Петлицкий Франусь Викторович — О нахождении в концлагере №8 Олонецкого района.

Гражданские

Страна: Белорусь 1941-1944 гг.* […]Я, Петлицкий Франусь Викторович, белорус, родился 7 ноября 1927 года в селе Новый Двор тогда еще Заславльского района, Минской области. Жил в деревне Петришки[…]. Весной 1941 года отец завербовался на поселение в Карело-Финскую ССР, Олонецкий район, дер. Тукса. Грузили нас на ст. Заславль в товарный эшелон и выгрузили в Лодейном Поле. […] Привезли нас туда 1 мая. Поселились в карельских домах. Не прошло и месяца, как началась Великая Отечественная война. В тот же день отец был мобилизован Олонецким военкоматом в армию и отправлен в Лодейное Поле. А нас всех подростков собрали и отправили на сенокос. Кто же мог тогда предположить, что в последствии заготовленное нами сено будет вывезено в Финляндию. В сентябре 1941 года Олонецкий район был оккупирован немецко-финскими войсками, и мы оказались в плену. Все белорусы, которые были в Туксе, вскоре оказались в концлагерях в Ильинском, в 10 километрах от Туксы. Там находились два поселка. Один Ильинского лесозавода, от которого после пожара во время отсутствия наших войск осталось 5 двухэтажных бараков, бывший магазин Сельмаг, амбулатория, хлебопекарня и дом, в котором находилась финская комендатура. Все это было огорожено высоким забором из колючей проволоки и превращено в концлагерь для «русских», под которыми подразумевались все, кто не относился к коренному населению. Я со своей семьей жил в первом бараке в небольшой комнате, куда поселили две семьи, всего 8 человек. Второй концлагерь был создан финнами в 3 километрах от нашего в поселке центральной фермы Ильинского совхоза. […] Концлагерь круглосуточно охранялся вооруженными автоматами финскими солдатами. Ежедневно утром и вечером проводились поголовные проверки. Выходить за пределы лагеря строго запрещалось. За попытку проникнуть сквозь ограду применялись наказания поркой, карцером, вплоть до расстрела. Запрещалось появляться на территории лагеря после 9 часов вечера. Много было всяких запретов, всех теперь и не вспомнишь. За малейшее нарушение лагерного режима, неповиновение, нас били резиновыми плетками. Я трижды подвергался пыткам. Первый раз осенью 1942 года. Был страшный голод. Суточный паек можно было съесть за один раз и не утолить голод. Зимой 1941-1942 года нам выдавали мерзлый советский хлеб. Рубили его топором на пайки. Одно время выдавали по горстке цельного зерна. Вот и рисковали люди. Лезли под проволоку в поисках чего-нибудь съедобного. Это был единственный способ выжить. Их ловили, били, но голод снова заставлял людей рисковать, лезть под проволоку, альтернатива – смерть от голода. Попытались и мы с напарником Володей Колесниковым поискать какой-нибудь еды за оградой. Проползли под проволокой удачно. И у одного из карельских домов на выкопанном огороде копали землю, искали в ней оставшуюся картошку. Вышла хозяйка дома и подозвала нас к себе. Мы пошли за ней в дом в надежде, что она даст нам чего-нибудь поесть. А она сдала нас финским солдатам, которые жили у нее на квартире. Они отвели нас в лагерь. Там нас положили животом вниз на деревянную скамейку и били резиновыми плетками по голому телу. Второй раз нас с Васей Пядиным поймал охранник лагеря, когда мы возвращались из леса, куда ходили за грибами. Привел он нас в комендатуру. На этот раз на той же скамейке нас били березовыми прутьями. Лучше бы уж резиновой плеткой. Во-первых, прутьями больнее, а во-вторых, рубцы потом воспалились и долго не заживали. А в третий раз нас было четверо подростков: я, тот же Вася Пядин, Володя Колесников и Игорь Михайлов. Все они были из деревни Усланка Ленинградской области. Мы возвращались с болота, куда ходили за клюквой. Ну и попались. Нас опять же привели в комендатуру. Собранную клюкву отобрали. А потом один финский солдат вывел нас на улицу и повел за территорию лагеря. В руках у него был автомат. Мы по-настоящему перетрухнули. Думали – расстреляет. А он привел нас к кустам, вынул из чехла финский нож, дал его мне и приказал нарезать березовых прутьев. Я нарезал. Он привел нас обратно в комендатуру. Там, на той же скамейке и отстегали нарезанными мною прутьями всех четверых по очереди. Болела, огнем горела кожа. Но еще в большей степени болела душа от унижения, оттого, что с нами обращались хуже, чем со скотиной. Изощрялись в издевательствах, как только могли. Вот один из таких примеров. Меня и Володю Колесникова староста барака зимой заставлял возить на санках старосту лагеря в баню. Он жил в нашем бараке на втором этаже в отдельной квартире, здоровый такой бугай. Привезем его в баню и ждем, пока он моется, чтобы потом отвезти обратно. Мой брат Янек, которому было 10 лет, носил где-то найденный буденовский шлем. Увидев его, финский солдат снял с головы Янека шлем и финкой срезал с него шишак. Так и ходил Янек в шлеме без шишака аж до освобождения. Остался в моей памяти еще один пример жестокости финских палачей. На хлебопекарне, где пекли хлеб только для финской армии, работали два молодых парня, советские военнопленные. […] Однажды они сделали попытку убежать из лагеря. Их поймали, жестоко избили и бросили в сарай, а дверь закрыли на замок. Сарай не охранялся. Мы подходили к нему, тихонечко звали их. Но никто не отзывался. Они оба умерли от побоев. Когда и куда их увезли потом, никто ничего не знает. В пяти километрах от лагеря в Р[ы]пушкали[ц]ах стояли немецкие войска. У них были полевые хлебопекарни. Иногда там на свалку выбрасывали горелые хлебные корки. Мы подбирали их и заваривали кипятком. Это был наш чай. Пытались мы и рыбу ловить в Олонке. Снастей никаких не было. Мастерили крючки из жилок тонкого троса, а леску из любой нитки. Иногда ловился ёрш и окунек. Вылазки за проволоку не были частыми. Но они запомнились потому, что каждая из них сопровождалась смертельными рисками, невероятным стрессом, а часто и порками. Да и возможностей их совершать было немного. Нас, несовершеннолетних подростков, ставили в строй вместе со взрослыми и под охраной вооруженных финских солдат водили на лесобиржу. Там взрослые из реки Олонки вытаскивали на берег бревна. А нас, подростков, заставляли пилить их на метровку ручной поперечной пилой. Норма на двоих была 5 кубометров. Распиленные нами бревна грузили на финские автомашины и отправляли в Финляндию. Это был лесопиловочник, который до войны был заготовлен советскими леспромхозами и сплавом по реке Олонке был приплавлен на Ильинский лесозавод для распиловки на пиломатериал. Зимой мы эти бревна пилили из штабелей. Часто нас, подростков, поднимали ночью и заставляли ведрами из реки Олонки носить воду в лагерную баню. В нашем лагере умерло больше семисот человек, в основном из-за голода. Умирали больше всего маленькие дети и старики. Дядя Вася, как мы его звали, разбирал дощатый сарай, делал ящики и в этих ящиках на лошадке возил умерших на кладбище. Накануне освобождения финские солдаты нас всех из барака загнали в овощехранилище, где мы пробыли всю ночь. На второй день пришли советские войска со стороны Олонца, разломали ворота из колючей проволоки. Была жаркая, незабываемая встреча. После освобождения из лагеря начали уезжать все по своим местам, кто где жил раньше. Мы в Туксу возвращаться не стали, а остались в Ильинске*** и ждали возвращения с фронта отца. Но он не вернулся. В феврале 1945 года мы получили извещение, что он погиб на фронте в декабре 1944 года. Моя мама и я стали работать на Ильинском лесозаводе.[…] * Петлицкий Франусь Викторович, 1927 г. рождения, уроженец Минской области, белорус. После войны работал на Найстенъярвском лесозаводе, с 1965 г. – инженером в СМУ «Кареллесоэкспорт» в г. Петрозаводске. Прислал свои воспоминания Н.И. Денисевичу, который опубликовал их в работе «В финском концлагере. Воспоминания и размышления». ** Дата событий. Воспоминания написаны в 2007 г. *** Так в тексте. Источник: Денисевич Н.И. В финском концлагере. Воспоминания и размышления. Выпуск пятый. Отв. ред. К.И. Козак. Минск., 2007. С. 154-158.