Круглякова (Чивина) Роза Александровна — Об эвакуации начну с небольшого отступления.

Гражданские

Дата: 4 мая 1988 г. Страна: СССР, Карелия Круглякова (Чивина) Роза Александровна родилась в 1925 г. в д. Кайданово Всеволожского района Ленинградской области, русская. Накануне Великой Отечественной войны училась в Петрозаводском техникуме. В 1941-1945 гг. находилась в эвакуации в Иркутской и Пермской областях и Удмуртской АССР. После возвращения из эвакуации в освобожденный Петрозаводск работала корректором [в издательстве], а затем на разных должностях в Институте «Карелгражданпроект». 1. Мы, дети с мамой, работали в огороде. Огород был около дома. Дом родителей тогда находился по ул. Курганской. Тогда у каждого дома земли было по 15 соток. Вот мы и работали в огороде. Вдруг прибегает сосед и кричит, чтобы мы бросили работу и шли слушать радио. Послушали мы сообщение, и руки опустились к огородной работе. Так стало тоскливо, что и не высказать словами. Отца с нами уже не было. Он погиб в боях с белофиннами [в советско-финляндской войне 1939-1940 гг.]. 2. С тех пор как погиб отец, наша жизнь уже начала меняться. Я училась тогда в 7-м классе, потом пошла в 8-й, но вскоре объявили о том, что за обучение нужно платить деньги. Ученики из школ стали уходить. Уходили в техникумы, на работу. Я пошла в кооперативный техникум, но успела до войны закончить только один год. А желание и у меня, и у родителей было, чтобы я училась в институте. И вообще вся жизнь пошла наперекос. Ничего нельзя было планировать, загадывать. На все годы войны в душу вселилась тревога. Из беззаботной детской жизни нужно было перешагнуть сразу во взрослую жизнь, причем очень тяжелую. 3. Об эвакуации начну с небольшого отступления. По натуре я очень дисциплинированный человек, обязательный. Это я к тому, что 26 июля мне исполнилось 16 лет. Естественно, что я пошла получать паспорт. Паспорт я получила, а вот прописать в г. Петрозаводске мне отказали. Сказали, что прописка запрещена. А как же мне быть? Посылали меня туда, откуда я приехала. А откуда я приехала? Меня никто не хотел слушать, а я все ходила по начальству, переживала. Вскоре моим переживаниям с пропиской пришел конец. Мне принесли повестку на оборонные работы. Паспорт при регистрации забрали. На оборонных работах я была самая молодая. 4. Вот с этого момента началась моя эвакуация, если так это можно назвать. Вещей с собой на оборонные работы [можно] было взять слишком мало. Были теплые вещи, две смены белья. Получилось так, что и эта малость вещей пропала. Осталось только то, что было на себе. А было это так. Дошли мы с оборонными работами до Нижней Уницы. Ночевали там, помылись, постирали кое-что из своих вещей, а утром ушли работать - копать окопы. Днем прискакал на лошади мужчина и сообщил, что в поселок пришли финны. Нас в поселок уже не пустили, а повели по лесу в Медвежьегорск. Итак, вещи, оставленные в Нижней Унице, пропали. Документы тоже пропали. Оборонные работы продолжались. Двигались ближе к Пудожу. В Пудож прибыли уже зимой. Точную дату назвать боюсь, но кругом был снег. 5. Эвакуация - это для меня не совсем то слово, именно для меня, а связано это с тем, что мне исполнилось всего 16 лет. Когда в Пудоже нас расформировали, то я оказалась в самом затруднительном положении. Все, кто подходил по возрасту, были куда-то определены. Большинство пошло в армию. А меня никуда не берут. Вместо сданного паспорта выдали нам листочки из ученической тетради, где были указаны паспортные данные (книга регистрационная сохранилась). Выдали недельный паек, деньги и все. Для меня огромный вопрос: что делать, куда ехать, на чем ехать? До железной дороги около 200 км. Остаться в Пудоже? Об этом и думать было нельзя. Работы нет. Эвакуированных полно. Мне же долго без работы не прожить. Вещей нет, еды выдано на неделю. Пока мы добрались до Иркутска, с нами происходили самые невероятные истории. И все из-за того, что обычного транспорта для передвижения хотя бы до железной дороги не было; билетов на поезда тоже не продавали, вокзалы [были] переполнены людьми. Нам ждать нельзя. У нас нет ничего для продажи или обмена. 6. И все же мы добрались до Иркутска, нашли Любиного отца. Было это перед самым новым, 1942 годом. В Иркутске я прожила не так долго, но успела немного поработать в столовой при госпитале, а потом на военном заводе контролером ОТК. Когда я приехала в Иркутск, стала разыскивать маму и брата. Они эвакуировались после меня из Петрозаводска. Тогда я еще не знала, что их вначале отправили в Шелтозеро, а потом на барже привезли в Пермскую область. В 1942 г. я получила адрес мамы и решила во что бы то ни стало переехать к ним. И опять эта переездка была для меня хлопотной. И все же я приехала в д. Осиновка Полозовского с/с Череповецкого района Пермской области (адрес по тем данным). В д. Осиновка из Петрозаводска было семей 6. И были они в Петрозаводске нашими соседями. Кроме петрозаводских, были эвакуированные из Ленинграда, из Кондопоги. 7. В д. Осиновка было около 120 домов. Колхоз по тем временам был богатый. В предвоенный год на трудодень выдавали по 9 кг пшеницы. Во время войны через каждые 10 дней в счет будущей расплаты на трудодень давали авансом по 400 г муки. Отношения местных людей с эвакуированными складывались по-разному. Одни смотрели на эвакуированных с недовольством, другие - просто с сожалением, а были и такие, кто помогал по мере возможности. Например, одна из старушек (звали ее Анастасия Петровна) придет к маме и выставит на стол пшеничный каравай или крынку молока, а некоторые и за деньги молока не продавали. Неохотно меняли молоко на вещи. Вещей было у эвакуированных мало, и выменяли их в основном еще в первый год, когда и картошки своей не было. Потом колхоз выделил эвакуированным землю. Посадили картошку, что-то из овощей. Жили эвакуированные в домах, где небольшие семьи. Моя мама и брат жили в доме, где жила только одна хозяйка, а хозяин был на войне. Работать эвакуированным в колхозе пришлось сразу. Работали на разных работах. Ходили чистить скотные дворы от навоза, веять зерно, отвозить зерно на хлебосдачу. Летом косить, сушить сено, стоговать и т. д. Когда я приехала в деревню, то сидела дома всего два дня. И пошла работать на общие работы. Весной меня поставили работать учетчиком. Я ходила по полям, измеряя саженью вспаханную или засеянную землю трактористами. В этом колхозе работали четыре трактора. Я ездила в МТС за горючим, заправляла горючим трактора. Ежедневно давали сводки по телефону в МТС о проделанной работе и в 10 дней один раз ездила со сводками в МТС. Учетчику, как и трактористам, даже в военные годы на каждый трудодень выдавали по 3 кг хлеба. За день учетчику ставили два трудодня, т. е. 6 кг. Кроме того, трактористов кормили три раза в день. Кормили отменно. Было и мясо, и молоко. К этому времени наша семья уже питалась нормально. Все работали. Брату еще 15 не было, а он пошел пахать. Ходил, ходил за плугом и упал. Но человек ко всему привыкает. Привыкли и мы. 8. Пользовались ли медицинской помощью? Я не видела, чтобы в деревне кто-то приглашал врача. Не было в деревне медпункта. Порой люди недомогали, но лечились домашними средствами. Иногда просто дышали над паром картошки или прогревались в бане. Люди жили в таком напряжении, что и боли как бы обходили. Никакого имущества, кроме одежды, у эвакуированных не было. Стол, табурет или скамья, полати или кровать - все это было местных жителей. Эвакуированные этими вещами только временно пользовались. Скота эвакуированные не держали. Негде было держать. 9. Как были трудоустроены? Я уже писала, что работали на общих работах. Правда, одна из эвакуированных была устроена в детсад, вторая работала уборщицей в колхозной конторе. Работали не по 8 часов, а как потребуется. 10. Конечно, в Фонд обороны сборы были в разных видах. 11. В годы войны было больше всего случаев трудных, обидных, горьких. Писать об этом тяжело. Я один из таких случаев опишу. Однажды моя мама пошла купить молока к соседке, а та ей ответила, что за деньги она не продаст, а выменяла бы на какую-то вещь. Вещей уже совсем не оставалось. А соседка еще сказала, что чем за деньги (бумажки) отдаст, так лучше выльет. Очень моя мама обиделась на нее и вообще на тяжкую долю эвакуированных. Она ходила по дому очень расстроенная и что-то все время бормотала, прося о помощи. В тот день коровы добрались до клевера и объелись им. Все хозяйки своих коров стали гонять, чтобы облегчить их состояние, а эта соседка, которая не дала нам молока, поленилась. У нее корова сдохла. И она пустила по деревне слух, что моя мать колдунья. Она, мол, напустила порчу на корову. 12. Когда мы, эвакуированные, узнали, что г. Петрозаводск освобожден, решили, что нам следует уехать домой и как можно скорее. Почему скорее? У каждой семьи в Петрозаводске был свой дом и, естественно, хотелось как можно быстрее увидеть, что сталось. Никто нас не организовывал. Занялись этим делом я и Мария Григорьевна Рябинкина (ныне покойная). Мы точно не знали, с чего начать. Спросили у председателя, потом поехали в сельсовет, в райсовет и т. д. В итоге разрешение на выезд мы получили, нужные документы собрали. А что еще? Колхоз выдал авансом в счет отработанных трудодней муки на дорогу, деньги пришлось добывать самим. Накопали своей картошки и повезли ее продавать за 40 км в г. Воткинск [Удмуртской АССР]. Продали. Напекли хлеба, насушили сухарей, взяли картошки. Других продуктов у нас не было. В этот момент наше положение было лучше, чем у других. Если раньше я у председателя брала только авансом хлеб, то теперь, как бывшему учетчику, председатель выписал весь хлеб, заработанный мною, когда я была учетчиком. Мне выдали что-то около 60 пудов пшеницы, а маме и брату на каждого где-то около одного пуда. Кроме картошки, мы продали мешок муки, а остальную муку взяли с собой в Петрозаводск. Колхоз выделил лошадей, на которых нас довезли до железной дороги, т. е. до ст. Верещагино. 13,14. На ст. Верещагино народу уже было много. И все они хотели как можно быстрее вернуться в свои края. Мы ехали втроем - мама, я и брат. Из Петрозаводска было 6 семей, но одна семья через сутки уехала обратно. Эта женщина так там и живет. На станции ждать пришлось не день или два. Вначале люди сидели на своих вещах прямо на улице, но начал моросить дождь и через несколько дней нас разместили в пустующих складах у железной дороги. На пассажирские поезда билетов вообще не продавали. И опять мы с Марией Григорьевной пошли ходить по начальству. Надоели начальнику станции, так пошли к городским властям. Просили отправить нас любым транспортом, а то дальнейшее пребывание станет затруднительным. Сухари кончаются, мыться негде. Через две недели для эвакуированных, следовавших в нашем направлении, выделили товарный вагон. Спали на своих узлах. Народу было очень много. Мы доехали без пересадки до самого Петрозаводска. В дороге никакими продуктами нас не обеспечивали, кроме кипятка. Медикаментов не видели, но прежде, чем продать билет на этот же товарняк, следовало обязательно пройти санпропускник. Надо считать, что возвращались мы самостоятельно. 15. В Петрозаводск вернулись в сентябре 1944 г. Вокзал находился далеко от Голиковки. Что делать? Есть ли дом на месте и как до него добраться? Три женщины из приехавших ушли в разведку. Ушла и мама. Вещи нам помогла перевезти одна из бывших соседок. У нее нашлась двухколесная ручная тележка. На этой тележке поочередно и перевезли вещи. В свой дом мы не попали. Дело в том, что наш дом заняли под детский сад. Родители детей работали в госпитале. Госпиталь находился напротив наших домов. Дом нам освободили только когда расформировали госпиталь. Вначале мы жили у соседей, а потом для нас отремонтировали маленький домик, который был без окон, без дверей, без печки и без пола. Первые дни в городе людей было очень мало. Но это только в первые дни, а потом с каждым днем людей становилось все больше и больше. Как нас встретили? Некому было нас встречать, т. к. прибытие наше было самостоятельное. Война еще продолжалась, жить было еще очень трудно. Радовало то, что мы вернулись в родные места и дом наш цел, хотя пока мы в нем и не живем. А все ж дом есть, и мы его видим. Около дома огород. Мечтаем уже весной посадить картошку. Во дворе сохранилась маленькая банька. И души наши начали оттаивать. 16. Жизнь наша очень медленно входила в нормальное русло. Одежды осталось совсем ничего. Это из-за того, что увозили с собой. А в доме совершенно ничего не осталось. Даже на чердаке, где складывали ненужные вещи, было совсем пусто. У соседей, остававшихся в оккупации, я случайно увидела наши сервизы (хозяйка как раз перебирала в шкафах, а вся посуда была на полу), стулья. Все это в одном доме. Я сказала хозяйке об этом, а она мне говорит, что я ничего доказать не смогу. А ведь ее дочь была моей подружкой до войны, но во время войны она умерла. Мама запретила мне просить у нее возвратить хоть что-либо. Она считала, что у каждого человека должна быть совесть. Купить в городе еще ничего нельзя было. Покупали только на базаре. Цены были огромные. Буханка хлеба по 100 руб., туфли 600- 1000 руб. и т. д. Муку продавали стаканами, чай - спичечными коробками. Людей постоянно отправляли в лес на заготовку дров. В совхозы на разные сельхозработы. В первый год часто ходили на уборку разрушенных во время войны зданий, а потом на строительство новых зданий. Все это делали кроме [помимо] своей работы или учебы. И не было людей, кто от этого отлынивал. Так и считали, что без этих дополнительных работ еще дольше ждать лучшей жизни. Работали и ждали. 17. И вот День Победы. Этот день, вернее утро, я встретила в Петрозаводске. День был морозный. Снега не было, но земля вся промерзлая. Демонстрация возникла сама собой. Эта огромная радость как бы заставила людей встретиться, говорить, улыбаться. И со дня Победы уже начали строить какие-то планы, мечтать, пусть еще совсем о чем-то незначительном, но мечтать. Нам, молодым, хотелось сходить в театр, на танцы, а была еще большая проблема с одеждой. Что одеть? Как купить? Однажды в поисках туфель на базаре меня остановила знакомая. До войны вместе учились. Узнав, что я ищу туфли, пообещала принести их через два дня. А получилось так, что я ее больше никогда не видела. Так в очередной раз я оказалась жертвой. Я не знала, как мне рассказать об этом маме. А туфли мне нужны были очень. Мне не в чем было пойти на танцы или в театр. Подружки идут, а я сижу дома или иду в кино. Я ни с кем не хотела знакомиться, зная, что завтра же молодой человек пригласит или в театр, или на танцы, а мне не в чем пойти. Про меня говорили, что я гордая, что отказываю в знакомстве. А я была просто несчастная из-за того, что слишком доверяла своим, хотя и бывшим подружкам. 18. Эпизодов из жизни можно рассказать очень много. Правда, мне кажется, что они только для меня имеют какое-то значение. И все же несколько случаев опишу. Когда в Иркутске я работала на военном заводе, я решила пойти к директору и попросить ордер на обувь. Я считала, что такого трудного материального положения ни у кого из окружающих меня нет. Мне удалось попасть на прием к директору. Я свою просьбу начала с извинений. Рассказала кратко, как я в Иркутске оказалась совершенно одна, что у меня ничего не осталось из обуви и одежды. Он (директор) не перебивал меня, но когда я перестала говорить, то он мне сказал о том, что ордера выдают заслуженным людям. «А сколько ты работаешь на заводе? За что тебя награждать?» - спросил он. Как я вышла из кабинета, а не рухнула на пол, трудно сказать. Мне так было плохо, такой ком был в горле, а слез не было. От собственного горя я не плакала всю войну. А от радости в День Победы ревела. Потом я купила обувь на базаре, а денег мне дали в долг женщины, с которыми я работала. Я решила, что к директору я больше никогда не пойду. И все же еще раз я пришла к директору, но уж с другим вопросом. Без директора этот вопрос не решили. Я уже писала, что с момента приезда в Иркутск я разыскивала маму. И вот у меня ее адрес. Я ей написала и просила, чтобы она прислала мне вызов. Смешно. Смешно потому, что всю молодежь из деревень забирали в город работать на заводах. А тут обратный случай. Вызов я получила и пошла к директору, т. е. отдел кадров сам этот вопрос не решил. Когда я вошла в кабинет директора, там было совещание. Почему секретарь разрешила мне пройти, я не знаю. Начала я свою просьбу с напоминания о прошлой встрече. О том, что я здесь свершено одна, жить одной очень трудно, что у меня нет ни одежды, ни обуви, а вы выдать ордер отказались, а мать я не видела с начала войны. Он начал на меня кричать, что я чуть ли не враг народа. Не знаю, чем бы все закончилось, но один из присутствовавших вдруг тихо так говорит директору: «Ордер на обувь вы же ей не дали, вот она и обиделась, хочет к маме. Мама ее пожалеет. Отпустите ее». Он взял у меня вызов, передал директору. Директор написал на вызове в отдел кадров, чтобы меня не задерживали. Вот еще эпизод. Когда мы из д. Осиновка собрались уезжать, т. е. возвратиться в Петрозаводск, нужно было собрать все документы, в том числе документ в райсобесе, по которому получали пенсию за погибшего отца. В райсобесе нашу папку долгое время не могли найти. Уже все, кто приехал со мной, освободились, а я все сижу и сижу. Уже на помощь пришла еще одна сотрудница, но никак не найдет и готовы уже отказать мне, но я не соглашаюсь. От нашей деревни 20 км. Я нервничаю, что меня ждут остальные. Неожиданно для себя я поднялась со стула, прошлась вдоль стеллажей, на которых стояли папки, потом наклонилась к самой нижней полке и выдернула первую попавшуюся под руку папку. У этой папки верхний край чуть выдвигался вперед. Я за этот крайчик и вытянула ее. Читаю, а это наша папка, которую ищут уже более двух часов. Такой случай. Из деревни две трактористки добровольно пошли на фронт. Им нужно было прибыть в военкомат в райцентр за 20 км от деревни. Мне тоже нужно было быть в райцентре. Меня вызвали повесткой в суд. Дело в том, что я сдала в ремонт в обувную мастерскую две пары модельных туфель (прибить набойки на каблуки). Оказывается, зав. мастерской заворовался. Он хорошую обувь продавал на базаре. Продал и мои две пары туфель. На суде спрашивали пострадавших, что за обувь они сдавали в ремонт, чтобы как-то ее оценить и возвратить пострадавшим деньги. Мне деньги выдали за две пары столько, что на базаре я и одной пары не смогла купить. Пока я сидела в суде, мои трактористки оформили свои дела и домой уж не возвращались. Я поехала домой одна. Была уже вторая половина дня. Везла меня лошадка потихоньку, да я и не торопила ее. Сидела на телеге и вспоминала прошедший день. Ругала себя за то, что вообще зря отнесла туфли в ремонт. Лучше бы сами как-нибудь прибили эти набойки. Сижу и горюю. Вот уже и последнюю деревню проехали, начало темнеть, а моя лошадка свернула с дороги в лесок и стала пощипывать травку. Я решила, пусть немного поест и поедем, ведь до нашей деревни всего около 4 км оставалось. Лошадка жует, а темнота надвигается с невероятной быстротой. Лошадь не хочет выходить на дорогу, как бы я ни старалась ее вытащить. Мне ничего не оставалось, как лечь в телегу. На мне почти белое платье, укрыться нечем. Вокруг темно, и есть хочу. А в лесах волки водились. В душе я взмолилась, чтобы волки меня не трогали и лошадку оставили живой, что будет, то и будет. Уснула. Проснулась от холода. Светало, а на небе я впервые увидела, как зарождается солнышко. Это я тоже запомнила на всю жизнь. Все обошлось. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.154-162