Кустова Анастасия Васильевна — О войне узнала дома. У нас было строго, обедали все вместе.
Гражданские
Дата: 15 июня 1989 г. Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Кустова Анастасия Васильевна, родилась в 1924 г. в д. Береговая Козлово-Корельского района Калининской области, карелка. С 1932 г. жила в г. Петрозаводске, училась в педучилище. В годы войны находилась в эвакуации в Тюменской области. После возвращения из эвакуации работала в разных учреждениях г. Петрозаводска. Заочно окончила Карельский государственный педагогический институт. 1. О войне узнала дома. У нас было строго, обедали все вместе. Накрывали на стол, а тут по радио Молотов и сказал о нападении [фашистской Германии на Советский Союз]. 2. Сначала ничего не изменилось. Стало тревожно. Я в мае вступила в комсомол, поэтому решила, что надо идти в райком. Но пришла подруга Мила Максимова и сказала, что она едет рыть окопы, ее мобилизовали с работы, а мне нужно идти в военкомат. В военкомате нас отослали домой и приказали ждать вызова. 3. В августе стало ясно, что меняется вся жизнь. Отцу было уже 54 года, маме - 50, брату - 14, мне - 16 полных лет. Отцу предложили эвакуироваться. Я сказала, что никуда не поеду и буду ждать приказа. Но вечером приходили военные (не помню ни звания, ни рода войск) [и] сказали, что дом близко от ст. Голиковка, деревянный и нужно как можно скорее [его] освободить. Отец показал эвакуационное удостоверение и сказал, что на днях обещали дать вагон соседу, который работал на железной дороге и тот берет нашу семью. Задержка из-за дочери. Вещи сначала взяли только кое-что, что могли нести мы трое, т. е. мама ничего не несла: она вела корову и никак с ней не могла расстаться. Папа сердился. Мне было как-то стыдно что ли, а брат смеялся и подгонял [нас] весь нагруженный. На вокзале [старом, где теперь товарная станция] папа сдал корову в ресторан, нам дали ведро жиру. В товарном вагоне, куда нас посадили, было немного людей, всего 3 семьи. Вагон сразу прицепили и повезли. Потом очень скоро была остановка. Думали недолго. Ленька выглянул и выпрыгнул. Я следом. Стояли мы на родной станции Голиковка. Мы решили сбегать домой. В доме еще оставались кое-кто (Астафьевы, Чесноковы, например). Я взяла несколько книг и зеркало с туалетного стола. А везде на мебели безжалостно процарапала «31 августа 1941 г.» (Это варварство нам помогло после войны найти платяной шкаф и комод). Когда мы прибежали к станции, наш вагон стоял на месте и еще несколько вагонов, чем-то груженных. Мама плакала. Увидев нас, пошла тоже домой за швейной машинкой. Папа ругался, но не пошел. Брат пошел с мамой. Машина была ножная. Мама взяла только верхнюю часть и прихватила самовар. Только они пришли, и вагоны прицепили к какому-то составу, идущему на юг. 4. Ехали медленно. На вторые сутки ночью были в Волховстрое. Проснулись от грохота: бомбили станцию. Нас срочно увели в укрытие. Папа нес какой-то узел, я схватила чемодан, мама - машинку. Папа опять ворчал на маму, что она не то взяла. Страху было, но интересно тоже, особенно брату. Он раньше всех выбрался из укрытия и сообщил, что «отбой» уже и нам можно садиться в вагон, т. к. наш вагон целый, а других нет. Где другие, я так и не помню. Наверное, нам ничего не сказали. Был уже день. На станции] нам дали еду. Но есть еще не хотелось. Дали и хлеб по эвакуационному] удостоверению. 5. В Ярославскую [область] нас уже не пускали, папа с соседом Хрусталевым ходили к начальнику в Волховстрое или Бологое, просили, чтобы прицепили нас к составу, идущему в Калининскую область. Там наша родня, есть дом. Но им решительно отказали. И сказали, что нам дорога только в Сибирь. Мама рыдала, плакали все мамы. Папы хмурились. А брат стал нас подговаривать бежать. Убежать было нетрудно. Мы больше стояли, чем ехали. А воинские эшелоны шли, шли нам навстречу. Мне было жалко маму, и Леню я убедила не делать этого. Ехали месяц. 6. Прибыли в Тюмень ночью, дождь лил как из ведра. Вагоны отцепили, нам помогли перебраться на вокзал и ждать до утра. Утром нас посадили на подводы и увезли за 8-10 км от Тюмени в дер. Мыс. Звали нас «кувырянные», но мне казалось потому, что не все могли сказать это трудное и незнакомое слово [эвакуированные]. Нас встретили все же с пониманием и жалостью. Нашу семью поселили в горнице у председателя] колхоза. Правда, очень холодной. И потом, когда родители остались одни, они перебрались в другой дом, более теплый. В колхоз пошел работать брат. Папа был мобилизован на военный завод, который расположен был на территории колхоза. Я пошла в Тюмень и решила кончить не педучилище, а 10 классов. Родители мне не перечили. Жила на квартире. Ходить за 8-10 км каждый день, особенно зимой, было тяжело. 7. Не знаю, сколько всего было эвакуированных, но откуда они были, это помню. Много было немцев, очень много финнов из Ленинградской обл., поляков из Западной Украины, много прибыло ленинградцев после прорыва блокады. Их привезли летом, кажется [в] 1943 г. Это были живые скелеты. Их выхаживали все, коренные жители - чалдоны, так они себя «крестили». Помню, хозяйка моя, Анна Ивановна Скоробогатова (ученая бабка, книжница, читала Библию и лечила всех), говорила, что предки их были переселенцами из Чалда и Дона. Отношения были человечные. Я не помню случая, чтобы нас обидели чем-то. Осенью мне и маме председатель колхоза предложил копать картошку. Десять мешков в колхоз, а один - себе. Мы копали неделю. Копать надо было вручную деревянной лопатой. Норму мы не выполняли, но обязательства они выполнили. Из каждых 10 мешков один был наш. И нам немного только не хватило [для питания], и мама рассталась с самоваром, да и с зеркалом, которое понравилось одной невесте, выходившей замуж. 8. Жилье дал колхоз, дровами снабжал завод, огород вспахал завод всем рабочим. Одежду носили, что привезли. Местные одевались еще хуже нас. Они (местные) приоделись за счет картошки и эвакуированных. Солили капусту, выращивали чудную морковь, ее сушили и пили с ней чай. Медпункт был на заводе, но с лекарствами было бедно. У нас главным лекарем была Анна Ивановна. Она спасла мой палец на левой руке. Его медики приговаривали к ампутации, а А.И. вылечила травами. Она же вылечила меня и от фурункулеза. Радио было не во всех домах, только в заводских, до деревни не дошли. Был клуб при школе. 9. В 1942 г. сразу после экзаменов нас, девушек (в классе были только девочки), мобилизовали и отправили на медицинскую комиссию. Почти половину взяли учиться на медсестер, а меня из-за близорукости не взяли, а отправили на краткосрочные курсы комбайнеров. Через два месяца кончила курсы, присвоили звание «комбайнер» и отправили в распоряжение Армашевской МТС. А оттуда еще дальше, в колхоз «Красный пахарь», где я впервые познала жизнь, как она есть. Работали с зари до зари. Хорошо, если комбайн в порядке, а полетели решетки второй очистки... Отчего полетели? Кто знает? А председатель колхоза матом кроет, что посылают недоучек. Да ведь он прав. Недоучка и была. Ни разу не могла завести мотор, не хватало сил. 51 кг был вес комбайнера в одежде в 17,5 лет. Оплата? Мы тогда про это не спрашивали. Кормили. Что сами ели, тем и меня. Я жила с трактористкой Ольгой. Тогда комбайн сам не ходил, а его вез трактор. Вот была техника! И в один прекрасный день в бункер вместе с зерном полетели палки. Смолотили и комбайн встал, больше косить нельзя. Меня надо судить. Все ушли с поля, я осталась. Уснула под комбайном. Проснулась ночью. Меня нашла Ольга, она вернулась домой после гулянки. Хватилась, меня нет. Пробегала всю деревню, нет. И прибежала в поле. Утром приехал механик из МТС. Он должен был составить акт и передать дело в суд. Но мне всю жизнь встречались только хорошие люди. У него назавтра была повестка в военкомат явиться с вещами. А сегодня он до мочи копался в комбайне и искал то, что могло спасти «глупую девчонку». При свете «летучей мыши» писал «грамотный» акт, заверяли его в с/с. Осталась работать теперь на приколе. Подвезли снопы и молотили почти весь октябрь. Ночь под комбайном дала о себе знать: пошли фурункулы на ногах. Надо к врачу, а где врач в такой глухомани, 170 км от железной дороги? В с/с дали справку, что уборку кончила и имею право уехать к месту жительства. А без бумажки уехать мысли не было. Я помнила «беженцев». Мы были эвакуированные, у нас были документы. А самым страшным и жалким зрелищем были беженцы. Это те, кто вырвался из пламени огня без бумаг. Кормились они подаяниями, устраивались, как могли, сами. А с нами все было по-другому. 10. Было 2 вызова в институт в Алма-Ату и Свердловск, но болячки не проходили. Решили устроить меня на завод, где папа. Пока разнорабочей, хлебная рабочая карточка, столовая есть. Каждый день обед. В Фонд обороны сдали все довоенные облигации. Мама шила фуфайки на своей машине «Зингер», к которой приделали подставку. Этой машиной и я теперь пользуюсь, ей 103 года. 11. Самое памятное (радостное) - это возвращение к маме, хоть не домой, но к родным, когда получила справку, что я свободна и можно ехать. А на чем ехать? 170 км до жел. дороги, на ногах резиновые калоши. Есть у меня сапоги, пока есть, но их не могу надеть, болячки гнойные, кровоточат, болят. Ехали на тракторе, на машине, на быках, на лошадях. Ехала я, моя подруга, которая уговорила ехать вместе (она работала в соседнем колхозе), она в основном шла. Неделю добирались до ж.д. Хорошо, что там элеватор и туда все едут. За неделю мы проели все мои вещи и сапоги тоже. У Нины [подруги] вещей было мало, и у нее мачеха. Ей все надо было привезти. На последний переезд мы продали мой чемодан, чтобы не тащить. Был выбор: чемодан или одеяло байковое. Но стало уже холодно, фуфайки у меня нет. Я одеяло накинула на плечи, как плед. Вот в таком виде семнадцатилетняя девушка прибыла на станцию (забыла), чтобы поездом прибыть в г. Тюмень. Нам только дорогой стало ясно, что в колхозе надо было попросить еду хоть на дорогу, но мы же уезжали на машине, которая испортилась безнадежно на 10-м км. Купили билеты на деньги, вырученные за чемодан. Ждали поезда на вокзале, спали, прижавшись под моим одеялом. Пришел поезд, на который у нас был билет. Ринулись все к нему, а двери всех вагонов закрыты и ни один проводник нас не берет, несмотря на билеты. Вдруг Нина заскочила в один вагон, кричит с подножки, а я бежать не могу. Доковыляла, поднялась. Стоим в тамбуре. Ждем, сейчас нас проводник выставит. Но поезд трогается, на ходу заскочил милиционер с котелком кипятку. Оказывается, мы заскочили в вагон с «решетками», откуда только выгрузили партию заключенных. Милиционер хотел нас сначала выбросить, но потом пригляделся, что-то понял и стал человеком, т. е. напоил нас кипятком, устроили общий стол, всю ночь «пировали», а рано утром, опять в дождь прибыли в Тюмень. Нина-то дома, а мне до мамы еще 8- 10 км. Дождь давно уже шел, глина вся раскисла. И еще в городе, правда, на окраине, я потеряла калошу левую. Чтобы не было скользко, я оставила и другую плавать в луже и пошла в носках. Скоро у меня были глиняные полусапожки. Как я одолела эти километры не помню. Помню, что еще в сенях села на первой ступеньке и стала снимать носки. Ступеньки были такие чистенькие, я подумала, что так их отскоблить могла только мама. Я, наверное, потеряла сознание, потому что, когда очнулась, возле меня хлопотали все. Оказалось, что меня увидел первый внук Анны Ивановны Боря и подумал, что цыганка залезла в дом. 12-13. Как только узнали об освобождении Петрозаводска в июне 1944 г., сразу стали писать и просить о реэвакуации. Я кончила 2 курс в пединституте и решила вопрос о дальнейшей личной жизни. В мае-июне 1945 г. родители мои уезжали одни. Только теперь я могу их понять. Сын, почти мальчик, погиб в Польше в 1944 г., дочь остается в Сибири добровольно. Машину швейную мама везла обратно, вещей стало меньше, но зато везли 4 мешка картошки. В 1945 г. эта картошка была спасением от голода в родном городе. 14. В конце августа, пережив все неурядицы в личной жизни, самостоятельно, правда, у меня был вызов в Петрозаводск, села в пассажирский поезд до Свердловска. А из Свердловска формировали группы по направлениям. До Ленинграда уехала в «телятнике» с такой группой. Видела Ленинград в сентябре 1945 г. Из Ленинграда до Петрозаводска ехала пассажирским. 15. Начало сентября. Чудесный солнечный день, родной город как из дымки. Уже на ст. Голиковка сказали, что «нечего было бросать хлеб ради корок». Дома, конечно, обрадовались. Одна же я осталась у моих родителей. 16. Надо было срочно устраиваться на работу. Надо карточки. Голод мы узнали больше здесь. До слез было жаль прежний город. Нет гостиного двора, нет филармонии, нет кинотеатра «Звездочка». Много чего нет. Нет многих друзей. Пошла в первую же контору, где работала одна моя соседка и устроилась ради рабочей карточки в спецсвязь экспедитором. Звучные слова. 17. Еще в Тюмени. Неделю не спали, дремали по очереди. Сидели у репродукторов. Наши в Берлине! 18. Подробнее, чем во втором пункте, не могу. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.502-507
35
Добавить комментарий