Колчанова Искра Викторовна — Первый раз в Отечественную войну мы эвакуировались из деревеньки Рапти, возле города Луги.

Гражданские

Дата: 1 февраля 2009 г. Страна: Россия, Карелия Колчанова Искра Викторовна родилась в 1928 г. в д. Заручье Сланцевского района (ранее Рудненский район) Ленинградской области, русская. Накануне Великой Отечественной войны училась в шестом классе общеобразовательной школы. В 1941-1945 гг. находилась в эвакуации в г. Санчурске Кировской области. После реэвакуации окончила психологическое отделение философского отделения Ленинградского государственного университета. С 1951 г. работала в школах Петрозаводска, а затем с 1960 по 1984 г. - на кафедре психологии Карельского государственного педагогического института (ныне академия). Автор более десяти научных публикаций. Ветеран труда, имеет почетные знаки «Отличник народного просвещения КАССР» и «Отличник народного просвещения СССР». (См. подробнее: Карельский государственный педагогический университет. 1931-2006 гг. Биографический справочник. Петрозаводск, 2006. С. 388-389.) ...Первый раз в Отечественную войну мы эвакуировались из деревеньки Рапти, возле города Луги. В городе Тихвине, куда мы прибыли, родителей направили работать в школу села Большой Двор. Над двухэтажным зданием школы возвышался мезонинчик (третий этаж размером в одну комнатку). В нем мы и жили сентябрь и октябрь. Родители учили. А я училась в шестом классе. Когда война снова приблизилась к нам, несколько раз во время воздушных сражений стены нашего мезонинчика «прошивались» пулеметными очередями. В начале ноября сорок первого года нас экстренно выселили из здания школы в ближайшую избу, т.к. в школе поместили госпиталь. Нас так торопили покинуть «наш мезонинчик», что и немногочисленные вещички свои мы не все унесли. Особенно сожалели, что оставили сумку с двумя старенькими суконными одеяльцами, пожертвованными нам одной из жительниц этого села. 10 ноября 1941 года родителям вручили предписание об очередной эвакуации. Вечером хозяйка избы, сидевшая возле окна, сказала: «Смотрите-ка, госпиталь-то уезжает»... Мы тоже увидели, как от школы быстро отъехали несколько больших и маленьких машин. «Сбегай-ка за сумкой с одеялами, - сказала мне мама, - да поскорей возвращайся!» До мезонина и в темноте я добралась быстро. Нашарила сумку и на второй этаж спустилась удачно. Но дальше сориентировалась неточно. И вместо того, чтобы пройти на первый, я споткнулась и всем телом упала на какую-то странную гору. Осязанием и обонянием, руками и телом я ощущала ее, но не понимала, что это. А когда поняла: это же люди! - от ужаса потеряла сознание. Это была гора трупов, поспешно оставленных эвакуировавшимся госпиталем. (Наверное, в госпиталь пришло известие, что фашисты уже 8 ноября захватили Тихвин.) Я об этом узнала только через много лет. Когда сознание вернулось ко мне, я поняла: некоторые умершие уже похолодели, но некоторые еще теплые, как-то подергивались... Но уже никто не стонал. Лишь какой-то странный звук запечатлелся в моей памяти — тихий, шелестящий, улетающий ввысь от этой горы мертвых тел. Наконец я сумела встать и бросилась бежать, конечно, позабыв о сумке. «Ты что это так долго?!» - начала было возмущаться мама. Но, увидев мое лицо, руки и одежду в пятнах крови и что я вся трясусь и ничего не могу сказать, мама на минутку умолкла. Потом какой- то ветошью вытерла кровь на мне и скомандовала: «Бежим на полустанок. Может быть, еще какой-нибудь состав подберет нас». Нам повезло: на полустанке еще стоял состав с беженцами. Мама вымолила, чтобы нас приняли в одну из теплушек. Уже там она прижала меня к себе, согрела. А у меня, наконец, прорвались слезы. И я плакала до утра, сострадая погибшим. Будучи уже совсем взрослым человеком, я увидела в одном из знаменитых московских музеев картину В.В. Верещагина с символом войны: в бескрайней и безжизненной пустыне сложена гора из черепов, отполированных ветром, песком и солнцем. Они глядят на мир пустыми глазницами. Жутко. Но для меня еще более страшным символом войны навсегда осталось та гора трупов в бывшей школе (затем госпитале) на которую упала я в темноте вечером 10 ноября 1941 года. На днях по радио я услышала призыв: прислать свои воспоминания тех, кто воевал, а также и тех, «кто видел войну со стороны». Это выражение мне показалось каким-то странным, холодным... Я не воевала. Но еще ребенком в самом водовороте событий мне пришлось глядеть в страшные глаза войны... После первой эвакуации мы жили в селе Большой Двор Тихвинского района. Мама сразу же начала поиски родных и близких. Братья и сын ее воевали. Куда эвакуировали петрозаводскую родню, ей удалось узнать только в следующем году. А адрес подруги - преподавательницы психологии и педагогики Ленинградского педучилища - сообщили ей довольно быстро. Вместе с педучилищем она была эвакуирована в город Санчурск Кировской области. 10 ноября 1941 года мы получили новое предписание об эвакуации, т.к. враги уже захватили город Тихвин. Нам повезло: на ближайшей станции мы попали в теплушку эшелона с беженцами. В конце декабря этот эшелон прибыл на станцию Котельнич Кировской области. Родители обратились к местным властям с просьбой разрешить нам следовать дальше в город Санчурск. Такое разрешение и соответствующие документы были ими получены. Несколько жутко холодных дней в кузове грузовика провели мои родители. А меня шофер взял в кабину. Иногда он засыпал от усталости. Я будила его и пыталась в такие минуты «держать руль» как уж могла. Наконец, мы прибыли в Санчурск и оказались в крохотной комнатке маминой подруги. После нашего «путешествия» мы грязные и вшивые. Но Валентину Ивановну это не пугает. Она организует санобработку наших немногочисленных вещей, пока мы отмываемся в бане. И для мытья голов раздобывает соответствующие химические средства, что спасает нас от возможности быть остриженными «наголо». Раздобывает она также, на что можно уложить нас спать на полу ее комнатки и чем укрыть нас на сон грядущий. Мы засыпаем чистые. Нас окружает сказочная, волшебная тишина. Начинается новый этап нашей жизни. Для меня - очень важный, определивший выбор мной будущей профессии. Валентине Ивановне Шишовой я благодарна всю мою жизнь. Самым интересным в ее комнатушке оказался для меня стоявший на полочке для книг учебник психологии для педучилищ. Мне уже тринадцать лет, учусь в шестом классе. Все в этой книге мне понятно и интересно. Изучила ее внимательно «от корки до корки»... Мы уже жили в Санчурске. Несколько дней я училась в новой для меня школе. Был январь. В школе холодно. Знакомых в классе еще немного. А учителя уже понравились. Объясняли все понятно. Дожидались, пока мы успеем записать самое главное между строчек старых газет. Тетрадей и учебников у большинства школьников не было. Узнав, что вторую четверть я не училась, а вместе с другими беженцами ехала все это время в теплушке из-под Тихвина до Котельнича, учителя помогали мне, когда я что-нибудь не понимала... Как только мы обосновались в Санчурске, мама возобновила поиски родных. Удалось узнать, что их эвакуировали в Архангельскую область на баржах через Онежское озеро. Затем удалось разузнать их адрес и отправить им письмо. Ответное письмо было очень тревожным. Жилось нашим родным, как и многим, эвакуированным в этот суровый край, очень холодно и очень голодно... Мама начала хлопотать о вызове их к нам. Мы к этому времени уже получили маленькую комнатку для проживания. В ней находилась маленькая кровать, крошечный стол, три табуретки. На ночь рядом с кроватью втаскивали раскладушку. Наконец, все нужные документы были оформлены и отправлены в архангельские края. И родные прибыли к нам. Большое спасибо санчурским властям, давшим нашей увеличившейся семье еще одну комнату! Теперь нас было тринадцать «душ»: дедушка и бабушка, тетя Зина с Петей маленьким, тетя Таня с Колей и Сусанной, папа и мама со мной, тетя Варя с Петей средним и Леной. Если в Архангельской области на трех работающих приходилось семь иждивенцев, то теперь в Кировской - на пять работающих восемь иждивенцев. Уже легче! Ведь жили мы «общим котлом». В то время из нашей семьи воевали на разных фронтах мой брат - Петя Большой, дядя Лёня и дядя Коля. (А дядя Веня - папа Пети маленького - погиб еще в «финскую войну».) Надо отметить, что в Санчурске очень хороший климат и очень плодородная земля. Еще раз скажу доброе слово о санчурских властях. Они заботились о беженцах. Когда в декабре 1941 года нашей семье для пропитания выделили картошку, нас сразу же научили, во-первых: какой ширины нужно отрезать «верхушку клубня с глазками» для весенней посадки; во-вторых, как эту верхушку присыпать золой и немного подсушить; в-третьих, хранить эти верхушки до весны в бумажном плотном мешке, который нужно поместить в сухое, прохладное место. И каждый раз, когда удавалось получить от властей или купить на базаре картошку, у нас увеличивался запас посевных «вершков». Посаженные весной в благодатную санчурскую землю, они принесли очень хороший урожай. Бабушка Клава в это время уже очень тяжело болела. Дедушка Петя всю жизнь очень ее любил. А состарившуюся и больную жалел и любил еще больше. Круглосуточно он ухаживал за ней, как самая лучшая сиделка. Кормил, подавал лекарства, мыл ее, стирал ее пеленки. Старался ее чем-нибудь порадовать. Эвакуируясь, он не забыл взять баночку с кофейными зернами, потому что его Клашенька (так он называл любимую жену) очень любила кофе... Мои двоюродные братья и сестры были моложе меня. А Сусанна - совсем крошечная... Маленькая девочка с серым личиком и печальными глазами почти не плакала, не лепетала, не ходила. Любовь и жалость возникли в моем сердце с первого взгляда на нее. Хотелось обнять, прижать к себе и согреть. Хотелось чем-нибудь хорошим покормить. Я гуляла с ней на руках в парке. Пела для нее песни. Укладывала ее спать. Родные радовались, что я оказалась хорошей няней. Весной, летом и осенью мы проводили время в окружающих город полях и лугах... Сестра пробудила в моей душе много светлого и хорошего. Она потихонечку оживала, «оттаивала». Начала изредка улыбаться, потом залепетала и, наконец, сделала первые шаги на окрепших ножках. Как я радовалась каждому ее успеху! Когда Петрозаводск освободили от захватчиков, мои тети сразу же начали наводить справки о том, как им вернуться в родной город. Получив все необходимые документы, они вернулись домой. Увезли от меня мою маленькую Сусанну. А мои родители решили еще год пожить в Санчуреке, чтобы я закончила там десять классов. Уже после войны тетя Таня рассказала мне и Сусанне, что из Петрозаводска они эвакуировались на последней барже. Вслед за ее отплытием в город вошли фашисты. А также прибавила, что две баржи, которые вышли в Онежское озеро раньше, были разбомблены и утонули. Это было большое чудо, что наши родные остались в живых*. Дважды бежав от наступающих фашистов (в народе нас тогда и называли беженцами, а не сложным словом «эвакуированные»), мы оказались в старинном городке Санчурск Кировской области. О жителях его всегда вспоминаю с теплом и благодарностью. Они помогали всем, занесенным к ним войной: и немцам Поволжья, и эстонцам, и евреям, и русским. В 1943 году мама была принята на работу в Санчурскнй районный Дом культуры в качестве музыкального руководителя. (Это я выписала из ее трудовой книжки.) Важная часть ее работы - подготовка к проведению концертов ко всем праздничным датам. Она организовала довольно большой хор, работала с группой солистов, помогала готовиться чтецам. Некоторые солисты обладали хорошими голосами. Например, местная жительница Рина Мягчилова и Эльза Рюгер из беженцев Поволжья. Мой же голос всю жизнь был хорош только для хора. И я очень любила петь в хоре. Солисткой же мне нравилось быть только в одиночестве (я и сейчас иногда подолгу пою себе романсы и русские народные песни). Несмотря на мое упорное сопротивление, мама настояла, чтобы я выступала «соло». «Ты можешь и поэтому должна помочь мне зарабатывать деньги для семьи», - внушала мне она. На одном из концертов я пела очень популярную тогда песню о сурке Л. Бетховена... По своей природе я склонна к грусти. Время было суровое. Пела я от души: выразительно и жалобно. В зале стояла тишина. Потом хорошо похлопали в ладоши. Было холодно. Зрители в зале сидели одетыми в пальто, в полушубки. «Артисты», выступая, оставляли свои пальтишки за кулисами. Поклонившись слушателям, я скорее побежала за кулисы, чтобы одеться. Натягивая варежку, вдруг почувствовала, что в ней что-то есть... Вытащила: маленький черный сухарик и два подсушенных в русской печи желудя. По тем временам - великолепное лакомство! Не знаю, кто это так меня одарил, но с благодарностью вспоминаю о подарке всю жизнь. На склоне лет осознаю, что, заставив меня выступать перед большой аудиторией и добиваться в такой ситуации успеха, мама очень помогла мне в моей будущей профессиональной деятельности. Мне пришлось, работая в пединституте, много лет проводить лекции в больших залах. 28 июня 1946 года в Санчурской средней школе (Кировской - Вятской области) выпускной вечер. Многие из получающих в этот день аттестат зрелости собираются продолжать обучение в вузах Йошкар-Олы, Казани, Ленинграда и Москвы. Школа очень хорошая, поэтому многие ее ученики уже учатся в этих городах. Мечтавшие о студенческой жизни (в том числе и я) учились очень прилежно. В этих аттестатах за 13 предметов отличные оценки. И только по русскому языку у всех - хорошо. Экзаменационная комиссия в школе оценила наши сочинения как отличные. Но областные органы народного образования нашли в каждом сочинении хотя бы один дефект и всем нам понизили оценку на один балл. Поэтому «медали не дали». Я отправляю свои документы в Ленинградский университет на психологическое отделение философского факультета. Оно существует всего второй год. Впервые 25 студентов были приняты на это отделение в 1945 году. Я постараюсь оказаться в числе тех 25, которых примут в 1946 году... Ту «порцию» иногородних абитуриентов, в которую я попала, на время приемных экзаменов поселили в учебном корпусе, расположенном на Университетской набережной Васильевского острова рядом с главным зданием университета. Жили мы в физкультурном зале. Около сотни девчонок. Каждой вручили раскладушку, 2 простыни, подушку с наволочкой, и два тощих одеяльца (одно вместо матраса). Чемодан (или рюкзак) с вещами положено было сдавать в кладовую... Экзамены удалось сдать очень успешно. Выдержала конкурс не только на обучение, но и на проживание в общежитии. Большинство из первокурсников нашего отделения были ленинградцами. Или имели в этом городе родных и знакомых, у которых можно было жить во время обучения в ЛГУ. Насколько я помню, только четыре девушки (из 25 поступивших) жили в общежитии. Оно находилось на проспекте Добролюбова на Петроградской стороне. Из всех домов «нашего квартала» только два (в которых мы и жили) были пригодны для жилья, хотя и выглядели очень неприглядно. Остальные зияли пустыми глазницами бывших окон. Двенадцать девушек - будущих географов, психологов - поселились в угловой комнате второго этажа. Она была светлая: 4 больших окна и балкон. Но очень шумная: на этом углу поворот трамвайной линии. Жили мы спокойно, дружно. С годами состав жильцов этой комнаты потихоньку менялся: на месте вышедших замуж появлялись молодые новенькие... Когда война ворвалась в нашу жизнь, любимые мамины ученики, ученицы и любимый сын - все погибли, защищая Родину... Мой брат был переведен в Высшее военно-морское училище. Ускоренно закончив его, он сражался против фашистов на подводной лодке «К-1» Северного флота. У нас в семье сохранены все письма брата и две справки. В первой написано: «Справка дана лейтенанту Петру Викторовичу Лейберг в том, что он действительно находится на военно-морской службе в действующем Северном флоте. Выдана его отцу Лейберг Виктору Борисовичу для представления по месту жительства. Командир п.л. "К-1" С.Ф. капитан Августинович. Военком п. л. "К-1" С.Ф. батальонный комиссар Федоров». А во втором документе-извещении сообщается: «Ваш сын Лейберг Петр Викторович, уроженец города Петрозаводска в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество при исполнении боевого задания 11 октября 1943 года, погиб в море...» Письма брата я обычно перечитываю, как делали мы это вместе с мамой в день его гибели и в День Победы нашей Родины над врагами. Они уже пожелтели и обветшали. Да и написаны многие из них на обрывках бланков, плакатов. Лишь однажды брату удалось купить несколько настоящих почтовых открыток. После гибели сына мама резко постарела. Изменилось выражение ее глаз. От тела остались кожа да кости. Я думаю, что только музыка спасла ее от нервного срыва, давая возможность хотя бы какую-то долю непереносимого страдания выплеснуть из души... Осталась у родителей только я - последний их ребенок, второй их сын скончался в младенческом возрасте. Дочка Ирочка в шесть лет умерла от менингита. Родные говорили мне, что сестра была очень красивой и умной девочкой. Я родилась восьмимесячной, хилой. Очень много болела в детстве (корь, скарлатина, дифтерит, осложнения на сердце и почки...). И только мне суждено дожить до глубокой старости. Русская пословица утверждает, что «скрипучее дерево два века стоит». Чтобы оправдать пословицу я уже несколько лет сижу за письменным столом и потихоньку скриплю пером по бумаге, записывая то, что всплывает из памяти... * В газете «Северный курьер» от 27 января 2005 г. Вл. Машин в статье «Тяжелый плен воспоминаний» пишет, что его односельчане оказались в эвакуации в Архангельской области. «Почти все жители моей родной деревушки Кончезеро умерли там от болезней и изнурительного труда. В родные края никто не вернулся». Источник: Более полные воспоминания о своей жизни Искра Викторовна Колчанова опубликовала в небольшой книге «Короткие рассказы из длинной жизни». Петрозаводск, 2008. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.286-295