Лазарева Анна Михайловна — 22 июня об объявлении войны узнала при возвращении в Олонец.

Гражданские

Дата: 30 апреля 1990 г. Страна: СССР, Карелия Лазарева Анна Михайловна родилась в 1923 г. в д. Большая Сельга Олонецкого района КАССР, карелка. Накануне Великой Отечественной войны окончила Олонецкую среднюю школу. В 1941-1945 гг. находилась в эвакуации в Кировской области. После реэвакуации работала в Олонце и Петрозаводске в комсомольско-партийной системе. 20 июня 1941 г. был выпускной вечер. Окончила Олонецкую среднюю школу: «Вот и окончена школа и целая ночь до войны». Получила среднее образование, была очень рада. Еще бы, девочка - круглая сирота из глухой деревни - смогла получить аттестат зрелости, о чем мечтала. Впереди новые мечты. О, святая наивность. Радостная поехала домой в деревню. 22 июня об объявлении войны узнала при возвращении в Олонец. В Олонце у военкомата было очень много народу. Шла мобилизация в армию. Здесь все слилось вместе: и звуки баяна, и гармошки, и песни, и горькие слезы, и прощальные объятия, и поцелуи. Одним словом, народ был очень возбужденный. По- прежнему, никто ничего не мог объяснить, где фронт, кого куда направят? Мы с подругой, с которой дружили все школьные годы, оказались в этой толпе и тут же решили идти в армию. Удивительно, мы свободно прошли в кабинет военкома, по всей вероятности, у них был какой-то перерыв. Военком, в нашем представлении, был человек пожилой, очень грозный, поэтому мы немного струсили, но держались достойно. Мы стали настаивать, что нас сегодня же должны взять в армию. (А потом я поняла, какие мы были смешные, наивные, сами по себе выглядели очень хрупкими, молоденькими, я еще маленькая ростом, сегодняшние 5-классники, хотя нам было уже 17 лет.) Военком спросил: «А что вы умеете делать? Парикмахеров из вас не будет, прачек тоже, стрелять не умеете, хотя и говорите. Что по военному делу у вас "5". Идите пока домой, когда потребуетесь, вызовем». Огорченные ушли из военкомата. В интернате нас ждала повестка в райком комсомола. РК комсомола проводил мобилизацию девушек на курсы шоферов. Нас было около 10 человек: Оля Соколова, Аня Андреева, Дуся Игнатьева, Мария Аксентьева, Дуся Кюршунова, я, остальных не помню. Нас принял первый секретарь РК ЛКСМ т. Писакин. Объяснил, что надо ехать в Петрозаводск на курсы на 2 месяца. После окончания курсов будете работать в районе, замените мужчин-шоферов, т. к. они должны идти в армию, защищать Родину. Показали нашу «значимость» для Родины, мы готовы были идти, куда угодно. Так, 25 июня 1941 г. приехали в Петрозаводск учиться в кооперативном техникуме, устроились в общежитии кооперативного техникума. Учеба была относительная. Теоретическую часть «прошли» за июль-август, но больше занимались такой работой, как уборка города, вечернее дежурство по соблюдению светомаскировки, ходили разгружать вагоны. В сентябре враг подбирался к Петрозаводску. Олонец уже был занят финнами. Подруга моя уехала в Олонец в августе, чтобы привезти теплую одежду на осень и зиму (ведь мы уехали летом). Я [была] в парусиновых туфельках и в легком летнем пальтишке. Но она так и не успела вернуться. Олонец оккупировали. Стажировку пройти наша группа не успела. Учебная машина была такая, что у нас никаких сил не хватало, чтобы ее завести. Машина называлась «газоген». Заводилась специальной железной ручкой, бункера топили специальными березовыми чурочками. Тут была нужна мужская сила, а не наша. Но мы старались, иногда даже получалось. 20 сентября нас из Петрозаводска в вагоне-теплушке эвакуировали в Медвежьегорск. Как стажеров, поселили в п. Пиндуши в бывший клуб с шоферами т. н. штрафного батальона. Это были обыкновенные, хорошие люди, военные. По крайней мере, нас они жалели, относились, как к детям. Работа была очень тяжелая. Ездили они на передовую линию фронта. Дороги плохие, октябрь, холод, слякоть, а еще с нами возиться. Правда, они сразу сказали: «Руль в руки мы вам не дадим, сидите рядом в кабине и смотрите». Естественно, они от нас отказались. Так мы оказались никому не нужные. Рассчитали нас. Дали по 300 р. (30 р. сегодня) и сказали: «Идите, куда хотите». Вот впервые мы с Олей Соколовой столкнулись с реальностью жизни. Была какая-то сильная вера, что человека в беде не оставят. И пошли мы в РК ЛКСМ г. Медвежьегорска (других учреждений и организаций не знали). Помню, как сейчас, народу в райкоме комсомола было много. Шла мобилизация молодежи на оборонные работы, готовился эвакопоезд в тыл. По-моему, во всех конкретных делах роль райкома комсомола была исключительна. Секретарь райкома (к сожалению, не знаю фамилий) очень хорошо принял нас. Посмотрел, как мы одеты в октябре и сказал: «Очень нужна бы молодежь на оборонные работы, но одеть вас не могу, поэтому даю направление на эвакопоезд». Так мы оказались в г. Медвежьегорске в эвакопоезде. Эвакопоезда - это обычный состав товарного поезда. В вагоне двухъярусные нары, посередине печка-буржуйка. Вагон был переполнен, ехали женщины с детьми, были пожилые люди, меньше молодежи. В нашем вагоне были медвежьегорцы, петрозаводчане, сортавальцы. Мы двое из Олонца, может, еще были откуда, хорошо не помню. Удивительная обстановка была в вагоне. Все старались помочь друг другу. На нарах места были даны женщинам с детьми и пожилым людям. Они, в свою очередь, тоже старались отблагодарить. Если ночью кто-то сидел, не было места спать, днем обязательно было найдено место. Нам часто приходилось сидеть по ночам, но днем нас заставляли спать и даже на готово приносили кипяток. В Медвежьегорске нам дали по 16 кг хлеба. Больше в дороге никому ничего не давали. Поезд на ж.д. больше времени стоял, но вся беда была в том, что мы не знали ни номера поезда (он часто менялся), ни сколько времени будем стоять. В дороге случилось большое несчастье у сортавальской тети Груши (так мы ее звали). Она ехала с двумя красавицами-дочками. Все ими любовались. Старшей было 13, младшей - 7-8. На одной станции старшая пошла за кипятком, не заметила отхода поезда и отстала. Все очень переживали, но ее так и не нашли. Я так и не знаю, нашлась ли девочка позже, какова ее судьба? Тетя Груша прямо сходила с ума. Наша тройка однокурсников должна была расстаться в Вологде. У Оли Соколовой в Вологодской области была родня, другая девушка приехала домой. Они хотели, чтобы я осталась с ними в Вологде, но в то же время и боялись, что родня не примет лишнего рта, а у них самих ничего не было, сами едут не очень зваными гостями. На прощанье вологодская девушка оставила мне суконный жакет и фланелевое платье (у меня же ничего не было, две пары белья и несколько простых платьев). Так мы и расстались в Вологде. Дальнейшей их судьбы я не знаю. Я поехала дальше, благо хлеба еще было. Примерно 20-22 октября прибыл наш поезд на ст. Свеча Кировской области. Наш вагон отцепили от поезда, разгружаться отправили обратно на ст. Шабалино. Правда, перед отцеплением вагона объявили, кто хочет ехать дальше, может перебраться в другие вагоны. Поезд шел дальше. В пути мы уже подружились и скооперировались, стали как бы одной семьей: тетя Маруся из М-горы (ей было примерно 32-35 лет) с пятилетней дочкой, Клава из П-ска (23-25 лет) и я. Когда разгрузились из вагона, мы решили, что поедем в один колхоз. Настоящий груз был у тети Маруси. Она эвакуировалась из дома, чувствовалось, что до войны она жила неплохо, муж был на фронте, кадровый военнослужащий. Вещей у нее было много, и мы ей во всем помогали. Она добиралась до своей родни в Краснодарский край, а поезд наш пошел не по тому направлению, и она решила временно остановиться с нами. У Клавы был обыкновенный чемодан, а у меня маленький деревянный чемоданчик, почти пустой. Ночью за нами приехали на нескольких лошадях. Был уж снег, поэтому приехали на санях. Мы с Клавой сели в одни сани, тетя Маруся - в другие. Нашим возчиком оказался бригадир колхоза. Мужчина лет под 60, видать добрый человек и хозяйственный мужик. Когда я встала перед ним в парусиновых туфельках, в летнем беретике и в пальтишке, он только глубоко вздохнул, наверное, подумал, что умирать приехала, и сказал: «Забирайся на сани, там есть бекешка, обмотай ноги». У него с собой были и старые большие валенки. Валенки приказал обуть Клаве. Так мы поехали в колхоз на двух подводах. В дороге мы у него спросили: «Какая у вас в колхозе есть работа. Нам же надо работать». Он говорит, что никакой работы в колхозе сейчас нет. «Осталось только лен теребить, но этим будут заниматься свои женщины. Вы, наверное, это делать не умеете. Но ладно, не расстраивайтесь, что-нибудь придумаем. Недалеко от нас есть Шабалинский льнозавод». Привез он нас в деревню на конный двор. Сам пошел искать, куда нас поместить. Сразу деревня нас приняла не очень дружелюбно. Но это вовсе не потому, что народ немилосердный или недобрый. Оказывается, кто-то их просто пугал: «Вот пустите жить эвакуированных, они будут всем вашим добром распоряжаться, как своим. Это им разрешено, так что подумайте». Нас бригадир привел к женщине лет 30. Муж у нее на фронте. Детей не было. Она сперва очень испугалась. Мы с дороги, все же 25 км ехали ночью, очень замерзли, попросили, чтобы она вскипятила нам самовар. Она самовар вскипятила, но чувствовалось, что она боится. Потом мы с ней разговорились. Все рассказали о себе, успокоили ее. Она нам поверила и накрыла хороший деревенский стол, как для гостей. Она сказала, почему боялась эвакуированных. Мы ее успокоили, просили передать другим, чтобы никто эвакуированных не боялся. Все они хорошие люди, только попали в беду. Никто ничего вашего не возьмет. Мы у нее жили неделю. За это время устроились на работу на Шабалинский льнозавод. Завод от этой деревни находился за 5 км. Она просила, чтобы мы от нее не уходили, плохо ей одной. Даже заплакала, когда мы уходили, но понимала, что пешком ежедневно 5 км туда и обратно ходить при нашем положении невозможно. Так мы расстались с первой нашей хозяйкой. 29 октября мы пошли на работу. Меня взяли в цех, там, хотя грязно, пыльно, но теплее. Тетя Маруся и Клава работали во дворе. У них все же была кое-какая теплая одежда и даже валенки. Тетя Маруся с Клавой устроились на квартире в деревне у очень бедной и неприспособленной к жизни женщины. Она жила с 3 детьми, старшему было лет 11-12. Они, по-моему, как могли, помогали этой семье. Тетя Маруся с дочкой в феврале 1942 г. поехала дальше к своим. Клава в конце 1942 г. по вызову поехала в Беломорск. А эта семья (где жили Маруся и Клава) в 1943 г. умерла с голоду. Мать в колхозе работать не могла, приусадебный участок посадить не смогли. Дети по одному стали пухнуть и умирать. Мать скончалась последняя. Во время войны деревня в основном жила от приусадебного участка. На трудодни с колхоза почти ничего не получали. Меня на квартиру пустила хозяйка, которая жила для того времени исправно. Ей было 36 лет, жила с 6-летней дочкой. Муж был на фронте. У нее был хороший приусадебный участок, держала корову, телку. Она все время держала квартиранток, молодых девушек- сезонниц от колхозов, работающих на льнозаводе. За квартиру платы не брала. Квартирантки были помощницами во всех [ее] хозяйственных делах. Колхозники-сезонники работали на заводе обычно с октября по апрель на горячую деревенскую страду. Я оказалась как раз такой квартиранткой, какая ей была нужна. В деревне у нее была своя родня. Умели работать и жили дружно, поэтому мне очень повезло, благодаря ей я выжила. Как только пришла на квартиру, она посмотрела, что у меня ничего нет, устроила койку, дала 2 пары старого постельного белья, старые валенки, шерстяные носки и варежки. Завод находился примерно за один километр от деревни. В апреле другая квартирантка уехала, я у нее осталась одна и жила до возвращения на родину. Женщина она была чистоплотная и хозяйственная, но продуктами до апреля она мне не помогала. Говорила, что у нее хлеба нет, да я и не могла такой помощи от нее ждать, поэтому очень хорошо узнала, что такое голод. Шабалинский льнозавод - это дореволюционное предприятие по первичной переработке льна. Почему-то он назывался заводом сельского значения. За время войны рабочие завода, кроме хлебных карточек, ничего не получали. Хлеба в ноябре-декабре 1941 г. получали по 400 г на день. С января по март 1942 г. - по 500 г, затем стали давать по 700 г. Хлеб тяжелый, сырой. Первые 5 мес., до апреля [1942 г.], я самым настоящим образом голодала. Свой хлебный паек я съедала за станком сразу, и через час опять была голодная. Попробовала этот паек разделить на 2 раза. Не получалось - не выдерживала. В апреле хозяйка поняла, что я никуда не уеду, решила по-настоящему мне помочь. Сказала: «Мы с тобой должны выжить». Велела идти к заводскому начальству, попросить земельный участок от завода, даже показала какой участок. Участок мне дали. Она дала картошки на семена, колхоз дал ячменя. Участок был примерно 6-8 соток. Мой участок соединили в общий хозяйский участок. У нас росли рожь, ячмень, картошка, овощи, так что я ожила. На заводе обычно с октября до апреля рабочий день был по 10 часов, работа двухсменная. С апреля переходили на 8-часовой рабочий день, а с июня по сентябрь на 8-часовую односменную работу. Отпусков во время войны не было. По такому режиму завод работал из-за сырья. Лен-то привозили на завод колхозы. Работа на льнозаводе очень тяжелая и вредная для здоровья. Невыносимые условия труда, пыль, грязь, тяжелый груз. Мыла нигде не продавали. Хозяйка меня научила делать щелок из золы. Мылась и голову мыла им. Немного облегченная летняя работа на заводе дала возможность больше помогать хозяйке. Страшно трудно было жить и работать в колхозе. Рабочий день колхозниц с апреля по октябрь начинался с 4 часов утра. Хозяйка в 4 часа ежедневно уходила в поле, приходила на завтрак к 8 часам до 10 часов. С 10 часов уходила и приходила в 10-11 часов вечера ежедневно с апреля по ноябрь. В ноябре начиналась молотьба. Начали ходить на работу с 8 часов утра. Боже мой, как это все люди выдержали, особенно в деревне? Но это было именно так, нисколько не преувеличиваю. Хозяйка с апреля обычно хозяйство передавала мне. Я должна справиться с коровой, держать в порядке квартиру, вернее дом и огород. Но я приобрела главное - сытую жизнь. Мне было разрешено кушать все, что есть в доме. Я стала членом семьи. В небольших хозяйственных делах я помогала и другим двум соседкам (подоить и выпустить корову, прополоть грядку). Они мне помогали, чем могли. Из эвакуированных в деревне я осталась одна. Официально за время проживания в эвакуации я за помощью никуда не обращалась и не знала, куда можно обратиться. В школе, комсомоле воспитывали, что жить надо без помощи, а я была воспитана школой и жизнь до сегодняшнего дня прожила без блата и помощи. Выжила в войну благодаря добрым людям кировской деревни Гаряево. Я была комсомолка, но комсомольская организация на заводе была очень слабая. Попробовали создать художественную самодеятельность, даже ездили на районный смотр в Шабалино, но это не прижилось. Собирали теплые вещи для фронта от колхозников близлежащих деревень. Послали 3 посылки. Люди охотно давали, что у них было. Хотя все почти жили бедно. Деньги ж во время войны ничего не стоили. Помню я, как все рабочие завода отдали месячный заработок на строительство самолета. Собрали еду (хлеб, молоко, многие дали даже мед) для ленинградцев, эвакуированных из блокадного Ленинграда. Боже, как выглядели блокадники! Я ходила к поезду 2 раза. В эвакуации я оказалась в глубинке России. В ближайших деревнях не было никаких культурных учреждений. Но молодежь друг друга знала. Собирались на танцевальные вечера в какой-нибудь избе, а летом на улице. В каждой деревне были свои гармонисты, ребята 15-17-летние. Играли на гармошке, на балалайке. Вечера проходили интересно. Особенно хорошо пели и танцевали «частушку», «Семеновну». Молодежь была дружная, не было никаких драк. Вся «стрельба» заключалась в частушках. На заводской территории был клуб, видно, недавно построенный. Но здание клуба было взято под жилье эвакуированных. Зал был разделен перегородками на комнатки-клетушки. Здесь жили матери с детьми. Сюда было страшно заходить. На заводе ясли были только для детей своих кадровых рабочих. Детей эвакуированных в ясли принять не могли, а мамам кормить их было нечем. Зашла я однажды и слышу слабый детский плач: «Мама, кушать, мама, кушать». Это было невыносимо. В конце 1942 г. одна женщина похоронила двух малышей. Наверное, их было намного больше. Эвакуированные из Карелии в конце 1942 г., которые жили на заводе, почти все уехали в Беломорск, многие похоронив своих малышей. На производстве осталась одна я, и то в конце 1942 г. из цеха меня перевели работать весовщиком-кладовщиком. Здесь стало легче. В цехе, наверное, я не выдержала бы. Реэвакуировалась в феврале 1945 г. по вызову брата, проживавшего в Олонецком районе в д. Большая Сельга. Обратно ехала в общем вагоне обычного поезда. Соседки-женщины на лошади проводили меня до Шабалино и посадили на поезд. В вагоне в основном были военные, молодые ребята. В апреле 1945 г. поступила на работу в Олонецкий РК ЛКСМ техническим секретарем. День Победы встретила в Олонце. Как видите, все так просто на бумаге, а действительность ох как тяжела. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.295-303