Из воспоминаний Валентины Малюткиной. Нас объединяло общее горе

Гражданские

Страна: Россия Когда я прохожу по ул. Олонецкой, замедляю шаги около небольшого дома, в котором мы прожили самую трудную зиму 1942 года. В этом небольшом доме нас проживало 23 человека. Но не было ссор, всех нас объединяло общее горе. Люди сочувствовали друг другу. Сюда нас привезли из Заонежья 19 января 1942 года. Было в нашей семье 9 человек:75-летняя бабушка, мама с тремя несовершеннолетними детьми и старшей дочерью 24 лет, у которой была двухлетняя дочь и трехмесячный сын. С нами приехали тетя со своей 20- летней дочерью. У штаба лагеря финны отобрали все продукты, которые мы привезли с собой и мы сразу же были посажены на голодный паек. В этом же доме кроме нас было размещено еще 9 семей, вывезенных со Свири. Можно себе представить, какая это была теснота и какой быт. Спали мы без постелей, потому что из дома ничего привезти не смогли. Так началась наша серая беспросветная и голодная жизнь. Вставали обычно поздно, потому что не было ни электричества, ни даже лампового освещения. Через две недели состоялись первые лагерные похороны. Умерла наша бабушка. Она сильно простыла, пока нас везли по озеру. От холода и голода люди слабели день ото дня. В феврале не стало нашей 12-летней Розы. Она играла на улице. Забралась на сугроб и кричала: «Вот какой я герой!» — Но провалилась глубоко в снег. Ослепленную ее, едва вытащили. Она заболела. Испытывала то жар, то озноб. Лекарств никаких не было... Не по дням, а по часам увядал маленький сын сестры. Молока у матери не было. Грудные дети угасали один за другим. Лишь после этого лагерная администрация приняла решение выделять на грудных детей по сотке молока. С наступлением весны мама пошла на работу. Были организованы бригады по уборке города. Мама сделала все, чтобы спасти внука. Она поменяла несколько приличных вещей, которые сумела пронести в барак и на эти деньги купила немного продуктов. И Женя, ее внук, выжил. Зимой мою двоюродную сестру Анну Ивановну, учительницу, и соседку Марусю, 18-летнюю девушку, отправили на лесозаготовки в Орзегу. А весной их обеих тяжелобольными привезли на лошади обратно в лагерь. У нее распухли ноги и сестра уже не могла ходить. А у Маруси держалась высокая температура. Она бредила по ночам и считала большие числа. Она перед войной закончила 10 классов и мечтала поступить в вуз на математический факультет. Больных навещал фельдшер. Но без лекарств помочь им ничем не смог. Фамилия фельдшера была Дегтярев. Ему удалось достать для матери таблетки от ревматизма и у нее наступило улучшение. А долечиваться ей пришлось уже после войны в различных санаториях. О том, как истощенных голодных людей водили в парилку и один раз в неделю там проводили сеанс «дезинфекции» немало уже сказано в воспоминаниях других узников, я описывать это не буду. Жизнь наша в доме под номером 7 продолжалась однообразно. Но для молодых большим огорчением было отсутствие книг. В нашей семье все с раннего возраста увлекались чтением. В нашем доме была своя библиотека, состоявшая в основном из произведений русской классики. Старшие обитатели нашей комнаты, дядя Андрей, его сестра Настя и дед Красильников вспоминали о прежней жизни; рассказывали о работе в колхозе. Им за колючей проволокой даже нелегкая колхозная доля не казалась такой тяжелой. Тем более, что сельские будни сменялись праздниками, старыми и новыми, с началом сева и отжинками. Наша мать горько оплакивала оставленный дом, скотину, имущество, нажитое за все годы с таким трудом. Горевала о нашем отце, находившемся на фронте; жив ли он, что с ним... Наши соседи ни разу не выразили неудовольствия или раздражения, когда плакали маленькие дети. Общее горе объединяло людей. Дядя Андрей и дедушка взяли на себя заботу об отоплении. Пилили и кололи дрова и носили в дом. Пока еще пользовалисьтеми дровами, которые остались от прежних жильцов. Женщины носили воду из колодца, где всегда сосредоточивались большие очереди. Жизнь в лагере иногда нарушалась мало приятными событиями. Так однажды дед Красильников подошел к воротам штаба, как когда-то ходил в контору колхоза за разнарядкой на работу. И вот вернулся оттуда очень возбужденный с горькой обидой: «Прожил 70 лет честно, никого не обидел, поступал по совести, а теперь на старости лет отхлестали плеткой. Ироды проклятые!» Целый день повторял он эти слова и очень больно переживал свое унижение. К штабу он больше не подходил. Прямо под окнами нашего дома была натянута колючая проволока, которая ни на минуту не давала забыть, что мы в плену, в лагере. Люди продолжали умирать. Освобождались места в бараках, целые комнаты. Весной 1943 года нашу семью перевели в маленький домик у леса. У моей подруги Оли Курановой, в Кутижме на лесозаготовках умерла мать, тридцатипятилетняя женщина. Ее неожиданная кончина ускорили уход из жизни ее родителей, бабушки и деда. В 14 лет Оля осталась совсем одна. Сколько горя выпала на её долю! У другой моей знакомой девочки, Лиды Колосовой, там же в Кутижме финские надзиратели забили до смерти ее 17-летнего брата и 30-летнего дядю. Сколько людей погибло только в одной Кутижме! Мимо нашего невольничьего дома постоянно ходили патрули. А по другую сторону проволоки, на свободе, жила карельская семья, отчего мы еще острее испытывали свою неволю. Нашими соседями по домику была семья из пяти человек: молодая женщина Люба с двумя дочерьми и двумя сыновьями. Мальчики, чтобы не умереть с голоду, ходили под проволоку к солдатской кухне. Однажды Люба предложила и мне сходить с мальчиками на этот опасный промысел, но посоветовавшись с мамой, я отказалась. В желании нам помочь, Люба предложила другой вариант. Чтобы мне не было так страшно решиться на это, она сама пойдет с нами. В тот моменту моей старшей сестры стали от голода пухнуть ноги. И тогда, получив мамино согласие, я решилась сходить с Любой, чтобы раздобыть хоть чего-либо из съестного. Сколько пришлось пережить страхов. Операция по преодолению проволочного заграждения проходила так. Выследив, когда часовой уйдет подальше в противоположную сторону, мальчик Андрей становился ногой на нижний ряд проволоки, а другой брат — тянул конец вверх. В этот момент мы с Любой проползали. Затем я становилась двумя ногами на нижний ряд, а Люба натягивала вверх — второй и в это время проползали Андрей и Толя. Потом доползали до леса и выходили на дорогу по направлению к солдатской кухне. Мальчики знали, где она находится. Повар, увидев нас, знаком подзывал к себе и мы подходили к кухне. Он наполнял нашу посуду кашей. Потом мы заходили в казарму шведов. Мальчики считали их более добрыми. Мы просили продать нам хлеба, хотя марок у нас не было. Солдаты дали нам немного галет, и мы, счастливые, и довольные успехом похода, возвращались тем же путем. После этой первой вылазки я стала смелее ходить с мальчиками за кашей, уже без Любы. К кухне я должна была подходить первой, потому что повара были к девочкам более благосклонны, и надо сказать, никогда не допускали вольностей. Приходилось бывать и в казармах. Я была ростом маленькая и слабенькая. И солдаты, жалеючи меня, всегда мне давали хлеба побольше. Но по дороге, возвращаясь домой, мы все делили поровну. Однако наши походы под проволоку вскоре закончились. Однажды нас троих вместе с Любой вызвали в штаб лагеря и обвинили в нарушении лагерных порядков. Оказывается, на нас донесла жена старосты, хотя сама тоже не раз ходила на свободу. Это уже была весна 1943 года. Моя старшая сестра пошла в штаб к переводчику Семену (впоследствии расстрелянному финнами) чтобы он добился смягчения наказания мне, потому что я была слабая и могла не вынести наказания плетками. Кончилось дело тем, что мальчиков наказали плеткой, а меня и Любу посадили в будку. Кончились дрова, оставшиеся от прежних хозяев. Начали рубить сараи. Лагерное начальство категорически запретило уничтожать нежилые постройки. Но сарай соседнего дома все же был разобран. И тогда в штаб была вызвана 70-летняя женщина. Ее оккупанты избили плетьми. Но топлива не было. И лагерная администрация разрешила открывать ворота из жилой зоны на несколько часов для заготовки дров с корня. Все взрослые стали работать. Мама с сестрой уходили на работу, а я с двенадцатилетней сестрой должна была заниматься заготовкой дров в лесу. Силеноку нас было мало, а времени для заготовки — и того меньше. Поэтому мы выбирали деревья потоньше, запиливали с двух сторон, пока шла пила, а потом раскачивали в ту и в другую сторону и деревина падала... Затем обрезали сучья, распиливали на поленья, грузили на санки и везли в зону. А в комнате в это время оставались трое малышей. Две девочки пяти и трех лет и мальчик одного года. Слава богу, все как-то обходилось. Весной 1943 года настала пора и мне идти на работу, потому что финская администрация с 15 лет всех заставляла работать. Мама, работая на уборке домов в городе, нашла для меня рабочую фуфайку и сапоги. Я нашила себе на рукав красный лагерный знак. Так начались мои подневольные будни. Бригада, к которой я была приписана, работала на вокзале. Мы укладывали полуторометровые поленья. С нами работали и военнопленные. Они сбрасывали с вагонов чурки, а мы их укладывали в костры. Работа была тяжелой, а мы были ослабленными. От этой работы у меня ныли руки и ноги, болела спина. Но жизнь шла своим чередом. После болезни у меня подросли волосы, закудрявилась голова. К нам стал заглядывать военнопленный из Малой Ладоги. Им разрешалось с нами беседовать. Этого молоденького пленного звали Петей. Наши женщины, чтобы хоть как-то облегчить участь военнопленных, выпрашивали у финнов сигареты, хотя сами не курили и отдавали своим несчастным соотечественникам. Петя чаще общался со мной и однажды попросил мою фотокарточку. Фото у меня было детское. Кто-то из военнопленных ее увеличил и «сделал» меня повзрослей. В это время у нас появился новый конвоир Матти. Я приглянулась ему. Однажды случай свел моих поклонников. Петя пришел раньше. Мы сидим с ним на дровах и разговариваем. Вдруг из-за костра с винтовкой появляется Матти. Петя встал, а Матти спросил: «Петя любит Валю?» Петя кивнул головой, повернулся и пошел. Я за него испугалась, и пытаясь задобрить конвоира, улыбнулась ему и сказала по-фински: «Матти тоже любит Валю». И в ответ услышала: «Валя тоже любит Матти». И оба смутились. Матти сел рядом со мной на то же место, где только что сидел Петя, достал какой-то документ и прочитал, показав мне свое полное имя: Олави Матти Парикко. А затем спросил, хотела ли бы я поехать в Финляндию? Я ответила, что идет война и об этом говорить рано. Матти все чаще стал приходить к месту нашей работы. И однажды я сказала: «Поработай немного за меня, у меня болят руки». Он ответил, что не может этого сделать, потому что не имеет права выпускать из рук винтовку. Он каким-то образом познакомился с моей мамой. А однажды заметил, что у меня такие же красивые волосы, как и у мамы. Вскоре нашу бригаду перевели на другой участок, и я уже больше никогда не встречала ни Петю, ни Матти. Неизвестно, остались ли они живы и если остались, то как сложились у них судьбы... Мы стали работать на Перевалке. Грузили песок, опилки, уголь, ящики с запасными частями, мешки с картофелем и продуктами. Одним словом, работа была ничуть не легче, чем на вокзале. Старшие нас, как могли, щадили: брали на те машины, где груз был легче. А однажды произошел такой случай. Мы грузили песок на машину. Финские лопаты были с большим захватом, и я, бросая песок, дважды его не добросила до машины. Начальник гаража схватил у меня лопату, набрал полную песку и забросил в машину: «Так нужно работать!» — поучительно сказал он. Потом бросил мне лопату и она меня ударила по голове. Оскорбленная, я бросила лопату в него. Женщины замерли: что-то теперь будет?! Мой обидчик был на фронте контужен и к тому же по природе своей зол. Но случилось то, чего никто не ожидал. Он отшвырнул лопату в сторону и громко по-фински выругался. С ним у меня произошла еще одна встреча, когда солдаты, шофера и слесари обедали, нас на это время закрывали в бане, где мы усаживались на скамейке и ели хлеб, запивая его водой. Иногда, чтобы поднять настроение, пели любимые довоенные песни. Среди нас было две замечательных певуньи из Заонежья. Однажды мы запели о Стеньке Разине. Вдруг дверь отворилась и вошел стройный высокий блондин, начальник гаража. Мы замолчали. Но он попросил продолжить. Мы снова запели, а он стал нам подпевать по-фински. Потом обратился ко мне и сказал по -русски: «Гордая девушка!» Он побеседовал с нами о житье нашем лагерном. Говорил по-русски, хотя несильным акцентом. Разные были финны. Некоторые нам сочувствовали, особенно из тех, которые не входили в лагерную администрацию. Иногда нас отправляли в Матросы за бревнами. Шофера предлагали кому-либо из девушек сесть в кабину, но поскольку свободное место было одно, то мы отказывались, и терпели холод, стоя между кабиной и бревнами. Езда такая была не из приятных. В любую минуту бревна могли разлететься и придавить нас. Наша задача сводилась к тому, что мы зацепляли конец бревен в кольца, а шофера, стоя на машине, тащили их по продольным слегам на лесовоз. Ездили мы в кузове открытой машины. И однажды со мной произошел несчастный случай. Мы привезли для гаража уголь, который располагался в конце ул. Урицкого. Выгрузив уголь, мы сошли с машины на землю. Было скользко. Мы разговаривали между собой и вдруг я потеряла сознание. А когда пришла в себя, увидела, что нахожусь в кабине машины. А произошло вот что. Пьяный солдат раскатался по скользкому льду. Потеряв равновесие, ухватился за меня и я упала головой о лед. Я попросила женщин подвести меня к этому солдату. Не долго думая, я ударила его по щеке. Шофер, оказавший мне помощь, встал между нами и увел пьяного. Меня снова отвели в кабину и я там лежала до конца смены. Вечером женщины привели меня в лагерь и довели до нашего барака. У меня были сильные головные боли, которые продолжаются до сих пор. Лечения никакого оказано не было. Скорее всего это было сотрясение мозга с потерей памяти. Когда я через неделю вновь появилась на работе, солдат- виновник смотрел на меня исподлобья, но ничего не сказал. Один раз в неделю с целью проверки санитарного состояния и чистоты содержания жилья, приходил санитар с плеткой. И плохо приходилось тем жильцам, у кого обнаруживали грязь и беспорядок. У моей двенадцатилетней сестры Машеньки все было всегда в порядке. Уборка помещения и поддержание чистоты в нем полностью возлагалось на нее, потому что взрослые работали с утра до вечера. А кроме того, на попечении Маши были пятилетняя сестренка Нина, трехлетняя дочь старшей сестры Неля и ее годовалый сын Женя. Удивляешься тому, как рано взрослели в тех условиях дети. Но всему приходит конец. В один из июньских дней 1944 года один из финских охранников попросил у нас для чего-то веревочку. А потом сказал: «Сегодня мы уходим, а завтра придут ваши». Уходя из города финские войска взорвали и уничтожили все, что могло задержать наступление наших войск. 28 июня было яркое солнечное утро. Стояла непривычная тишина. Мы все бросились к воротам. Они были открыты. На одном из домов у штаба уже кто-то успел повесить портрет Сталина. У штаба мы узнали, что пришла Онежская флотилия. Все побежали к причалу, который находился в конце ул. Ригачина. Там уже была огромная масса людей, встречавшая моряков. А уже на второй день мы встречали нашу пехоту. Одна из моих двоюродных сестер вместе с подругой соорудили приветственный лозунг и с ним встретили освободителей города. Для всех нас началась новая, хотя и трудная, но свободная жизнь. Прошли годы и бывшие лагерные дети получили различные профессии, многие из них — высшее образование. Мы с сестрой Машей стали преподавателями, Нина и Женя — инженерами, Нелли — экономистом. Но тяжелая лагерная жизнь не могла не сказаться на нашем здоровье. В 28 лет ушла из жизни моя племянница Неля. Ранняя смерть дочери сократила жизнь сестре Шуре. Не успела ни дня прожить на заслуженном отдыхе младшая сестра Нина; не доработала до пенсионного возраста и я: по состоянию здоровья вынуждена была выйти на инвалидность. После выхода на пенсию сразу получила инвалидность и сестра Мария. Но мы выжили, а значит — победили! Источник: (1991) Судьба: Воспоминания - Стр.8-14 (2023) Мы ещё живы - Стр.87-89