Александр Павлович Фокин — Оккупация.

Гражданские

Дата: 6 июля 1994 г. Страна: Россия, Карелия Александр Павлович Фокин (род.16.07.1925), был призван в армию, освобождал Польшу, Чехию, воевал в Манчжурии, был награжден орденами «Боевая Слава» 3 степени, медалью «За отвагу». С моим двоюродным братом Александром Павловичем Фокиным, уроженцем деревни Ергачево, что в пяти километрах от Шуньги, на протяжении почти пятидесяти лет после войны никак не удавалось поговорить по душам. Жил он на Чукотке, приезжал на родину редко и на короткое время. Я знал, что во время войны он пережил немало тяжелых, жестоких моментов. О них и хотел поговорить. Тут подошла долгожданная встреча: брат приехал в Петрозаводск на юбилей своей сестры Анны. – Александр Павлович, как ты узнал о начале войны и сколько тебе было лет? – Мне тогда исполнилось шестнадцать лет, с десяти лет самостоятельно работал в колхозе «Заря» на разных работах. Я любил лошадей, хорошо с ними справлялся. Возил молоко на молокопункт в Шуньгу. По утрам и вечерам бегал на рыбалку на озеро Хашезеро и реку Верхняя Путка. Без ухи домой не возвращался. Ну и, конечно, любил пошалить и поиграть с деревенскими ребятами в рюхи и лапту. 21 июня 1941 года, в субботу, мы заигрались в лапту и проиграли до самого утра 22 июня. Со стороны Шуньги на дороге показался сосед, Матвей Михайлович Фокин, который работал в райкоме партии. Он был взволнован и расстроен. Подойдя к нам, сказал серьезно: – Кончайте играть, ребята, началась война! Немцы бомбят наши города… Мы притихли и разбежались по домам. Многие дома плакали. В эту ночь никто в домах не спал. Наутро принесли в правление колхоза повестки на мобилизацию. Из Дерегузовского сельсовета затребовали лошадь для развоза повесток по деревням. Председатель колхоза Афанасий Ни-колаевич Осипов пришел к нам домой и попросил: – Саша, ты хорошо управляешь лошадью, знаешь деревни в окрестностях Шуньги, развези повестки по деревням. Мне дали лучшую лошадь. Завидя вестового на дороге, люди пугались, плакали. Не слезая с лошади, я вручал повестки под расписку. В сельсовете я продежурил три дня. Колхоз менял лошадей. Спать было некогда. Я дремал на ходу на лошади или в сельсовете на стуле, прислонившись к стене. После меня трое суток дежурил мой сосед Иван Фокин. Это была первая мобилизация. Бригадира взяли на войну. Я подменил его. Пахал, косил траву, убирал урожай. Ночами с ребятами караулил колхозное добро. Сестру Анну взяли на оборонные работы. В августе мобилизовали отца. Ему уже было 47 лет. В октябре мама получила извещение: старший сын, мой брат Григорий, матрос Балтийского флота, служивший на крейсере «Киров», «пропал без вести…» У мамы оставалось на руках еще двое малых детей, младшей сестре исполнилось только несколько месяцев. Проводив отца, я стал главой семьи. Фронт быстро приближался к Шуньге. С оборонных работ вернулась больная сестра Анна. Она почти не могла ходить. Наступили ранние морозы, выпал первый снег. Мама получила повестку на эвакуацию. Я отвез маму с детьми на пристань, где она просидела с детьми больше недели. В первую очередь эвакуировали людей, бежавших с западных районов Карелии. Ударили сильные морозы, Онежское озеро стало быстро покрываться льдом. От голода и холода стали умирать пожилые люди, больные и дети. На пристани скопи-лось несколько сотен человек. Люди возмущались медленными действиями властей. Стали расходиться и разъезжаться по домам. Мы вернулись домой. 8 ноября утром кто-то прибежал и сообщил, что горит Шуньга. Ее подожгли свои, выполняя приказ. Через деревню отступали ополченцы. Они предупредили население, что у моста через реку, возможно, будет бой: « Спрячьтесь!» Мы всей семьей спрятались в картофельную яму. Впятером, согнувшись, сидели на картошке. Наверху осталась наша собака Шарик. Она вначале бегала вокруг ямы, скулила, привлекая внимание, а потом вдруг злобно залаяла. Послышалась чужая речь. Затем на русском языке крикнули: – Вылезайте, не тронем! Мы вылезли из ямы. Вокруг стояли финские солдаты в маскхалатах, на лыжах, с автоматами через плечо. Мы вернулись домой. В нашей деревне жили финны, переселенные в 1940 году с западной границы Карелии. Некото-рые из них стали переводчиками у финских властей. После войны мы никого из них не видели. Финские власти стали вывозить колхозное добро, разграбили часовню. Остатками колхозного имущества воспользовались и колхозники. Были скандалы. Через несколько дней жителей выгнали из деревни. В яме осталась картошка и овощи, в доме – несколько мешков ржи. Ничего не разрешили брать с собой. Сказали, что скоро вернетесь. Начались скитания: перегоны из деревни в деревню. В феврале 1942 года молодежь четырнадцати лет и старше и даже женщин, имеющих детей, собрали в Шуньгу. Отсюда, более двухсот человек, направили на станцию Илемсельга. Получилась колонна, растянувшаяся почти на километр. Брели по снегу более сорока километров. На станции посадили в три товарных вагона и ночью привезли в город Кондопогу. Привели на улицу Лесную. Поселили в бараках, обнесенных колючей проволокой. Они были низкие, с двойными нарами. Каждый барак битком забит людьми. Печек не было. Посередине стояла одна плита. Наутро мы узнали, что оказались в концлагере. Здесь было много молодежи из сел – Шуньги, Толвуи, Кузаранды, Типиниц, деревень – Паяницы, Падмозеро, Яндомозеро и других. Всего около 200 человек. В лагере были мои земляки из Шуньги и окрестных деревень: Владимир Щепин, Вячеслав Крылов, Иван Фокин, Петр Антонов, Василий Чугин. Трое суток нас не кормили. Приходилось собирать отходы и объедки на помойках. Самолеты бомбили Кондопогу. От взрывов на губе ломался лед. Под конвоем нас водили на озеро собирать оглушенную рыбу. Потом раздали продуктовые карточки, по ним выдавали пшеницу и галеты. Пшеницу мололи на жернове, потом парили на плите. Продуктов давали очень мало. Ребята начали пухнуть от голода. Появились вши, заболевания тифом. Некоторые пожилые люди умерли. Одежды и обуви не давали. Работали от темна до темна. Я начал работать возничим и грузчиком на лошади. Как-то отправили меня за сеном в деревню Горки. Обратно с возом лошадь не могла подняться в гору – упала. У ней были колики. Я стал понукать, но она не встала. Я испугался, побежал на конюшню, к начальнику, стал просить другую лошадь. Он меня выругал и прогнал. Я побежал обратно. Прибегаю, а лошади нет. Смотрю, на дороге валяются сбруя, копыта и хвост… Пока бегал, люди разрубили лошадь на куски и унесли. Вечером меня позвали в комендатуру и крепко избили. Затем я, как и многие, работал на распиловке бревен и погрузке в вагоны. Весной всем запретили ходить за водой на озеро. Потекли ручьи по канавам, вдоль дорог. Финны потребовали, чтобы мы пили воду из канав. Цвет воды был грязно-багровый. Пошли болезни, вспыхнула дизентерия. Лагерники стали протестовать и потребовали организовать проверку. Приехала комиссия из военных, среди них двое хорошо говорили по-русски. Взяли трех человек из бараков. Стали проверять, откуда текут ручьи. Оказалось, что осенью в кюветы были сброшены трупы убитых советских солдат. Трупы стали разлагаться, отравляя сточную воду. Снова под конвоем заключенных стали водить на озеро за водой. Ребята не выдерживали таких жестоких и нечеловеческих условий. Начались побеги. Однажды из лагеря убежали несколько человек: Владимир Щепин, Алексей Щепин, Василий Щепин, Федор Понамарев, Федоров. Побег оказался неудачным – под станцией Илемсельга беглецов поймали, в комендатуре жестоко избили и посадили в тюрьму. Искали еще одного беглеца. Вечером в барак пришли финские солдаты с переводчиком. – Кто здесь с фамилией, которая начинается на букву «Ф». Я поднялся. Меня привели в комендатуру и жестоко избили. Я так и не узнал, за что… Уже после войны ехал домой в Шуньгу и в дороге разговорился с шофером. Оказалось, он – Федоров и сидел со мной в одном концлагере в Кондопоге. Федоров был в группе, совершившей неудачный побег, но избежал наказания. Я ему тогда сказал: меня тогда крепко избили за тебя… Заканчивалась весна. Вскрылись реки, на озерах появились большие забереги. Финны спросили: – Кто знаком с лесосплавом? Набралась команда человек тридцать, среди них и я. Многие с лесосплавом знакомы не были, но подумали: на новом месте будет лучше. Направили в Лижму. В заливе на берегу Онежского озера сплачивали связки бревен и отправляли железной дорогой. Работа была тяжелая, а бытовые условия – еще хуже. Как-то вечером прихожу в барак, где жили два наших парня – Василий Малафеев и Петр Козырев. Завели разговор. Они предложили мне бежать. Я согласился. День был теплый, озеро спокойное. Мы угнали лодку, переехали залив. Минуя финские кордоны, подошли к деревне Кажма, где я распрощался с товарищами, и обойдя финскую комендатуру, пришел в деревню Есино, к маме. Все лето я жил у нее нелегально. Староста Михаил Александрович Леонтьев обо мне все знал. Он посоветовал, чтобы я обратился к его дочери, которая работала врачом в финской больнице в Кажме. Я с ней еще до войны познакомился на гулянье. Несколько раз она выписывала мне медицинские справки. Староста сказал, что жить небезопасно, меня многие видят, посоветовал возвращаться в лагерь. Тут как раз пришла сестра Анна за зимней одеждой. Она находилась в финском лагере под Медвежьегорском. Я пошел с ней в этот трудовой лагерь. В дороге порвал финский паспорт. В октябре 1942 года пришел в лагерь № 2, который находился между Медвежьегорском и Кумсой. Работал на лошади на трелевке леса. Затем лагерь перевели в деревни Кокорино и Мелой Губа, возле Уницкой губы. Мы с сестрой жили в деревне Мелой Губа. Работали на строительстве дороги, идущей мимо деревни Черкассы на деревню Ламбасручей. Условия в этом лагере были тоже тяжелые. В деревнях Кокорино и Мелой Губе находилось три лагеламбря. Молодежи категорически запрещалось всякое общение друг с другом. В мае 1944 года, в один из теплых вечером, на полянке на берегу Уницкой губы, собралась молодежь из двух лагерей (один лагерь работал на пилораме) на гуляние. Было около 60 человек. Но мирного гуляния не получилось. Перед бегством финны спровоцировали драку. На поляне появились несколько пьяных парней. Началась потасовка, которая превратилась в жестокую драку. Голодные, тощие и злые ребята дрались с ожесточением. Свои били друг друга гужами, ремнями, кусками резины, цепями. Ножей не применяли. Много ребят было побито. Видя, что драка принимает серьезный оборот, финны испугались. Они пытались разогнать молодежь, но не смогли. Некоторые ребята стали невменяемы. Финны старались защитить лесопильцев и стали стрелять из автоматов поверх голов. Молодежь стала разбегаться по лесу. Ко мне подбежали два финна – мастера Пеккала и Хаккала, попытались меня избить. Я ударил одного, а потом другого и убежал в лес. На второй день, придя на работу, Пеккала и Хаккала отозвали меня в сторону и сказали, что меня вызывают в комендатуру в деревню Кокорино. Я пошел впереди, а они сзади. Оба упитанные, лет по сорок. Шли через лес. Вдруг крикнули, чтобы я остановился. Финны вырубили по еловой палке с сучьями. Я понял, что будут бить. Мелькнула мысль о побеге. Но не убежать – в руках у них были маленькие пистолеты. Побежишь: убьют. Они скомандовали: – Направо, лицом к лесу. Один из них спрашивает: – Муйстако сина? (помнишь ли вчерашнее?) Я говорю: нет. Он ударил меня несколько раз в лицо. Я устоял на ногах. Затем эту процедуру повторил второй. Я упал, но не потерял сознание. Сделал рывок и спрятал голову под елку. Они били меня палками по спине, по ногам. Ждали от меня слез, стонов. Били долго, с ожесточением и наслаждением. Но ничего не дождались. Натешившись, со злобой и ненавистью сказали: – Убирайся в барак. Я был весь в синяках и кровоподтеках. Сначала на четвереньках, потом, в раскорячку, кое-как добрался до барака. Узнал, что финны избили еще нескольких ребят. В тот же день я с трудом дошел до финского врача, он драку видел, спросил причину избиения. Я сказал, что избили финские мастера. Врач отвернулся и ушел, медицинской помощи не оказал. Я весь был опухший, неделю лежал на нарах, не мог повернуться. Правда, на молодом, здоровом теле все быстро зажило, снова стал работать на строительстве дороги. Финны меня больше не трогали. Через несколько дней, в начале июня 1944 года финны занервничали, засуетились. Спешно отобрали группу молодежи, загнали на катер и повезли в сторону Большого Онего. Куда – никто не знал. Стали доходить слухи, что повезли в лагерь в Финляндию. Напротив деревни Ламбасручей в небе появились наши самолеты. Финны испугались и причалили к пристани. Несколько солдат и мастер Хаккала, который избивал меня, под конвоем повели нас в дом. Ребята осмелели и разоружили финнов, сказав им: «Бегите в Финляндию и больше не приходите!» Со мной были мои друзья: Михаил Ортюхов, Иван Качанов, Иван Красильников, Иван Фокин. В магазине мы набрали продуктов, решив идти к своим родителям. Сначала шли группой. В дороге попадались бегущие финские солдаты. Потом встретили советского разведчика. Наша группа распалась. Я пошел со своим земляком Иваном Фокиным в деревню Пустыня, куда были переселены его родители. Оказалось, отец умер от голода. Мать вся опухла. Оставили ей продуктов. Решили сходить в свою деревню Ергачево. По сути, деревни уже не было – финнами было уничтожено большинство домов. Другие дома были в полуразрушенном состоянии. В нашем доме не было крыши, чердачного перекрытия, полов. Мы распрощались с Иваном и пошли к своим матерям. Он пошел в деревню Пустыня, я – в поселок Уница. Источник: Мошин А. Война пролегла через сердце солдата //Карелия. 1994. 6 июля. №36; 9 июля. №37; Мошин А.И. Очарование Заонежьем: исторические заметки о Заонежье Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2007 г.