Власов Юрий Петрович — Погожим июньским утром 1941 года в роще по обыкновению собрались мужчины нашего двора. Вместе с отцом был и я. В разговоре чувствовалась озабоченность. Говорили про Германию. Вдруг из окна нашей квартиры раздался голос мамы…
Гражданские
Страна: СССРПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Власов Юрий Петрович родился в 1934 г. в Петрозаводске. В 1941-1945 гг. находился в эвакуации в Вологодской и Ивановской областях. После реэвакуации жил, учился и работал в Карелии. Окончил среднюю школу и дорожно-механический техникум, а также Ленинградскую высшую партийную школу. Работал в п. Суоярви в автотранспортном предприятии, в п. Муезерский редактором районной газеты, в райкомах ВЛКСМ и КПСС. Затем в Петрозаводске начальником Архивного управления при Совете министров КАССР, а в последнее время - председатель Карельского республиканского отделения Российского фонда мира. Ветеран труда, имеет много наград: медаль «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», «Золотая медаль Российского фонда мира» и др. Лауреат Республики Карелия 2006 г. ... Погожим июньским утром 1941 года в роще по обыкновению собрались мужчины нашего двора. Вместе с отцом был и я. В разговоре чувствовалась озабоченность. Говорили про Германию. Вдруг из окна нашей квартиры раздался голос мамы: - Идите домой. Сейчас по радио будет выступать Молотов! Вокруг репродуктора (у нас его тарелка была розового цвета) собралась вся семья. Заместитель председателя Совнаркома нарком иностранных дел СССР известил граждан всей страны о том, что фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Ночью Киев, Житомир, Минск были подвергнуты бомбардировке. Враг вторгся в пределы нашей страны. Свое выступление В.М. Молотов закончил словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит! Победа будет за нами!». Мама расплакалась. Отец пошел в военкомат. Братья убежали на улицу. Сообщение о начале войны передавали по радио несколько раз, но уже голосом Левитана. Звучал какой-то тревожный марш. Больше никогда в жизни этого марша я не слышал. По рассказам старожилов, к городскому военкомату пришли сотни воинов запаса и добровольцев. Все просили послать их на фронт. Чтобы не создавать излишней толкотни, всем предлагали идти на митинг к памятнику В.И. Ленину, обращаться в городской и районные комитеты партии и комсомола, в комитеты на предприятиях... Как-то днем у ворот дежурила мама. К ней подошел Петр Алексеевич Ефремов, рабочий Онегзавода, активист-общественник. Он жил в нашем доме. - Анисимовна, а ты подготовилась к эвакуации? - спросил он маму. - К какой эвакуации? - с недоумением ответила она вопросом. - А вот допустим, ночью на наш дом бросили зажигательную бомбу. Дом деревянный, крыша драночная - все мигом заполыхает. Дай Бог, самим спастись, а надо ведь и самое необходимое взять. Вот и нужно на всякий случай хотя бы в два мешка собрать одежду, обувь, документы. В окно их мигом можно выкинуть. Что- то и сохранится. Совет соседа пригодился через несколько дней. В тот день мама снова дежурила возле дома. Вдруг подъехала правительственная машина - мама работала дежурной в гараже Совнаркома. За рулем сидел знакомый нам дядя Саша Варфоломеев. - Евдокия Анисимовна, - сказал он. - Срочно подготовьте детей к эвакуации. На каждого надо взять пару сменного белья, постельные принадлежности, пустые постельники, чтобы набить их сеном. Нужна и необходимая посуда. Ехать предстоит в Пудож недели на две. Отгонят врага, и дети вернутся. Так требует правительство. Через два часа я заеду за вами. - Одних детей я никуда не отпущу, - ответила мама. - Я даже не знаю, где они сейчас. Пусть мне дадут расчет, я поеду с детьми. Да надо на завод мужу сообщить. - Все будет сделано, - заверил Александр Иванович. Мама поспешила домой. Я был дома и видел, как в июльскую жару мама укладывала в пустой постельник зимнюю одежду, обувь, учебники братьев, постельные принадлежности. Уже прибежали Петя и Женя, но пообедать времени не оставалось. В назначенное время прибыла машина, мы погрузили в нее свой скарб и поехали на пристань. По пути сделали остановку у Совнаркома, где мама получила полный расчет и трудовую книжку. На пристани творились суета и неразбериха. На чем и когда будут отправлять людей - узнать было невозможно. Тем временем на пристань прямо с Онегзавода пришел отец. Узнав, что мы уезжаем голодными, он решил быстро сходить домой. Довольно быстро он управился и принес судок жареного лосося и никелированный «в рюмочку» тульский самовар, купленный тогда, когда мы въезжали в новую кооперативную квартиру. А на пристань кое-кто привез свою мебель, сундуки. Наконец, последовала команда: грузиться на баржу, но с собой брать только ручную кладь, мешки с одеждой. Кроме детдомовцев никто не уезжал без родителей. Трюм и палубу новой баржи заполнили люди, отправляемые в неизвестность: куда и на какое время? Вместо Пудожа уже называли Молотов - так тогда называлась Пермь. Это сообщение вызвало у взрослых большую озабоченность. А народ все прибывал. Наконец, основательно нагруженную баржу подцепил буксир и взял курс на юг. Почти через сутки мы прибыли в Вытегру. Первое, на что мы обратили внимание, это огромный деревянный собор на берегу канала. (Предшественник Кижского Преображенского собора, без надежной охраны он сгорел в 60-х годах.) У взрослых были другие заботы. Семья Варфоломеевых, того шофера, который привез нас на пристань, узнав, что далее эвакуированных повезут на Урал, решила высадиться в Вытегре. Посоветовали остаться здесь и маме. Так мы оказались в 12 километрах от Вытегры в деревне Калинино Тудозерского сельсовета. В Тудозеро были эвакуированы работники Дворца пионеров с детьми. В половине просторного дома Офимьи Григорьевны (фамилию не помню) нас оказалось восьмеро: мама и трое нас, братьев, дядя Ваня и тетя Настя Варфоломеевы и их внучки Катя и Галя. В июле и августе мы, братья, укладывались спать в прилегающем к дому сарае. На другой день после приезда мама и тетя Настя отправились в Тудозерский сельский совет сообщить о своем прибытии в эвакуацию. Председатель исполкома сельсовета Лутнев сразу же распорядился поставить эвакуированных на учет и занести в списки на получение хлеба и продовольственных товаров, и предложил пойти на работу в колхоз. Больше работать было негде, а в колхозе шла уборочная страда. Через день-два мама жала рожь, вязала снопы, скирдовала солому. Все крестьянские работы были ей знакомы, ведь родилась и выросла она в деревне. Потом пришла пора убирать лен, картошку, турнепс. Изредка приходили письма от отца. Участвуя в строительстве оборонительных объектов на подступах к Петрозаводску, он постоянно проявлял заботу о семье. Сообщил, что послал почтовым переводом свою зарплату, однако перевод в течение двух месяцев так и не поступил. А деньги так были нужны!.. Дядя Ваня каждый день начинал с чтения газет, мрачнел, читая и комментируя сообщения Совинформбюро. Постоянно крутил цигарку, и скоро его постигла неприятность: кончился табак. Его не было и в лавке. Несчастный курильщик постоянно выглядывал в окно: нельзя ли у кого из прохожих стрельнуть табачку. А в сторону Андомы потянулись гурты скота. Колхозных коров перегоняли в Пудожский район, Вологодскую и Архангельскую области. Немало перегоняли буренок и из личных хозяйств. Однажды к нам передохнуть зашла Татьяна Григорьевна Анукова, которая со своей сестрой Домной Григорьевной перегоняла корову в Пудож. Татьяна Григорьевна была вдовой погибшего на железной дороге сцепщика вагонов. В Татьянин день мы всей семьей, бывало, ходили к ней в гости. И она навещала нас. А после войны, вернувшись из эвакуации, приют на первые три месяца мы нашли в доме Татьяны Григорьевны. Вот эта женщина в сорок первом со своей коровушкой прошагала от Петрозаводска до Пудожа, а в сорок четвертом тем же путем вернулась обратно. Содержание коровы и определяло ее образ жизни... Важные перемены возникли и у нас. В один из холодных ветреных дней в конце августа брат Женя пошел в соседнюю деревню Калганово за молоком. Не доходя до дома молочницы, он услышал знакомый голос: - Мальчик, а далеко ли до деревни Калинино? - Ой! Папа! Да это же я! - воскликнул Женя, не сразу узнав в небритом обросшем спутнике, что сидел на пригорке, нашего отца... В тот день мы слушали рассказы о том, что пережил отец. После демонтажа оборудования Онежский завод был эвакуирован в Красноярск. Те работники, которые остались без семей, в том числе и наш отец, были направлены на строительство оборонительных сооружений на подступах к Петрозаводску, сначала в районе [п.] Матросы, потом ближе к Сулажгорским высотам. В полевых условиях, при скудном питании у отца обострилась язва желудка. Руководитель строительства сказал: «Завтра из Петрозаводска отправляется последняя баржа. Поезжай, Петр Логинович, к семье, если знаешь, где она»... Утром он же явился на пристань, где готовилась к отправке еще одна баржа. В пути почувствовал острую боль в желудке и решил на остановке в Вознесенье обратиться к врачу. Тот посоветовал поскорее возвращаться к семье и лечиться в домашних условиях. Тем временем баржа ушла, и добираться до Вытегры можно было только пешком. Иной возможности не оставалось. Долгий пеший путь отец, как и многие беженцы, преодолел. В Вознесенье узнал, что баржа № 489, на которую он опоздал, подверглась бомбардировке с двух финляндских самолетов. Женщины и дети махали руками, требуя от летчиков не бомбить баржу, но те с садистским наслаждением на малой высоте сбросили на обреченное судно несколько зажигательных бомб. Просмоленные доски охватило пламя. Баржа стала разваливаться. Люди в отчаянии бросались в воду, но спасательных средств не было. Кое-кому посчастливилось, и они были подняты на буксир. Но большинство эвакуированных, а это были женщины и дети, погибли. Рассказывали, что одна молодая крепкая женщина была потом найдена на берегу. На ее груди полотенцем были привязаны двое детей... Утром 22 октября все было в снегу. К нашему дому подкатили две лошади, запряженные в сани (это и были подводы). На них родители погрузили наши жалкие пожитки, уселись мы сами, и повезли нас в Вытегру. На двенадцатикилометровом пути сделали одну остановку... В Вытегре на пристани царили хаос и суета. Помимо эвакуируемых здесь было много военных. Рядом с нашей повозкой в горку тащила телегу с ящиками пегая лошадь. Военный возница понукал ее, хлестал кнутом, но для бедной лошадки груз был неподъемным. Тогда возница схватил попавшееся ему под руку березовое полено и ударил им лошадь по голове. У той подкосились ноги, и она упала. Я расплакался и в слезах стал подниматься по трапу на баржу. Затем по лестнице мы спустились в темный, едва освещаемый самодельной коптилкой трюм. Здесь в корме по левому борту мы и приютились, чтобы полмесяца плыть в неизвестность. Мы, братья, спали на нарах, родители - внизу. Буксирный пароход потянул нашу баржу по реке Вытегре, а затем по Мариинскому каналу. Транспортировка по каналу была архаической. В камеру шлюза буксир и баржа не умещались по габаритам. Потому баржу в шлюз затаскивал трактор, двигавшийся по правому берегу. За неимением трактора на некоторых шлюзах баржу тянула четверка лошадей. Далее маршрут движения пролегал по реке Ковже, Белозерскому каналу, реке Шексне, Рыбинскому водохранилищу и по Волге. Когда из канала вышли на водный простор, был сформирован караван из 14 барж, груженных людьми и оборудованием. За неимением пароходов караван тянул один буксир, и скорость движения по Мариинскому водному пути была не выше, чем у пешехода. На нашей барже, говорили, ехало 90 человек. Для приготовления пищи на палубе была установлена одна буржуйка - печка, сделанная из железной бочки. В этих условиях сварить кашу или картошку, даже вскипятить воду было непросто: попробуй протолкнуться или дождаться своей очереди. А воду надо было кипятить. Можно себе представить, какая была вода в Мариинском канале при том потоке судов, какой был осенью сорок первого. А нас спасал самовар. Воду мы пили только кипяченую, с тоской вспоминая ту, родниковую, которой угостились по дороге в Вытегру. В самоваре отец варил и хорошо промытую картошку. Я и теперь ясно представляю, как он с кипящим никелированным самоваром спускался по лестнице в трюм... А тем временем заболели два мальчика младшего школьного возраста. Мы предполагали, что это от некипяченой воды. Ребята лежали возле входа в люк, мы их постоянно видели. Для питания им стали давать даже невесть откуда взятое сливочное масло. Но это несчастных уже не спасло. Их не успели похоронить, как не стало еще одного мальчика - Бори. С этим веселым белорусским пареньком мы не один раз бегали по палубе. Помнится, во время стоянки в Рыбинске мать Бори прямо на палубе сняла с него рубашку, чтобы возле буржуйки обжарить с нее вшей. Какая болезнь сразила Борю - не знаю, но троих мальчиков хоронили на берегу Волги возле Спас-Столпина, когда река уже покрылась первым льдом. Гробики с детьми на веревках опустили на замерзшую гладь реки. Родители, рискуя провалиться под лед, распластавшись, толкали их к берегу. На приволжском кладбище умершие дети обрели свой вечный покой. Мне их было очень жаль. Брат Женя рассказывал, что, когда в Рыбинске он, не поставив никого в известность, на короткое время сошел на берег, то видел, как с буксира стаскивали на пристань умерших. Они, видимо, были собраны с других барж. Женя насчитал 14 трупов. А соседка по трюму грустно вздохнула: «Сколько еще придется хоронить, пока доберемся до Перми!»... А следующее утро трудяга-буксир тянул по Волге наш караван барж вслед за небольшим речным ледоколом и остановился на пристани города Юрьевец. Здесь поступила команда запастись дровами для буржуйки. А мороз крепчал. Около полудня поступила новая команда: выгружаться на берег. Волга замерзла, дальше нас не повезут. Нас, эвакуированных, разместили в школе, где в тот день занятия не проводились. Школа представляла собой двухэтажное кирпичное здание старинной постройки. Да и Юрьевец, районный центр Ивановской области, насчитывал более чем 700- летнюю историю. В 1612 году здесь останавливалось ополчение Минина и Пожарского. Эвакуированные, вернее многие из них, прежде всего отправились в баню, а вечером шел оживленный разговор о том, что в Москве состоялось торжественное заседание, посвященное празднику Октября, а сегодня, 7 ноября, на Красной площади состоялся военный парад, на котором с речью выступил И.В. Сталин. В школе мы размещались одни сутки. К полудню следующего дня к школе подкатили на санях «сваты» - так называли приехавших из деревень района председателей колхозов. К отцу подошел крепкий мужчина, поинтересовался его специальностью. Узнав, что отец - печник, сказал: «Печник мне нужен. Тащите вещи в сани. Поедем в колхоз "Красная Иваниха". Отсюда 30 километров. Я председатель Федор Батов»... Переехали речку Ёлнать, приток Волги, деревню Меленки, речку Прокинку и въехали в деревню Иваниха, где насчитывалось 18 дворов. Батов остановил лошадь у конторы колхоза напротив дома-пятистенки. Окна дома и входная дверь были заколочены досками. Федор Батов пояснил, что хозяева – Сухановы - уехали на низ (так называли Нижнее Поволжье) катать валенки. Уехали еще в прошлом году. Мужчины оторвали доски, и дом словно открыл глаза. Взору предстали пять окон по фасаду, обрамленных желтыми резными наличниками. Зашли в избу. В зимней половине дома высилась русская печь, к ней примыкали полати. Одна сторона печи выходила в летнюю половину избы. Вдоль стен в зимней половине дома тянулись прочные деревянные скамьи и возле них добротный крестьянский стол. Была одна деревянная кровать. К дому примыкал просторный крытый сарай, где хозяева когда- то держали скот, сено, дрова. В дальнем углу располагалась баня. В доме чувствовалась заброшенность, но это уже была не баржа, за бортом которой плескалась вода... Хлопоты новоселья в эвакуации начались на следующий день. Нужны были деньги. Который раз вспоминали о двух переводах по 540 рублей, отправленных нам отцом в Вологодскую область на прежнее место эвакуации. Сделали туда запрос. Деньги не нашлись. Отец сходил в соседнюю, большую деревню Хлопотиху, продал связанную мамой кружевную скатерть, кое-что из одежды, купил картошки, муки, тушку баранины. Попросил председателя колхоза выделить 200 кирпичей, чтобы сделать к русской печи подтопок - небольшую печь, которую для тепла можно было истопить на ночь. Подтопок получился на славу. А отцовский расчет оказался настолько точным, что неиспользованными остались только полтора кирпича. По предложению председателя Батова правление колхоза выделило по пуду ржи на каждого эвакуированного. Мельник Власов смолол зерно нам, его однофамильцам, бесплатно. В условиях, когда даже хлеб по карточкам не на что было выкупить, мука явилась для нас спасением. Мама со старшим братом сходила в Каменниковский сельский совет. Там выдали хлебные карточки. Мама стала работать в колхозе. А у отца обострилась язва желудка, началось воспаление седалищного нерва. Дали знать о себе работы по ремонту мартеновских печей в Онегзаводе и оборонительные работы на подступах к Петрозаводску, когда спать приходилось под открытым небом. Больному человеку нужны были диетические продукты, лекарства. А где что можно было взять, да еще при полном отсутствии денег? Отец еще мудро поступал, когда делал луковую похлебку — накрошенный репчатый лук перемешивал с солью и заливал водой. Это было отличное противоцинготное средство. Нехватку хлеба испытывали и все местные жители. Потому добавляли в муку мякину или колоколец - смолотые головки льна после выделения из них семени. Многие страдали запорами. Спасением были картофель и овощи, которые выращивались на огородах, да лесные ягоды. С наступлением теплых дней разделали огород и мы. Братья оградили огородец (так местные жители называли свой участок) частоколом, заготовленным еще весной. Колхоз выделил семенного картофеля. Односельчане поделились семенами лука, свеклы, моркови, огурцов, помидоров, тыквы. Мама, в свою очередь, некоторых местных девушек и женщин научила вязать варежки и носки. Четырнадцатилетний Петя нанялся подпаском к колченогому пастуху Кузьме Махотину. Они пасли стадо колхозных и деревенских коров и овец. Женя стал пасти свиней. Свинаркой работала мама. Помимо этого, она трудилась и в поле, и на току. На воскресенье, 6 июня, был назначен традиционный колхозный праздник по случаю окончания посевной. А через день, 8 июня, около полудня, когда я был во дворе, мама открыла окно с заплаканным лицом и позвала меня. Я без слов понял, что произошло. Вскоре пришел из лесу с корзинкой маслят-колосовиков Женя. Первых грибков отец, так желавший их, не дождался. Вечером, когда в деревню пригнали стадо, весь в слезах вошел в избу и Петя. Наше горе трудно описать... - Анисимовна, пусть Юрка-то сходит по миру. Сердобольные люди не откажут, поделятся лишним куском. Утром следующего дня мама повесила мне на шею льняную сумку. Посоветовала сходить в деревню Калитиха, где колхоз был покрепче, чем «Красная Иваниха». Идти надо было километра три по проселочной дороге. По сторонам проселка тянулись поля ржи, овса, ячменя, льна, пшеницы, картофеля. Возле деревни трактор пахал паровое поле. На капустнике работали женщины. На деревенской улице не было ни души. Сельскую тишину нарушали только меленки - самодельные вертушки-флюгеры. Не без робости подошел к первому добротному дому. Постучал в дверь. Ответа не последовало. Зашел. За столом под божницей в левом углу сидел крепкий дед. Перед ним была толстая книга. «Наверное, "Библия"», - подумал я. - Здравствуйте! - сказал я и, помолчав, промолвил. - Подайте милостыню... Христа ради. - А ты кто такой? - спросил дед и подошел ко мне. - Эвакуированный, - ответил я. - Выковыренный, значит, - злобно заметил хозяин. - А как твоя фамилия?.. Я понял, что старик издевается надо мной. Молча повернулся и вышел за дверь. Было больно и обидно. Я не мог пересилить себя идти в другие избы. Ни с чем пустился в обратный путь. Дня через два после похорон отца мама с разрешения бригадира Василия Исааковича Дудоладова отправилась в Юрьевец хлопотать пенсии на нас троих, лишившихся отца. Как она за два дня прошла туда и обратно 60 километров, из ее рассказов у меня не отложилось в памяти, а о посещении райсобеса она рассказывала не один раз... Спустя два дня из Юрьевца позвонили в Каменниковский сельский совет с просьбой сообщить заявительнице Власовой в деревню Иваниху, что ее сыновьям назначена пенсия за умершего отца по 141 рублю... Скоро стали поспевать овощи с нашего огорода: зеленый лук, огурцы, свекла, а затем и дыни, как называли в тех местах тыкву. Тыквенная похлебка казалась такой вкусной! Вскоре стала поспевать и картошка. Огородный урожай спасал от голода. Осенью засолили бочонок огурцов, заквасили кадку капусты, из верхних листьев капусты заготовили зеленых щей. К концу года в колхозе были подведены итоги работы. То, что требовалось сдать государству, колхоз «Красная Иваниха» выполнил. Первейшим требованием было «Все для фронта, все для победы!» На нужды колхоза оставалось мало. Так, на трудодень причиталось 100 граммов ржи. Однако на 1000 трудодней нашей семье выходило 100 килограммов (2 мешка) ржи. Сколько-то пшеницы, ячменя, картофеля, капусты, гороха, льняного семени. Но все доставалось тяжелым трудом... Готовясь к зиме, жители утепляли свои дома завалинами. Делались они так. Параллельно стенам дома укреплялись жерди, а устроенный проем заполнялся соломой или клевером. Таким образом тепло в доме хорошо сохранялось. После первой холодной зимы дом, в котором мы жили, в каждое предзимье мы утепляли. Иваниха, как и все деревни в округе, была зеленой и очень чистой. Летом, когда с пастбищ пастухи пригоняли скот, хозяева сразу загоняли коров и овец в хлев. Если корова оставляла где-то лепешку, хозяева сразу же лопатой выбрасывали ее в огородец. Каждую субботу полы в избах мыли с песком. Тщательно терли и ступеньки крыльца. Окошко в сенях обязательно имело свежую белую занавеску и украшалось красной геранью или однолетним цветком - красный корешок... Каждую субботу жители парились веником в бане. За неимением мыла для мытья головы использовали щелок - настой древесной золы, заваренной кипятком. Местные обычаи перенимали и мы. Братья в школу не ходили. На территории сельсовета была только начальная школа. Женя вслух читал хрестоматию по литературе для 5 и 6 классов. Вечерами при свете коптилки братья научились подшивать дратвой валенки, плести корзины из ивовых прутьев. А мне так хотелось идти в школу. Желание сбылось 1 сентября сорок второго года. Из Иванихи в школу шагали гурьбой 11 человек. Пятеро из них шли в первый класс. Четверо из школьников были из числа эвакуированных. Школа располагалась в двух километрах от Иванихи - в деревне Остригаево. Это было добротное одноэтажное здание с тремя классными комнатами на территории в полгектара. Территория была обнесена штакетным забором, вдоль которого шумели молодые березы, высаженные, судя по всему, одновременно со строительством школы... Из школьных воспоминаний нельзя забыть один эпизод. Не один раз чиненные мои валенки-паголенки вконец вышли из строя. По торной дорожке в них, конечно, можно еще было ходить. Но однажды в феврале разыгралась сильная метель. Сразу за околицей по дороге в школу вымахали огромные сугробы. Деревенские ребята в чесанках, плотно облегавших ноги, брели по сугробам, а мои валенки при каждом шаге оставались в снегу, и в них набивался снег. Понимая, что до школы мне не дойти, я вернулся домой. Вскоре со свинарника пришла домой мама. Увидев меня, она всплеснула руками: «Почему ты дома?». Возник вопрос: как мне ходить в школу? Ранним утром следующего дня на пороге нашего дома появилась доярка Катерина Суханова, родственница Сухановых, в доме которых мы жили. Она вручила мне новенькие валенки, которые скатала ночью. Тетя Катя была отличным мастером пимокатного дела. Для изготовления моих валенок она использовала всего-то граммов сто шерсти, добавив в нее всякой ветоши. Мы были безмерно благодарны этой мастерице. В тех валенках я проходил до конца зимы... Однажды зимой, это, наверное, было в сорок четвертом году, через нашу деревню прогнали колонну военнопленных. Говорили, что это румыны. Сердобольные женщины, лишившиеся мужей или сыновей, сами недоедавшие, совали им, вернее, некоторым, ломти хлеба или картошку. А в школе военное дело нам бойко преподавал демобилизованный с фронта веселый военный в кубанке, с пустым рукавом. Ордена Отечественной войны и Красной Звезды, медаль «За отвагу» на его гимнастерке вызывали у нас восхищение. Знали мы и то, что три полоски на правой стороне груди свидетельствуют о трех ранениях. «Рыз-два, рыз-два», - командовал он нами, когда мы с песней маршировали возле школы. Вскоре военрука этого у нас не стало, и учительница (заведующей школой почему-то в это время не было) представила нам нового военрука - молодого человека в гражданской одежде. Я запомнил его фамилию - Лицов. А на другой день заведующая Павла Михайловна Балукова (ее брат Николай был Герой Советского Союза) пришла в класс и сказала нам, что Лицов - дезертир, не хотел идти на фронт, его будет судить военный трибунал и, конечно, приговорит к расстрелу. Кадры менялись не только в школе, но и в деревне. С Федора Батова сняли броню и призвали в действующую армию. Председателем колхоза «Красная Иваниха» избрали рекомендованного из райцентра Готю - Готфрида (фамилии не помню), сына германского военнопленного периода Первой мировой войны. Готю сменил Городничин, который в конторе появился в белой рубахе с галстуком. Улучшения в работе от смены председателей ждать не приходилось. Продолжалась тяжелейшая война. Количество удобрений, вносимых на поля, не возрастало. Тягловой силы и мужских рук не прибавлялось. Люди работали без преувеличения от зари до зари. В сенокос и в уборочную страду уходили на луга и в поля с восходом солнца, но в солнцепек часа два были дома. За это время поливали огородцы и отлеживались в сенцах. В конце июня 1944 года Петя прилетел с газетами ликующий: Петрозаводск освобожден! Нашей радости не было предела. Но письма родных несли и горестные вести: на фронте погибли мамин брат Иван Анисимович Крючков, любимый племянник Михаил Ефимович Лучкин. На оккупированной финско-фашистскими захватчиками территории погибла мамина сестра - Соломонида Анисимовна Лучкина. В эвакуации на Урале скончалась мамина мать Анисья Федоровна Крючкова. Там же оказалась похороненной мамина племянница Рая Лучкина. Список утрат, понесенных в войне, следовало, конечно, начать с нашего отца, Петра Логиновича. Утраты несло и местное население, и эвакуированные. В Иванихе умер бойкий двухлетний мальчуган Пашка Токунов. Как он радостно, бывало, слегка прихрамывая, шагал по деревне с морковкой в руке! Врача-то не было. А когда у нашей учительницы заболела дочурка, Александра Петровна отправилась за лекарством в райцентр Юрьевец. По насту она за день преодолела 60 километров. Как она рассказывала, чтобы отдохнуть, ложилась на спину на наст и поднимала ноги. Быстро обернулась Александра Петровна, принесла лекарство, но дочурку спасти не смогла. Не выжила в эвакуации на первых месяцах жизни новорожденная дочь председателя колхоза «Большевик» в Хлопотихе Ивана Петровича Киприянова, уроженца Шелтозера. Не сохранила пятилетнего сынишку эвакуированная из Ленинграда жена полковника. В весенний паводок мальчик утонул в Елнати. За четыре года эвакуации и нас не миновали болезни. Они были результатом простуды при слабом питании. Болезни были столь тяжелыми, что помнятся и поныне. Градусника в деревне ни у кого не было, но можно было утверждать что температура порой зашкаливала за отметку 40 градусов. Лечебных препаратов, кроме мяты, малины, тоже не имелось. Фельдшера Ложкина на всю округу не хватало. Просто по закону физиологии организм сам вырабатывал противоядие от болезни. Горячечные сновидения той поры запечатлелись на всю жизнь. Их можно выразить как сизифов труд. Будто поднимаешь, поднимаешь изо всех сил огромный камень, а он срывается. И снова поднимаешь. В первые дни жизни в Иванихе случались угары. Ох, какие головные боли испытывали мы от угара! И еще одна особенность. В водах Ивановской области мало йода. От нехватки его у многих эвакуированных вырастал зоб. С возвращением в Карелию зоб пропал без применения каких-либо лекарств. С наступлением тепла мы с радостью ходили в школу, по дороге обменивались новостями. В наше ребячье сознание вошли маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев, Мерецков, Толбухин. А маршал Василевский был чуть ли не земляк. Его отца - кинешемского священника - юрьевчане знали. В погожий день 9 мая, как всегда, пришли в школу. Вместе с заведующей школой Ниной Петровной Маховой в класс вошел военрук. Они были очень радостны. - Ребята, война закончилась! Сегодня все мы празднуем День Победы, - сообщила Нина Петровна. - Ура! Ура! - закричали мы. Ведь мы уже были третьеклассниками. - Уроков сегодня не будет. Идите скорее домой и сообщите всем о Победе, - добавила Нина Петровна. Крики «ура» слышались уже и в двух других классах. Домой мы летели как на крыльях. Нам казалось, что только мы знаем об окончании войны. Да где там! На полпути к Иванихе издали увидели: по широкому полю за Елнатью верхом на лошади ехал всадник. В руках у него был огромный красный флаг. А вслед за всадником бежали и пели взрослые и дети - жители Корючихи. В Иванихе тоже уже все знали об окончании войны. Все радовались, многие плакали от радости и от осознания того, что никогда не дождутся возвращения погибших на войне сыновей, мужей, отцов, братьев. После Дня Победы мы с нетерпением стали ждать разрешения на реэвакуацию. В день Святой Троицы победного года (в тот день состоялся Парад Победы) с парнями и девушками Иванихи ходили мы, школьники, на гулянье, или, как говорили в деревне, на гулянку. Местом для гулянья выбиралась та или иная деревня в округе. В том году гулянка проводилась в Решетихе, большой деревне, километрах в семи от Иванихи. Вскоре после Троицы Петя принес журнал «Огонек». Он печатался тогда в одну краску, но с каким упоением мы читали его и вглядывались в лица героев войны на портретах, маршалов и генералов, под командованием которых была достигнута Великая Победа. С чувством гордости восприняли мы и присвоение И.В. Сталину звания Генералиссимуса Советского Союза. Фотографии с Парада Победы вызывали восхищение. Тогда впервые мы узнали, как выглядят легендарные «катюши», трижды Герои Советского Союза и прославленные командиры партизанских соединений... Долгожданное известие о реэвакуации явилось неожиданным. 21 сентября 1945 года я вернулся из школы и увидел очень озабоченными маму и братьев. Утром мы должны были возвращаться в родной Петрозаводск, а до конца дня надо было решить уйму дел: распорядиться урожаем с огорода, оформить доверенности на получение того, что заработали по трудодням, сделать записи в трудовых книжках, собраться в дорогу. А как быть с козой? Решили увезти ее с собой... Утром следующего дня на трех телегах мы отправились в Юрьевец. Провожала нас вся деревня. За четыре года мы подружились с жителями Иванихи, и им искренне жаль было расставаться с нами. Односельчанам оставили мы урожай с огорода, кроме картофеля и лука, кадку соленых огурцов, сено. В Юрьевце мы сдали государству более 200 килограммов свежего высокосортного картофеля. По полученной справке в Петрозаводске мы имели право получить картофеля столько же. В Юрьевце нас погрузили на пароход (козу не хотели брать на палубу, но все же и она вступила на судно) и отправили в Кинешму. В этом старинном волжском городе двое суток мы, как и десятки других семей, жили под открытым небом. Милиция предупредила: нужно соблюдать бдительность. Мешки с зерном, луком, одеждой могли стать предметом кражи. Но, к счастью, все обошлось благополучно. 25 сентября всю массу людей посадили в грузовые пульмановские вагоны и повезли в Карелию. Для питания в пути выдавали хлеб и брынзу. Кипятком запасались на станциях. Нашу козу в вагон не хотели пускать, но мама убедила оппонентов, что коза - чистоплотное животное и помехой никому не станет. Соседи по вагону в этом убедились и даже подкармливали нашу козу. В пути, а ехали мы восемь дней, уполномоченные опрашивали эвакуированных - куда согласны ехать: в Петрозаводск или Сортавалу. Мы, конечно, решительно высказались за возвращение домой. Родной город предстал перед нами в развалинах. Для начала нас разместили в Доме культуры железнодорожников. Это было деревянное одноэтажное здание вблизи от железнодорожного вокзала. Ныне тут товарная станция. Все прибывшие должны были пройти санпропускник, он располагался на месте нынешнего автотранспортного техникума. Помещение имело два входа: для мужчин и для женщин. Догола раздевались и шли в мыльное отделение, которое оказывалось общим. Поскольку ни у кого не было ни мыла, ни мочалок, плескались теплой водой, прикрывая свою наготу. Тем временем в раздевалку подавался горячий воздух, чтобы уничтожить вшей и гнид, которые могли завестись при длительном пути в грузовом вагоне. Мама с Петей отправились посмотреть нашу квартиру. Дом наш был цел, а квартира переделана. При финских оккупантах в квартире из двух комнат был устроен учебный класс. Жильцы показали маме даже фотографию класса. Удивительным было то, что на стене висели портреты родителей. Теперь в двух комнатах, разделенных подвешенным к потолку одеялом, жили две семьи: в одной - мать с дочерью школьницей и племянницей, в другой - служащий с матерью и сыном призывного возраста. Из чулана и туалета была сделана третья комнатка, в которой томились две подруги финки: Эмма и Марта. Все пользовались одной общей кухней. Освободить хотя бы одну комнату можно было только по решению народного суда. Служащего Егорова и его сына Александра на улицу тоже не выселишь. Решение суда было принято в ноябре, а занимаемую комнату благодаря настойчивым действиям суд. исполнителя Буриловой Егоровы освободили только в феврале. Надо было устроить и нас, тройку детей. На Онегзаводе, где до войны работал отец, производство только восстанавливалось. Пете предложили работать формовщиком в литейном цехе. Работа трудная, грязная, но согласился. С Женей мама пошла в ремесленное училище № 2, где обучались рабочие кадры для Онегзавода. Директор училища Пулккинен в приеме отказал: учебный год начался 1 сентября, а теперь уже октябрь. Мама расплакалась и направилась домой. На счастье встретился знакомый Тучин, который работал главным бухгалтером училища. Выслушав маму, он успокоил ее, переговорил с директором, и на другой день Женя стал учащимся ремесленного училища, которое окончил с отличными оценками по всем предметам, получил пятый разряд слесаря и был направлен в ремонтно-механический цех. Первый послевоенный год в Петрозаводске памятен еще некоторыми событиями. 7 ноября я с Петей отправился на праздничную демонстрацию. Колонна онежцев собиралась на улице Калинина напротив разрушенного мартеновского цеха. На глухом деревянном заборе выделялся призыв, начертанный черной краской большими буквами: «Онежцы, возродим былую славу родного завода!». Погода была ветреная, снежная, но народу собралось довольно много. Доставили сюда флаги, транспаранты. Пришел директор завода М.Д. Филиппов. Поприветствовав и поздравив всех с праздником Октября, он стал раздавать приглашения на праздничный вечер, называя по фамилии каждого: Горожанкин, Овечка, Кожевников, Власов, Тихонович, Варухин, Мелькин... Разросшаяся колонна двинулась с песнями (оркестра еще не было) к улице Володарского, затем по Советскому мосту к проспекту Ленина. Демонстранты пели «Мы кузнецы», «По долинам и по взгорьям», «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Не обошлось и без «Варяга». На площади им. Кирова наш сосед Н.П. Неелов, окинув взглядом шествие, заключил: «Тысяч десять будет, не меньше». У развалин гостиницы «Северной» колонна свернула на площадь им. 25-летия Октября. Правительственная трибуна стояла у тополиной аллеи. Фигуры Ленина на месте памятника еще не было. Когда колонна онежцев проходила мимо трибуны, Г.Н. Куприянов (я знал только его) прокричал приветствие. Колонна ответила дружным «Ура!». А в середине декабря состоялось открытие памятника В.И. Ленину. Из военного городка, расположенного за Лососинкой, по улицам Коммунальной, Гоголя промаршировала огромная военная колонна. Гром духового оркестра привлек массу народа, который и заполнил площадь. Мы, школьники, облюбовали себе место у чугунных львов, которые беззвучно рычали, наверное, уже третий век. Как скульптор М.Г. Манизер заканчивал работу над памятником, многие из нас видели. Его мастерская располагалась на углу улиц Энгельса и Гоголя, во дворе штаба МПВФ, где ныне мемориал воинам, партизанам и подпольщикам Карельского фронта. Из выступлений на митинге мне запомнилось только одно: финские оккупанты разрушили памятник Ленину и установили на пьедестале пушку. Теперь воссозданный Ленин вновь занял то место, где он и должен стоять. Когда с памятника сползло покрывало цвета габбро-диабаза, раздались аплодисменты, крики «ура» и грянул Гимн Советского Союза... В феврале 1946 года перед выборами в Верховный Совет СССР наша семья вселилась в одну из комнат своей квартиры с общей кухней на три семьи. По истечении 16 лет нам была предоставлена трехкомнатная квартира в пятиэтажке. За долгие десятилетия после эвакуации мы наслышались, как жили в годы войны наши знакомые в Вологодской, Архангельской, Кировской областях. Сравнивая нашу жизнь в Поволжье, все мы - наша семья, знакомые - приходили к выводу: нам повезло, что мы оказались в Ивановской области. Голод мы чувствовали только в первой половине сорок второго года. Сами мы тоже не ждали манны небесной. Работали кто сколько мог. Спасибо населению Ивановской области, ее руководителям военной поры за то, что приняли нас, эвакуированных, как родных. Особая признательность жителям Иванихи, которая осталась только в воспоминаниях... * 2007 г. Датировано по времени публикации воспоминаний Ю.П. Власова. Источник: Ю.П. Власов. Ручеек военного детства. Воспоминания об эвакуации в годы Великой Отечественной войны 1941-1945. Петрозаводск, 2007. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.132-149
63
Добавить комментарий