Воспоминания Валентина Ивановича — Семья ехала в эвакуацию, а в результате оказалась… в финском концлагере!

Гражданские

Страна: Россия, Карелия Родился на реке Свирь, в Лодейнопольском районе. Бывший малолетний узник о финском борделе, голоде и хороших и плохих солдатах Воспоминания о военном времени — всегда самые болезненные, и они не стираются до конца жизни. Каждый, кто пережил войну, говорит, что худшее несчастье трудно придумать. Валентин Иванович родился на реке Свирь, в Лодейнопольском районе Ленинградской области, в Петрозаводск попал во время войны. Семья ехала в эвакуацию, а в результате оказалась… в финском концлагере! Я слышал рассказ, как в одной из деревень перед эвакуацией вырыли огромную яму, и все жители несли туда вещи: кто швейную машинку, кто посуду. Люди были наивными, доверяли друг другу, к тому же в ту пору мало кто верил, что война — это надолго, народ не сомневался в том, что скоро вернется в свои дома. Нас эвакуировали очень быстро, мы едва успели собраться и взяли с собой только самое необходимое, а другие вещи просто бросили. Я до сих пор думаю, что стало с домашней живностью, которую люди тоже были вынуждены оставить? Тогда мы только-только завели цыплят. Помню, мама открыла курятник и выпустила их на волю, надеясь, что, быть может, они как-то выживут. В Петрозаводск мы приплыли на огромной барже, а другая баржа, что плыла перед нами, затонула: это было жуткое зрелище! На берегу стали искать пристанища в домах. Некоторые люди отказывались нас пускать, а другие давали приют и делились едой. Начало войны для меня связано еще и с воспоминанием о том, как финский летчик сбрасывал бомбы на крыши воинской части на улице Урицкого. Самолет летел на низкой высоте, и мы видели на лице пилота… широкую улыбку! Мой отец пропал перед войной: ушел на работу, а домой не вернулся, и никто его больше не видел, Мама осталась с тремя детьми. В лагере мы пробыли почти всю оккупацию. Тогда мне было десять лет, моему брату Виктору — семь, а сестренке Олимпиаде — пять. Жили в большом бараке, вместе с другими семьями, спали вповалку. Я не помню, чтобы мы играли в какие-то игры. Единственной «игрой» были прятки от охранников. Мы с приятелем много раз пролезали под колючей проволокой и убегали из лагеря. Конечно, бывало, что нас ловили и наказывали, но мы убегали снова. Тогда мы не знали страха смерти, и эти побеги были для нас сродни какому-то приключению. Мы делили финнов на «хороших» и «плохих», и прекрасно знали, кому из них ни за что нельзя попадаться! Был в лагере охранник, который мог застрелить таких, как мы, беглецов. А другие просто ругались и даже не били. У нас была одна цель: раздобыть какой-нибудь еды. Мы часами толкались у солдатской столовой, случалось, рылись в объедках. Некоторые дети танцевали и пели для финнов — за это им иногда кидали какие-то куски. Никогда не забуду, как один солдат протянул нам тарелку с макаронами, предварительно набросав туда окурков! Что заставило его издеваться над голодными детьми, ведь у него тоже наверняка была семья! Съели ли мы это макароны? Да. Для нас, мальчишек, голод оказался сильнее гордости. Тому, кто не пережил голода, не понять, какое это сильное и страшное чувство. Именно голод же стал причиной гибели моей сестренки. Она обожглась, пытаясь достать из кастрюли варившуюся чужую картошку, и ее ослабевший организм не справился с ожогами. А я в ту пору заболел тифом, и тоже лежал при смерти. Я не помню, чтобы мы играли в какие-то игры. Единственной «игрой» были прятки от охранников. Мы с приятелем много раз пролезали под колючей проволокой и убегали из лагеря. Конечно, бывало, что нас ловили и наказывали, но мы убегали снова. Тогда мы не знали страха смерти, и эти побеги были для нас сродни какому-то приключению. Мы делили финнов на «хороших» и «плохих», и прекрасно знали, кому из них ни за что нельзя попадаться! Был в лагере охранник, который мог застрелить таких, как мы, беглецов. А другие просто ругались и даже не били. У нас была одна цель: раздобыть какой-нибудь еды. Мы часами толкались у солдатской столовой, случалось, рылись в объедках. Некоторые дети танцевали и пели для финнов — за это им иногда кидали какие-то куски. Никогда не забуду, как один солдат протянул нам тарелку с макаронами, предварительно набросав туда окурков! Что заставило его издеваться над голодными детьми, ведь у него тоже наверняка была семья! Съели ли мы это макароны? Да. Для нас, мальчишек, голод оказался сильнее гордости. Тому, кто не пережил голода, не понять, какое это сильное и страшное чувство. Именно голод же стал причиной гибели моей сестренки. Она обожглась, пытаясь достать из кастрюли варившуюся чужую картошку, и ее ослабевший организм не справился с ожогами. А я в ту пору заболел тифом, и тоже лежал при смерти. Какой-то финн, сжалившись, дал моей маме лекарства для меня, и я выжил, хотя находился на волосок от смерти. Первое, о чем я попросил мать: принести мне калиток! И она принесла две калитки — это было настоящее чудо! Тогда я не задавался вопросом, откуда она их взяла, и лишь позднее узнал, что мама отстригла и обменяла на муку, картошку и масло… свои длинные волосы! Она говорила, что верила в то, что я выживу, особенно после того, как увидела во сне жеребенка, скачущего по зеленому лугу. О некоторых сторонах лагерной жизни долгое время было не принято говорить. Так, например, на территории лагеря был бордель, который могли посещать только финские офицеры. Женщин держали под замком и никуда не выпускали. Несколько раз мы с приятелем получали от них галеты за то, что передавали записки их родственникам. Записки, как и галеты, они кидали в окно и делали это тайком от охраны. Выглядели эти девушки гораздо лучше тех, которые жили в бараках и ежедневно выходили на работы: хорошо одетые, не истощенные. Хотя веселья в их взглядах, понятное, дело не было. Остальные женщины занимались кто чем: и траншеи рыли, и кирпичи таскали. Материал - Лариса Борисова Источник: Карельский интернет портал ГубернiяDaily