он выглядел неприветливым. — Вы, вероятно, на встречу партизан? — обратилась ко мне женщина средних лет, водитель такси, глядя на дорожную сумку и палочку в моих руках. Кивком головы я подтвердил ее догадку. Сколько же заботливой теплоты и уважения я прочел в глазах других пассажиров, уступивших мне свою очередь. Администратор лучшей в городе гостиницы вручила мне ключ от номера на третьем этаже. Но только к вечеру я смог попасть туда. А началось с того, что на площадке второго этажа ко мне бросилась и повисла на шее стройная пожилая женщина. Слезы радости она не скрывала. — Не помнишь? Это же я — Настя Бобырь, теперь Попова. Бинтовала руки и ноги твои, когда вы вернулись с задания. Саяр Аюпов, бывший связной командира соединения Подоплекина, обхватил нас обоих и увлек к себе в номер, где возбужденные встречей бывшие партизаны изливали друг перед другом свою радость ... Источник: (1990) За родную Карелию. Партизаны и подпольщики Воспоминания, документы - Стр.102-104
181
Добавить комментарий