А.И. Баранцева — Как бомбили Пряжу.

Гражданские

Страна: СССР, Карелия 1978 год. - Помнишь ли, как бомбили Пряжу, когда война началась? - Конечно, помню. Прилетят самолеты, ну, один, два - черные - даже страшно смотреть. Однажды я пошла нетель искать. Там был штаб, к штабу иду, не осталась ли там моя корова. Подошла - вижу там нетель наша вместе с другими коровами кормится. Как посмотрела - боже ты мой, бомбит... не бомбит еще, летит из-за Лиетегоры большой черный самолет. Я - «Ой, ой, ой, нужно бы посмотреть, как хоть бомбит». Там был сарайчик, я туда спряталась. Самолет стороной так пролетел, раз бомба, вторая, третья, дым поднялся, ничего не видно. Я уже нетель не ищу, бегу смотреть, где хоть дети находятся, ведь они остались спать. Как только пришла [домой], самолеты снова вернулись от конца озера сюда. Забежала во двор банка, прыгнула в окоп - там дети почти голые стоят. Валя, Шура и Лиза со сна как вскочили, одежонку на себя набросили, а муж был в укрытии дома... штанов на ногах нет. Все окна выбило у людей, в ресторане столы раскидало, тут раненых ведут, смотришь, ой, здесь теперь и нас убьет. Все лето только и ждем: прилетят самолеты, и мы в лес убежим. Нельзя в доме быть под крышей, иначе убьет, разбомбит нас всех. В лес или на болотце убежим. Так жила до отправления, пока в сентябре или августе нас не эвакуировали. До тех пор все время только и бомбили, так часто бомбили. Однажды мы решили посмотреть (тогда еще первый раз бомбили нашу деревню), какие образовались взрывами бомб воронки. В жизни ведь не видела их. Пришли мы туда с детьми, другие бабы тоже пошли. Посмотрели да подобрали осколков. Война [думаем] скоро кончится, так хоть покажем, какие бомбы самолет бросал, какие осколки были. Осколки бомбы были словно лучина (лучина?). Только успели мы уйти с полей, пришли в конец деревни, уже воздушную тревогу кричат: снова прилетели самолеты, бомбят. Куда укрыться? Кто куда в хлев забежали, затиснулись кто под бочки, кто куда - не рады ни детям и ничему. Потом утихло, самолеты прогнали, мы попали домой - больше трех суток я никуда не выходила, даже в магазин не ходила. Мы поехали в эвакуацию Когда эта война началась, мы жили в Пряже. Мужик мой работал [в райисполкоме], а я тут за коровой ухаживала, сено косила и за детьми [ухаживала] дома. Дети уехали, старшая дочь взяла их в город, мы остались вдвоем. Ждем - может уладится, не кончится ли война. Да что кончится - уже летом, в конце июня, июля или в августе, команда: «Собирайтесь! Всем собираться в эвакуацию. Берите с собой кто что может. Два часа сроку». Ну, мои дети в городе, а мужик только водку пьет. Уже разбомбили всю Пряжу, ресторан и дома, нельзя близко подойти, так бомбят. У нас еще корова не сдана, нужно государству сдать. Сено заготовили, но все это осталось там. Все окна в пашей избе разбило, чуть старика не убило, он от злости только водку пьет. «Уедем быстрее, поедем хоть к детям, ведь дети...» - «Нет, не поедем еще, побудем еще немножко дома». Я говорю: «Хочешь - оставайся здесь, а я уеду к детям, весь народ уже уезжает». Оделась, три сорочки, два платья надела на себя. Думаю, что не надолго... нас отправляли только на две недели. Скоро, говорили, обратно вернетесь. Пошли, на машину не можем попасть, так много везли народу, все из дальних деревень. Едва попали на машину. А вдали пожары видны. Дома горят, так пламя видно очень хорошо, страшно смотреть - давай и мы уйдем. Приходим, попали на машину, отвезли нас в город на пристань. Ну, я увидела там детей своих, дочери и сыновья все вместе собрались. Потом нас погрузили на баржу, в баржу туда посадили, поплыли по Онего. Кто плачет на пристани, кто с коровами хлопочет, кто что. Мы корову сдали еще в Пряже, так хоть от этой заботы избавились. По дорогам эвакуации - После того как выехали в эвакуацию, куда ехали и как? - Когда началась война, дети мои уехали раньше меня из Пряжи. Дети плачут: «Ой, бомбит очень сильно! Ой, мама, я уеду, ой, мама, я уеду». Валя, Шура и все остальные уехали. Аня приезжала в Пряжу, чтобы забрать их. Я осталась вдвоем со стариком. Народ на оборонные работы посылали да все. У меня корова, сено заготовляем, ходим косить. Когда пулемет... самолет там белогвардейский или не знаю чей, ну, немецкий, наверно, прилетит, то так стреляют, что в лес сто раз в день бегаешь. «Ой, Павши, давай уедем мы куда-нибудь». - «Не поедем пока. Потерпи еще - еще побудем немножко». Он в райкоме работает, так куда поедешь. А бабы говорят: «Ой, ой, ой, еще ли нас увезут или нет...» Соседка рядом говорит: «Если красноармейцы ощетинятся, то Пряжу не возьмут [финны], ничего не сделают». Мне тяжело на душе, я и говорю мужу: «Ой, Павши, весь народ шьет себе сапоги да все, так сошьем и мы сапоги». - «Не нужны сапоги, никуда не поедем, не выгонят нас». Лиза уже уехала. В Прякке был штаб или вышка какая-то красноармейская. Они отступают, все пограничные деревни эвакуируются, а у меня детей нет [дома]. А он все твердит: «Ничего... давай, мужики... пойдем сети запустим». Рыбу ловит, - а уже Пряжу бомбит, окна все разбило. Однажды приходят к нам и говорят: «Эвакуироваться надо, два часа для сборов, чтобы уехать!» А у нас детей нет [дома]. Два-три дня не можем на машину попасть. Наконец, попали. Я переживаю: дети в городе от семьи отдельно. Приехали мы с город. - Корову куда дели? - Корову не взяли с собой, сдали ее и документов не могли взять. - Куда? На мясокомбинат, государству. И документов и ничего не взял, ну, ладно... Поехали. Едем в город, кто на чем едет: кто до деревни на тракторе, кто на лошадях - все уходят, эвакуируют народ. Приехали мы в город. Моя старшая дочь Аня из города с детьми еще не уехала. Тут мы в городе ночь переспали, на баржу нас посадили [с направлением] на Архангельск, поплыли туда к Вытегре. Плывем восемнадцать дней до места... нет, больше восемнадцати дней плыли. Где тащат [баржу], где баржа сама плывет, где катер тащит. А где шлюз поврежден, мы опять стоим на месте. А мы только сидим на судне, на судне сидим, ну, в баржах. На баржах нас везут, сидим, ну. А потом привезли нас в Сокол, давай тут жить да поживать в Соколе... нет, нас выгрузили в Соколе, пересадили на поезд, да потом поехали на поезде. В Няндому мы приехали, из Няндомы нас кого куда. А дождь, холод... я с вещами, у старшей дочери ребенок, да у меня трое, еще все подростки. Давай в машину. Нас отвезли из Няндомы километров пятьдесят или шестьдесят в какую-то... Ну, не знаю, в какую деревню отвезли. Ну, там давай мы жить и в колхозе работать. После мой мужик ушел добровольно в трудармию. В трудармию он ушел, мы остались тут в Архангельской области, дочь работала учительницей. Ну, дети в школу ходили. Потом зятя ранило на войне, он сообщил, что приедет в Архангельскую область. Дочь моя ответила: «Не приезжай, мы приедем в Киров. Хоть в кино будем ходить. Здесь нет ничего». Ну, во время войны что есть, нет ни керосина и ничего нет. При лучине сидим вечерами, варим, пекем, когда дров привезут, да за детьми присматриваем. Поехали в Киров. Уходя, муж сказал: «Дочь, если ты поедешь туда, так не оставь моей семьи, возьми с собой». Я не поехала бы, так тут осталась бы в Архангельской области, пусть едет дочь, раз далеко ехать, да дети: «Ой, мама, поедем! Ой, мама поедем!» Мы в Киров поехали, а во время войны в дорогах плохо. У нас одежду украли, кое-что мы продали, кое-что обменяли. Едва мы живы остались, едва на родину обратно вернулись - горя сколько видели во время войны, даже передать нельзя. Четверо, пятеро из моей семьи в армии, всех жалко. На родину обратно в Петрозаводск нужно вернуться. Мы терпели там, терпели, да горевали, вдруг - Петрозаводск освобожден. Мы не знаем, куда деться от радости, обрадовались, что Петрозаводск освободили. Там немножко пробыли, и в декабре я домой в Петрозаводск вернулась с двумя детьми, с младшим сыном и дочерью. Приехали в Петрозаводск, [нам говорят]: «По местам работы, кто где работал, туда и отправим». Нас в машину, в Пряжу привезли на машине. Я опять стала работать в колхозе, немножко поработала, пока не вернулись сыновья и муж да остальные с войны. Когда они вернулись, пришли, с тех пор мы в городе живем. Старик умер, теперь живи, как умеешь. Отвезли нас в деревню Прежниху - Ну, а в Архангельской области в какой деревне жили, помнишь ли? - Помню. Сначала нас привезли в деревню Проккойлу, в Проккойле нас встречали. Потом отвезли в Макаровский сельсовет, затем отвезли туда в Кукшиниху (Кувшиниху), мы там и жили в Кувшинихе. В Кувшинихе работы подходящей не было, мой муж сходил в Няндому, потом он согласился работать в сельсовете, то есть в колхозе счетоводом. Потом нас отвезли в другую деревню, в Прежниху, отвезли через реку в другую деревню. Когда он ушел добровольно в трудармию, мы тут остались. - Где же дочка работала? - Она работала в средней школе, учительницей работала, и дети в школу ходили. - А где школа была, далеко ли? - Недалеко, в [другой] деревне на острове была. Я не помню, как деревня та называлась, Прежнево, или как, подальше от Кувшинихи находилась. Молоко мы покупали в Позднихе Ребенку нужно молоко. Пока муж не работал счетоводом, так сразу по приезде где достанешь: не продавали никакого молока, даже козьего. А там был председатель, мы и сказали председателю, что для ребенка нам нужно молоко. Он велел сходить в Шолгу. В одном доме, там жили только пожилые муж да жена, они продавали молоко. Два-три километра ходили мы по берегу реки в деревню, которую называли Шолга. Дома были большие, верхний и нижний этажи, воронцы приделаны низенькие, на них плетенки. Они молоко продавали, не помню, сколько за литр брали. Продадут литр - ребенку хватает на два дня. Когда кончится, опять мы сходим, по грязи бредем за молоком для ребенка. Однажды у нас дочь Валя потерялась, а отец был в поле на копке картофеля. Девочку послали за молоком в Поздниху, так деревня называлась - Поздниха. Когда (коровьего) молока не доставали, то брали козье. Девочка пошла туда, и только сидит да сидит, сидит да сидит там. А мы ищем - молока нет. Мы давай искать, уже сходили в Шолгу, в темноте, в сентябре: «Ой, не приходила к вам девочка?» — «Нет, не приходила», — отвечают. Мы уже ищем по берегам реки да озера; не упала ли девочка в воду. Там еще были эвакуированные, соломенские, она сидит у них. Там хлеб пекут, она только сидит: не дадут ли хлеба кусочка. Она сидит да сидит и молока не спрашивает, а десять часов вечера, сентябрь, темно. Отец уже вернулся, спрашивает: «Вы куда девочку дели? Если что с девочкой случится, тогда туда следом все уйдете». Мы со старшей дочкой Аней пошли искать, а мы уже не знаем, куда надо идти. Слышим, шлепает кто-то по проселку в темноте, идет по грязи, а мы кричим: «Валя, ты ли это?». - «Ой, засиделась. Соломенские хлеб пекли там, смотрела, не дадут ли хлеба мне кусочка». Вот так жить приходилось. По дорогам эвакуации (Продолжение) - А когда получили письмо от Степана? - Наверно, тогда, когда ранило его. В августе письмо получила, уже видишь ли, отец твой ушел в трудармию. Ну, собираются дети, собираются, а я говорю: «Ой, не поедем, давайте останемся здесь». - «Поехали, я вас не оставлю. Раз отец наказывал, не оставь, мол, мою семью, так я должна взять». Ну, я не могу ехать, еще на печи лежу, так тоскливо, не хочу поехать в Киров. Дети младшие, Валя и Шура, говорят: «Мама, поехали, иначе мы здесь останемся, так поди знай, куда попадем, ведь могут бомбить, поехали». Ну, я решила поехать. Мы вещи собрали все тут, немного и было вещей, на лодке перевезли через озеро. Из колхоза дали лошадь, чтобы в Няндому отвезти вещи, а у нас есть еще... - А какие вещи? -Дав чемоданах немножко одежды было, больше ничего. -Да? - Ну, не возьмешь ведь всего. Ну, мы через озеро туда переправились, приехали, лошадь ждем. Лошадь подали, но никто не поехал дальше. Шура где-то ходил, пришел, говорит: «Я нашел трактор, поехали на тракторе». Ну, мы на тракторные сани уселись, расселись там и тронулись. У нас была швейная машина и чемоданы, может, два или три, немножко хлеба на дорогу да ребенок - Валя маленькая, да Геня маленький. Ехали мы, ехали... - А на чем, на трак...? - На тракторе, бочки были на трактор погружены. - Повозка или? - Нет, такая повозка... открыты сани такие сделаны были, большие, из досок, длинные. Там бочки были. Нас посадил тракторист, едем, радостные: сейчас, мол, в Няндому попадем. И полдороги не проехали, начали подыматься в гору. Трактор что-то начал буксовать, не может подняться в гору - спускается, обратно спускается. Мимо едет шофер, он и говорит: «Ой, ты, тракторист! Хочешь ли ты жить или в тюрьму хочешь попасть? Взял пассажиров, дергаешь. Ведь если что случится, так тебя посадят». Мы вышли из саней, успели только сойти, он как дернул раз-другой - господи, как трахнет бочки на землю! Наша швейная машина на землю и поломалась. Клеенки у нас облило да все. Ну что? Машина с капустой ехала. Дочь Аня взяла Геню, Шуру, Валю, а я тут осталась с вещами, перед Березовым: на дороге не оставишь вещей без присмотра: «С вещами не возьму», - [говорит шофер]. Я ночь нахожусь на дороге, тракторист чинит трактор да бочки складывает, наконец починил. Потом мы в Березово туда полпути проехали. Добрались до Березова. Тут были старшая дочь, дети да все. Дочь Лиза поехала с вещами в Няндому. Пробыли мы немножко в Березове - идет машина с капустой. «Давайте попросим, чтобы взяли нас, ибо тракторист не берет на бочки». Мы просимся в машину - военные возят в Няндому капусту. «Если сможете усидеть, то поехали», - отвечают. Ну, мы сейчас в кузов, кто где на капусту уселся, кто кого держит. Дочь держит ребенка на руках, другого придерживает рукой, чтобы не выбросило, подол в зубах, едем. Едва попали в Няндому. Приехали мы в Няндому, а нам не дают документов на [выезд в Киров]. Там жила жена брата, мужа Ани. Она в этом ремесленном учила... в ремесленном училище была завхозом. Там мы у нее остановились, две ночи провели. Не дают Ане документов, райком-то дает Ане документы, а меня не отпускают: говорят, что мы - другая семья. «Ну я все равно не останусь здесь, раз еду к мужу, тут уж ничего... Потом ей и говорят: «Поезжай в Архангельск. Если разрешат и выдадут документы, тогда возьмешь с собой и семью». Во время бомбежки она уехала в Архангельск, отца проведала там на оборонных работах. Она в Архангельск приехала, ей разрешение дали на выезд семьи. Она обратно вернулась, ну, теперь можно, мол, ехать. Ну, потом мы кое-как в поезд забрались да уселись, она говорит: «Мама, теперь езжай спокойно до места». Да где там до места доедешь? Не попасть. Пересадку за пересадкой делать надо. Мы туда поехали - в жизни первый раз едешь в поезде, поди знай, куда тебя везут. Ну, едем туда. Не помню, Буй... не Буй, не знаю, какая была станция, там нам нужно сделать пересадку. Ну, отвели моих детей да ребенка Ани в комнату, где дети находятся, в детскую комнату, а они пошли в столовую. «Пойдем сходим на базар, есть ли хлеба там, можем ли купить». А эвакуированным выдавали такие талоны, чтобы в столовой обед получить. Пошли они по городу. Немножко времени проходит, они возвращаются - сумку хлеба принесли: «Мама, теперь не плачь, ешь вместе с детьми хлеб». - «Да где, мол, вы взяли, не украли ли?» - «Не украли, мама, так достали, теперь пойдем за обедом, суп да все дают». Мы на этом хлебе и добрались до Кирова. *Датировано по времени публикации интервью с А.И. Баранцевой. Баранцев А.П. Образцы людиковской речи (Образцы корпуса людиковского диалекта). Петрозаводск, 1978). Интервью брал старший научный сотрудник сектора языкознания Института языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР А.П. Баранцев. Источник: (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.19-26