Вавилина Галина Михайловна — Это я буду помнить.

Гражданские

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) В мае 1941 года мне исполнилось 5 лет. Война для меня началась в тот день, когда нас увозили из дома в петрозаводский лагерь. Была зима. Слова «война», «финны», «эвакуация» вошли в мое сознание вместе с осмыслением других примет и явлений окружающего мира. Чужая речь, слезы взрослых — все это совмещалось в одном слове «страх». И уже спустя много лет, работая внештатным экскурсоводом на Валааме, я однажды испытала это знакомое с детства чувство страха. Однажды после экскурсии мы пошли умываться по лесной тропе к Ладоге. И вдруг до нас стала доноситься финская речь. Давно позабытый страх, помимо моей воли, пробежал по моим жилам. А через несколько минут мы встретили нашего переводчика, который шел с гостем, финским писателем, кажется, на рыбалку. Если бы я услышала речь на любом другом языке, скорее всего, не придала бы этому никакого значения. Пример этот говорит о том, что страх, испытанный в детстве, живет в нашем подсознании. Мы, дети, постоянно испытывали тревогу за маму. На работу ее угоняли рано, а возвращалась она поздно. А там всякое случалось. Однажды их везли на грузовой машине, и поскольку их было много, то всем пришлось стоять. На одном из поворотов маму выбросило из кузова. Ударившись головой о дорогу, она получила сотрясение мозга. А как-то вернулась вся обгоревшая. Финн заставил маму стирать в бензине свою спецодежду. Мама была молодой красивой женщиной и не терпела никаких приставаний. И когда этот финн перешел границы приличия, она замахнулась на него влажной от бензина одеждой, и та загорелась от случайной искры. У мамы обгорели волосы, брови и руки. Вот почему мы постоянно так боялись, чтобы с мамой чего-либо не случилось. Но особый страх мы испытывали в банный день. Нас всех вместе — мужчин, женщин и детей — загоняли в баню. В парилке, где температура была под сорок, нас держали долго. Не знаю, как мы все это выдерживали. Помню, что однажды мама лежала на полу почти без сил. А ведь ей нужно было обмыть нас, пятерых детей, а потом быстро одеть в горячие обжигающие одежды. Младшую сестренку Алю мама в баню не брала. Ее на это время прятали в другом бараке. Ей было всего полтора года, и мне приходилось с нею нянчиться. Она мне была особенно близка. Не понимаю, как такие крохотные дети (конечно, далеко не все) сумели выжить в лагере. Мы, кто постарше, все-таки до лагеря выросли на хорошем питании, на свежем природном воздухе, и запас сил у нас некоторый был. Он и помог нам держаться в самых трудных условиях. В самые голодные дни вспоминалась наша деревенская жизнь, когда на столе было в достатке хлеба, картошки, рыбы и мы не сидели без мяса. Но от таких воспоминаний голод нас мучил еще сильнее. В трудные дни неволи женщины помогали друг другу, чем могли, и прежде всего сохранить детей. Когда я заболела отравлением печени, а нам выдавали исключительно испорченные плесенью галеты, меня выхаживали многие люди. Мама тоже испытывала за нас постоянный страх и всеми силами пыталась нас уберечь от несчастий. А кроме того, нас троих, родившихся у мамы друг за другом, считали одногодками и не раз пытались у мамы отобрать. Она была молода, и ей не верили, что мы ее дети. В больнице меня спасло то, что там работала женщина-врач, знакомая мамы, и она находила нужные лекарства. Но мучилась я не столько от боли, сколько от жажды. Мне давали по полстакана воды. Как я выяснила потом, даже вода в лагере была нормирована. Источник: (2023) Мы ещё живы - Стр.41-43