П.С. Павлинов. Начало войны. Незабываемые дни.

Участники

Страна: СССРПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) В ночь с 21 на 22 июня 1941 г. мне, курсанту 4-й учебной стрелковой роты, в первый раз было оказано большое доверие — быть начальником караула по охране отдельного поста — склада ГСМ полка. Не успел я полностью почувствовать себя в этой роли, как прибежал завскладом и сказал, что объявлена тревога. А следом за ним явился посыльный из штаба с распоряжением дежурного по полку: снять караул, забрать документы, боеприпасы и — немедленно в штаб. Мысленно сработало: «Ничто не может заставить часового оставить свой пост, даже угроза его собственной жизни». А тут оставить караул? Но наяву был посыльный нашей роты и дежурный по полку — наш командир. Что-то стряслось серьезное? Свою роту мы нашли на полковом плацу, нас строем подвели к полковым складам, открыли их и сказали: «Одевайтесь во все новое, берите новое оружие, набивайте подсумки, пулеметные ленты и магазины патронами». Трудно было поверить в происходящее. Все так строго охраняемое и так тщательно выдаваемое, только вчера подлежащее строжайшему учету вплоть до патрона, потеря которого грозила судом, — и вдруг такая вольница? Война? Вроде с Германией заключен недавно договор, Япония далеко. Куда пойдем? Что нас ждет? Задаем эти вопросы самим себе, сидя в казармах на голых деревянных двухэтажных нарах. Постели разбросаны, солома из матрацев горит за казармой. Шинели с одеялами в скатках приторочены к ранцам. Вот уж теперь, поистине, полная выкладка, о которой так настойчиво заботились командиры. Забегая вперед скажу, что все это будет свалено перед боем в большие кучи и мы никогда больше за ними не вернемся. Забежал на минутку Саша Ульев, с которым вместе призывались, сказал, что подавал ночью начальнику артиллерии коня, по дороге спросил, к чему быть готовым. Майор сказал, что будут большие войсковые учения с высадкой десанта на побережье Баренцева моря. Хотелось верить. Учения в 1940—1941 году были частыми, но такие сборы ... Тревога усиливалась. Все стало ясно, когда мы на плацу прослушали речь Молотова. Полк шел грузиться на корабли по тесному коридору провожающих горожан. Раздирающие душу крики женщин и детей заглушали звуки оркестра. Народ как бы заранее предчувствовал надвигающееся на него горе. Очень скоро он столкнется с ним и осознает весь трагизм своего положения. Под впечатлением пережитого за сутки и предстоящей неизвестности мы молча сидели в трюмах, пока не началась бомбежка... «Подошла и наша очередь исполнить свой долг, испытать свою судьбу», — наверное, так думал каждый из нас, выбегая наверх по команде... Наш батальон высадился в Ура-Губе, и с этого времени мы действовали в отрыве от полка. К границе шли форсированным маршем. На каком-то маленьком аэродроме, окружив его и вырыв окопы, ожидали высадки большого воздушного десанта, но расстреляли в воздухе только небольшую диверсионную группу. От Ура-Губы до поселка Титовка шла единственная в горах дорога- тропка, немецким самолетам не надо было нас искать. «Мессера» и «юнкерсы» делали с нами что хотели, мы стреляли по ним из винтовок, даже из пистолетов, матерились, грозили, злились на их безнаказанную наглость и на свою беспомощность. Война с каждым часом будет казаться нам не той, к которой мы готовились. Противника не знали, о его вооружении и оснащении — тем более. Да что говорить о какой- то там готовности, когда война уже вовсю шла, рано утром 22 июня вражеские бомбардировщики бомбили Ура-Губу и город Колу, а о ее начале нам, защитникам, сообщил сам Молотов — и никто другой. Батальон занял оборону по реке Титовке. Через нее отходили разрозненные группы и одиночные солдаты 14-й стрелковой дивизии, прикрывавшие границу. На том берегу метались люди, кричали: «Не стреляйте, свои!». В то же время по нам с того берега били минометы и строчили автоматчики. Раздавались противоречивые команды: «Открыть огонь!» — и тут же: «Прекратить!». Первый бой — и такой запутанный! Кто плыл к нам — свои ли, чужие, кто на берегу — не разобрать. Мало-помалу присмотрелись: серо-зеленые — они, в выцветшей форме и в нательном белье — наши. Стали бить выборочно. Егеря тоже к нам присмотрелись, поняли, что им здесь не пройти, и стали обходить нас справа и слева. Жители покидали Титовку. Брошенный кем-то патефон доигрывал знакомую до боли мелодию — прощание девушки с солдатом. Мы остановились, послушали, кто-то замахнулся прикладом — пусть не бередит душу! Его остановили, перевели иглу на начало и, деловито подкрутив ручку, сказали: «Пусть поет». Мы входили во фланг немцам, обошедшим нас справа. Вслед нам несся, как бы из другого мира, постепенно затихающий напев: А всего сильней желаю Я тебе, товарищ мой, Чтоб со скорою победой Возвратился ты домой. Бои развернулись между реками Титовкой и Западной Лицей. Тактика боев определилась сама собой — на уничтожение живой силы. Оборонять высоты или какой-либо рубеж не имело смысла в отрыве от средств поддержки и не имея прикрытых флангов. Устраивали засады на колонны, вьючные караваны, уничтожали узлы связи, склады, обозы — что попадалось и считалось важным. Подчас поражала беспечность, а скорее наглость немцев: шли без разведки и необходимого прикрытия. Видимо, после боев с частями, прикрывавшими границу, они считали дальнейший путь свободным. Однажды, выйдя на одну из высот, внизу увидели на привале большой обоз, в котором были даже куры в клетках. Немцев — почти рота. Некоторые егеря купались в озере. Визг, крики. Были женщины. Взяли пленных, забрали документы убитых, продовольствие, часть автоматов. Здесь узнали о пригласительных билетах, розданных офицерам на победный банкет в Мурманске. Пленные солдаты подтвердили, что «маленький Лондон», как они называли этот город, отдавал им не один день. Тут мы впервые нагляделись на живых немцев: рослые (рост, указанный в солдатских книжках, не менее 182 см), ни тени страха, полные ненависти к нам и уверенности в победе. Одежда, обувь и экипировка — крепкая, добротно сделана для войны в горах. Цветок эдельвейса и знаки за взятие Крита и Нарвика красноречиво говорили о том, кто к нам пришел и с кем мы имеем дело. Бои не затихали в горах и долинах. Ночей в обычном понимании не было, был полярный день, и бои шли круглыми сутками. Вначале у немцев боевая активность заметно падала на время «ночного отдыха» и приема пищи. Наши командиры отучали их от легкой войны и давали, как говорится, прикурить. Мы, в свою очередь, были измотаны отсутствием отдыха, сна, плохим питанием. Оборваны. На камнях обмундирование и особенно обувь разлетались в клочья. На многих солдатах были ботинки горных егерей, на некоторых, как на мне, — противоипритные в 2—3 ряда чулки (не успел подобрать у них по размеру). Иногда наступало полное бессилие. Нападала хандра (скорей бы все кончилось!), смерть не страшила, казалась единственным облегчением. Приведу, в подтверждение сказанного, один пример из той жизни. В одной из лощин батальону был дан отдых. Так как люди были измотаны в боях, солдаты сразу же заснули, естественно, было выставлено охранение. Сколько времени прошло, никто из нас не знал. От неожиданного звука выстрела все вскочили, подразделения развернулись к круговой обороне, началась стрельба. Через некоторое время командиры поняли, что стрельба идет «в одни ворота», начали подавать команды о прекращении огня. Кто первый стрелял? Кто паникер? Выяснилось — не выдержал один солдат, сидя на ящиках 82 мм мин, пустил себе пулю. Но стоило чуть-чуть отдохнуть, что-нибудь поесть, приходили силы, вновь хотелось жить, бороться, побеждать. И хотя тяжесть была неимоверная, физическая и моральная, напряжение всех душевных и физических сил держало людей в строю, было психологической прививкой от всех болезней. В одном из боев меня начала мучить такая жажда, что всякое терпение кончилось. Воды во фляге не было. Сбегать вниз за обратные скаты высоты к ручью не давали немцы. Но выдалось «окно», и, прильнув к воде, я долго и жадно пил, пока не почувствовал, что вода кислая и вонючая. Посмотрел внимательно и увидел, что ручей перегородила раздутая туша лошади. Сокрушаться было некогда, надо бежать на высоту. В те дни нам постоянно хотелось есть и спать. Продукты получали, когда выходили к своим тылам, — и это событие было для нас праздником. Здесь мы наедались досыта и высыпались с тыловым комфортом (если не случалось что-нибудь). Не помню норму пайка, какая нам полагалась, но сухой паек, в котором были неизменные сухари и зеленый горошек в стеклянных банках с так называемым мясом, которого на дне можно было и не заметить, — позабыть нельзя. Продукты выдавали на двоих. Командиры следили за сохранностью пайка, но мы, найдя укромное место, первым делом уничтожали стеклянные банки, в порядке безопасности и на всякий случай. Мой напарник Авез Исламов, таджик, высокий и гибкий, как лоза, подводил логическую основу: — Аллах даст жизнь, подаст нам и кушать, — начинал говорить тихо, с хитрым прищуром глаз, а потом добавлял внушительно и громко: — Фрица трясти будем! — и тут же выразительно показывал, как он это будет делать. Я с охотой присоединялся, укрепляясь в мысли, что вместо банок наберем больше патронов — у меня к этому времени уже был ручной пулемет. Дело в том, что в горах нам приходилось в критических случаях кое-чем довольствоваться из «военторга Пауляфрица», как называли мы раздутые рюкзаки фашистских егерей. Хотя это и пресекалось командирами — они знали по опыту войны в Финляндии последствия, — но солдату — а солдат есть везде солдат — хотелось есть, и он искал выхода. Как говорится, до случая. А пока нас интересовал кандер: необычное печенье, галеты, разные консервы, в войлочных чехлах — фляги со шнапсом. Это были наши трофеи. Оставались лежать на стылой северной земле фотографии «мутер» и «фатер» в окружении разбросанных нами пикантных снимков красавиц из разных ночных европейских кабаре да сам хозяин поклажи — рослый, сытый парень из неведомой многим саксонской Швейцарии. Зачем пришел? Что ему здесь? Ради под ноты скажу коротко о наших командирах. В поле, когда были они с нами на занятиях, в казарменных буднях они казались нам командирами с присущими каждому особенностями, короче — разными. Пройдя финскую войну в суровых условиях Севера, они уже трезво смотрели на фронтовую действительность. Боевая обстановка сформировала определенный образ, сделала их в чем-то неуловимо схожими, беспредельно выносливыми, волевыми, невероятно сильными. У многих на гимнастерках были ордена и медали. Особенно нас завораживала медаль «За Отвагу» на груди нашего командира Багрянцева, который в те дни выглядел так, будто он только что вышел из атаки и не успел еще «оттаять». Мы не знали всей обстановки, не могли оценить масштабы беды, которая свалилась на наш народ, еще не понимали, с каким врагом имеем дело, в смысле их жестокости и коварства. Что скрывать, многие из нас, молодых солдат, в том числе и я, не избавились от благодушия. Пулеметчик Манкин при первой самостоятельной встрече с немцами на вопрос Багрянцева: «Почему не уничтожил дозор и дал ему уйти?» — так и ответил, что не мог стрелять в людей. Багрянцев напомнил нам эти слова, когда мы случайно наткнулись в валунах на медицинский пункт с нашими ранеными и увидели, что сделали с ними фашисты. Потрясенные, мы смотрели на страшную картину. Он приказывал нам смотреть, смотреть и не отворачиваться, все помнить и не забывать до тех пор, пока мы держим оружие. Мы избавлялись от иллюзий, становились солдатами. В начале июля немцам удалось закрепиться на рубеже реки Западная Лица. Этот рубеж собрал полк в одном месте. Оборона занималась опорными пунктами на высотах с прикрытием промежутков. За высотами — большая долина, в которой расположены тылы нашего 25-го стрелкового полка и артиллерии. Через долину проходила основная дорога на Мурманск, по которой шло снабжение войск всем необходимым. Политрук батальона Крамаренко на коротком митинге говорил, как всегда, коротко и откровенно: «Позиция ключевая, ключи у нас, умрем, но не отдадим!». И в это же время на наши головы сыпались листовки, призывающие «товарищей красноармейцев бросать оружие и переходить на их сторону. Командиры и комиссары, якобы, нас предали, в боях прячутся за камни и втайне готовят бегство за Урал». Полярный день длился бесконечно, бои продолжались, но по всему чувствовалось, что они набирают новую силу. Впереди, на том берегу реки, немцы. В тылу, на востоке, Чертов перевал, как потом его будут отмечать на картах. За ним, примерно в 60-ти километрах, — Мурманск. Бой начался на рассвете. На позиции обрушился шквал артиллерийского огня, самолеты пикируют на высоту. Все слилось в одном нарастающем гуле, в горах он усиливался, и казалось, ничто не может сохраниться в этом аду. Поступила команда отползти на обратные скаты, но дымовая завеса над рекой внесла замешательство, и мы вернулись в свои ячейки, выложенные из камня. С нарастающим темпом, как бы набирая уверенность, повели огонь наши батареи. Завязались воздушные бои — стало «веселее». На этот раз мы не одни. Хотелось кричать: «Держись, ребята!». И все равно холодок тревоги точил сердце. Первый бой, где надо стоять до конца! Только бы не забыть прицел, пристрелянный ориентир, вовремя сменить позиции, только бы избавиться от мандража... Да разве пересказать, что перекрутил солдат в этот миг в своих мыслях? Между редкими кустарниками и камнями замелькали зеленые мундиры. Егеря поднимались на высоту быстро, некоторые перебегали от камня к камню, вели огонь из автоматов. По брустверам окопов, по ближайшим кустам забегали огоньки с резкими хлопками разрывных пуль. Впечатление такое, что егеря за бруствером и бьют в упор. Но это не пугало, к этому мы уже привыкли. Павел Доронин, горьковчанин из деревни Большие Ари, опекает: «Не бей длинными, отсекай по 3—4, бери третий, прошли второй!» — и все в этом духе. Я ему благодарен, все же вдвоем. Он старослужащий, надежный, в случае чего пулемет не осиротеет. Уже видны детали одежды егерей, их лица. Ну и выдержка у наших командиров! Наконец- то команда. Первых фашистов мы буквально срезали. Дальние залегли, стали отползать и перебегать за камни. Их выбивали гранатами. Сосед справа — Сергей Грачев — с каждым броском гранаты кричал-приговаривал: «Вот вам Крит! Вот вам Нарвик! Вот вам Мурманск!». Здесь, может быть, будет к месту рассказать о его находчивости и, я бы сказал, смелости в одном из «мирных» эпизодов, который запомнился мне хорошо за короткое с ним знакомство. В круглосуточных походах по горам и долинам мы вышли к морю. Увидели с обрыва берега «всякую всячину», что может остаться на плаву после гибели, вероятно, грузового судна. Наше внимание привлекли красные и желтые круги сыра. Довольно сильная волна с шумом катала их по дну и била о камни. Пока мы, подобно лисе, «принюхивались» и раздумывали, как же нам завладеть этим лакомством, раздетый Грачев уже подплывал к этому месту откуда-то справа, барахтался в волнах, кричал нам снизу, чтобы спускали к нему связанные обмотки с противогазовой сумкой. Тогда не было времени удивляться тому, где он нашел спуск к воде и придумал, пожалуй, единственно возможный способ овладеть трофеем. Причем раздумывать было некогда — в любую минуту сюда, как и мы, могли подойти немцы. Я не говорю об обжигающей, ледяной воде, одно дело в ней оказаться по необходимости, другое дело — вот так! Появился Грачев в нашем взводе после боя на Западной Лице. Он толково доложил командованию батальона о противнике, видимо, понравился, а когда попросил оставить его в батальоне — его оставили. Был он наш, вологодский, с житейской сноровкой и удивительной находчивостью. С такими ребятами всем было надежно — и товарищам по оружию, и командирам. Тем временем боевые дела на высоте не были закончены. Начало было ободряющим, приходила к солдатам уверенность, что немца можно бить. Получив отпор, егеря умерили свой пыл и, используя укрытие, стали медленно пробираться на высоту, пытаясь все же сбить нас. То здесь то там на флангах отражались атаки, раздавалась стрельба и разрывы гранат. Нашей ротой очередная атака егерей была отбита, и не успели мы опомниться, как 9 «юнкерсов» начали бомбить наши позиции. Сбросив бомбы и построившись друг другу в хвост, как обычно они это делали, начали прижимать нас к земле из пулеметов. И в этот момент произошло незабываемое. Откуда ни возьмись в середину круга «юнкерсов» снизу влетел тупорылый «ястребок» и несколькими очередями расстроил их карусель, а один «юнкере», оставляя за собой хвост дыма, врезался в скалу за рекой на глазах всего переднего края. Что тут было, трудно описать! Поднятые этим отважным героем, мы в едином порыве бросились в контратаку и с криками кто во что горазд на этот раз полностью, до самого берега, очистили высоту. Здесь я был ранен в ногу. Вынесли раненых, вернулись на высоту. Наблюдавшие этот эпизод рассказывали, что наш летчик, планируя низко между высотами, как незаметно прилетел, так и улетел. Кто этот безвестный герой? Видел я смелых людей на земле, были они и в небе! ... Поднималась тревога на правом фланге, командиры стали собирать группы и побежали туда. На нашу высоту немцы больше не лезли. Я с трудом, но мог передвигаться, и мне поручили вести группу раненых в медпункт. Мы шли к тылам в поисках полкового медпункта и в надежде найти кухни, чтобы «подкрепиться». Когда подошли к ровной, как сковорода, большой долине, поняли, что попали из огня да в полымя. Мелькнула мысль: егеря и сюда пробрались! Невозможно было определить, с какой стороны нам пристроиться к своим. Часть артиллерийских орудий была повернута в тыл и вела огонь по горе, другие стреляли в другом направлении. Часть 45 мм орудий стояла без расчетов. Здесь нас организовал фортовый командир с немецким автоматом и почему-то в немецкой каске. Он приказал бежать за ним, подгонял нас выразительной руганью. Оставил нас около залегшей группы солдат и пригрозил автоматом, если задумаем разбегаться. Такая встреча оскорбляла, но было не то время доказывать ему, кто мы и откуда свалились на его голову. В группе были солдаты из разных подразделений и тыловых служб со всем набором стрелкового оружия — карабинами, винтовками старыми и новыми. Слышались нарастающие звуки, стрельба, и это послужило сигналом для нашего командира, который, видимо, знал свою задачу. Группа пошла в атаку, как я понял, во фланг немцам. Кто не мог бежать, кричали «Ура!» для бодрости. Потом был сильный взрыв, меня, как будто, подняло. «Вот и все», — мелькнуло в последний миг... Когда пришел в себя, в долине стоял густой туман. Непривычная тишина. Сколько прошло времени? Кто здесь сейчас? Стал искать оружие, ощупывая себя. Его при мне не было. Не было и рядом со мной. Чуть приподнялся. Хотел залезть в кусты — не мог. Словно призрак откуда-то появилась лошадь (как уцелела?). Подошла ко мне, подышала в лицо (я перевернулся, затаил дыхание). Услышал голоса приближающихся солдат. Тут я понял, что мы выстояли. В медсанбате прояснились некоторые подробности почти трехсуточного боя. Немцы, потеряв надежду взять рубеж с фронта, прорвались в стыке частей и вышли в тылы нашего полка большими силами. Противник потерял только убитыми более тысячи человек, потери в полку были тоже большими. Да и как им не быть, если у немцев было превосходство во всем. Навечно остались в безвестной тогда долине многие бойцы и командиры нашего полка, мои товарищи. Сейчас ее называют Долиной Славы. Ныне там стоит памятник героям обороны Советского Заполярья. Это было только начало. Как свидетель и участник я могу сказать, что солдаты в 1941 — 1942 годах сделали все, что могли, для будущей победы и в тех невероятных усилиях, которые через три года приведут нас к желаемой победе, была частица души и не просто сердца, но и сама жизнь участников боя на Западной Лице. Источник: (2000) Слава тебе Карельский фронт. Воспоминания ветеранов - Стр.7-14