Из воспоминаний петрозаводчанки Т.А.Сагайдак об эвакуации в годы войны в Молотовскую область. 1941-1943 гг.

Гражданские

Страна: СССР 10 июля я приехала в Петрозаводск, вышла на станции Голиковка. Пришла домой, дома никого нет. Ивана Ильича мобилизовали в армию. Сын Юра со свекровью Еленой Ивановной вместе с детским садом увезен под Вытегру в дер. Палтога. Я умылась, оделась и пошла разыскивать Ивана Ильича. Соседи мне сказали, что он в штабе армии на пр. Урицкого, д. 50, где раньше располагался Карельский научно-исследовательский институт культуры. В здание меня солдат не пропустил. Позвонил Ивану Ильичу, мол, жена просит выйти. Он в ту же минуту выбежал, обнял и говорит: «А я не верил уже, что ты сможешь вернуться. Так переживал». Вечером его отпустили домой. Накрыла стол, поужинали, поговорили, погрустили. Легли спать, и вдруг по радио объявили: «Воздушная тревога». Самолеты бомбили мост через р. Шуя, баки с горючим в Песках. Иван Ильич вскочил, на ходу оделся и побежал в штаб армии. Прощаясь, сказал, чтобы я уезжала скорей в Палтогу к сыну: «Не бери ничего, все сохранится». Наутро штаб ПВО объявил, чтобы все, кроме комсомольцев (они нужны были на оборонных работах), оставили город, эвакуировались. Собрала я два места. Кореневичок с детской одеждой, да кое-что для себя. Увезла личное дело Ивана Ильича, которое он очень просил сохранить. Днем пришла на пристань, там уже было много народу: старики, женщины с детьми. Нас погрузили на баржу. Маленький буксирный пароходик потянул баржу. Опять началась бомбежка города. Буксир отошел от баржи, а мы, прижавшие ближе к стенкам баржи, ждали, что же будет? Наши самолеты отогнали их быстро. Послышался отбой. Буксир причалил к барже и потянул ее по Онежскому озеру. Ночью мы были в Палтоге, что под Вытегрой. Встретила меня свекровь со слезами, боялась, что я не приеду с юга и что она тогда будет с внуком делать. Пошла я в детский сад. Подошла к забору, смотрю и чуть не плачу. Увидела сына, крикнула, он как стрела примчался. Я плачу, и он плачет. Взяла его домой, и он весь день ходил за мной: боялся, что уеду в Петрозаводск, а его не возьму. Жили мы в Палтоге с месяц. Враг подходил к Петрозаводску. Из Петрозаводска пришла команда: перевезти в глубь страны семьи партийных работников. На пароходе нас привезли в Вологду, из Вологды — в Кирилловский район, в село Никольское. Наступила осень. К этому времени Свирь до Вознесенья была захвачена финнами. Петрозаводск тоже. Ночью в сентябре нас, с десяток семей, эвакуировали снова в глубь страны, на Урал. Погрузились мы в теплушки, и много дней ехали в неизвестность. Наконец, поезд остановился на станции Кишерть — это районный центр, недалеко от г. Кунгур Молотовской области. Нас ждали. У лошадей, впряженных в большие телеги, стояли колхозники. Нас рассадили и увезли за 18 км в дер. Черный Яр. По приезде всех распределили по домам, тогда согласия у колхозников не спрашивали. Нас троих (меня, сына и свекровь) поместили к престарелым Ширяевым. Дед Василий был инвалидом гражданской войны, ходил упираясь на палку, было ему 75 лет. Его жена, бабка Евланья, сгорбленная, тоже лет 75, была староверка. Бабка была молчаливая, дед — общительный. Изба была большая, состояла из одной комнаты. Кроме двух столов да нескольких скамеек в ней ничего не было. Сбоку у входа — большая русская печь, голбец-рундук, с него бабка забиралась спать на печку. Рядом с печкой были устроены широкие полати под потолком, где мы и спали втроем. Забирались на полати с того же голбца-рундука. Дед спал на двух сдвинутых скамьях. Под бок бросал какую-то шкуру, сверху накрывался тулупом. Дед и бабка спали в том, в чем ходили днем, не раздеваясь на ночь. Посредине комнаты стояла печь «буржуйка». В доме было холодно, и дед ночью «шуровал буржуйку». На полатях спать было жарко, а на полу холодно. В доме не было вторых рам. Туалет находился под открытым небом, на улице. Через день после приезда бригадир колхоза приказала завтра же выйти на копку картофеля. Пошла я копать в чем приехала — в резиновых ботиках. День поработала, подошва и каблук на одном ботике оторвались, еле дошла до дому. На второй день дед-хозяин дал мне лапти, бабка Евланья — портянки. Научили как завязывать, и я с того дня с десяток пар лаптей износила. Летом — лапти-корзиночки, без завязок и портянок. Привыкла, как будто сроду в них ходила. В 1941 г. к зиме я купила всем троим по валенкам домашней катки, а весной опять — лапти на ноги. Сфотографировалась я в лаптях и отправила Ивану Ильичу фотокарточку. Он показал фото начальнику политотдела штаба дивизии. Рассказал о нашем житье-бытье, тот сразу дал распоряжение подобрать нам самые маленькие мужские сапоги и выслать. Получила я посылку нежданную. В ней две пары сапог (40-й и 41-й размеры). Обрадовались мы со свекровью. Я сразу же написала письмо, поблагодарила. Осенью 1943 г. мне дали в школе место учительницы, и я весь год на работу в школу ходила в мужских сапогах, а когда шла на ферму за молоком, одевала на них галоши. Получать деньги по аттестату, присланному мужем, приходилось в Кишерти, в райвоенкомате. Туда — 15 км, и обратно — 15. Иногда приходила домой, когда уже темнело. Особенно тяжело было ходить зимой. Морозы сильные там, иногда и в пургу попадала. Чуть не каждый день писала письма на фронт. И получала часто. Письма получала и читала вслух всем. Хозяева хорошо относились к нам, жалели. Дед, бывало, даст приказ бабке: «Отвесь ребенку фунт масла, дай десяток яиц, дай кружок мороженого молока». Бабка боялась деда и беспрекословно все выполняла. Я платила им. Печет, бывало, бабка шаньги (калитки) и первую даст Юре. Дед ходил на речку ловить рыбу, бабка сделает рыбник, посмотрит на деда, тот качнет головой, мол, отрежь кусок рыбника парню, она его понимала и угощала рыбником. Почтальона дед ждал, как и мы. Приходило письмо, читала я вслух, плакали мы со свекровью, плакал и дед. Дел было по дому много, а рабочая сила — я да свекровь. Дрова надо было напилить, расколоть. Пилили мы бревна со старого сарая, толстые, колоть и пилить было тяжело. Толстые чурки я колола клином, это отец научил меня им пользоваться. Я колола, свекровь складывала в костер, носила домой. Воду я носила с колодца на коромысле. Полы были некрашеные, мытья много. Баню надо было истопить, на всех воды наносить — все на мне. Белье стирать — мыла не было, варила щелок из золы. До крови переедал щелок кожу рук. Надо было терпеть, выхода не было. Много пришлось поработать в колхозе. Весной садили семенники моркови, семена потом собирали, и колхоз их продавал. Прополка овощей летом, осенью — сбор их, уборка льна, зимой — вывозка навоза на поля, пряли со свекровью пряжу для рыболовных сеток. Вставала бабка Евланья рано, затопит русскую печь, я присяду поближе к огоньку и пряду. До чая, до работы два просня (веретена) и напряду. А потом иду в колхоз на работу. Однажды в 1942 г. летом бригадир отправила меня в г. Кунгур продавать овощи. И я проторговалась. Покупатели говорили: «Ну, молодуха, прикинь хоть еще-то луковичку, морковинку, редиску». И я подбрасывала всем. К обеду все было продано. Деньги положила в мешок, поехали с шофером обратно. В правлении колхоза стали с бухгалтером деньги считать: не хватает по накладной за полученные мной овощи почти 400 руб. Проторговалась. Жалела людей, «поход» давала. Сходила домой, взяла из запасов и внесла. Больше торговать не поехала. Осенью молотили хлеба на «сложке» с конным приводом. Куда меня ни поставят, везде получалось: и на подаче снопов, и на оброске соломы, лопачении зерна, за коневода пришлось быть — подгоняла лошадей, а колхозницы окликали: потише, не успеваем. Легко управлялась в роли помощника бригадира по уборке и обработке льна. Рвали, сушили, молотили — семена получали, мочили, сушили, трепали от кострицы, мяли, в кудельку собирали, пряли. Пряли пряжу для рыболовных сеток. Всему этому была научена в детстве родителями. ?Зимой возили на поля навоз. Помню, отец учил меня: неглубоко вилы пускай, пласт поменьше бери. Я так и делала. Получалось хорошо. Один раз бригадир назначил меня на вывоз навоза. Лошадь дали молодую, плохо еще объезженную. Набросали мне навоз на дровни, выехала я от скотного двора, как заправская крестьянка. Дорога была в гору. Лошадь легко везла воз. Подъехала я к полю, лошадь остановила и хотела опрокинуть воз. Подложила между полозьями стяг, дровни чуть накренились, навоз опрокинулся, а лошадь моя как рванет и умчалась к скотному двору. Осталась я в двух километрах от деревни. Плачу, ругаю себя и все на свете. Иду пешочком, а уже вечерело. Колхозники испугались, когда одна лошадь пришла. Целый переполох был. Прихожу с распухшим от слез лицом. Обрадовались, что жива. На следующий день отправили готовить семена ржи и пшеницы к весне. Работа была тяжелая. Надо было переносить семена в мешках из одного амбара в другой. Пропускала семена через веялку, триер. За день так наносишься мешков, приходишь с работы, еле стоишь на ногах, руки и спина болят. Непосильная работа дала осложнение: заболела печень. Желчь разлилась так, что вся была желтая. Желтуха. Дня два-три, пока была температура, бригадир дала полежать. Спасибо хозяйке, бабке Евланье, она заварила какую-то травку и поила меня. Стало легче. (Но незалеченная желтуха позднее перешла в хронический холицестит.) Тут меня, видимо, бригадир пожалела, и какое-то время после болезни я пряла пряжу. Научилась, вернее напрактиковалась, быстро мотать на мотовила, считать чисменки и пасмы — получался моток. Много мотков было напрядено и сдано в правление колхоза. Вечерами зимой женщины вязали носки, варежки, шили кисеты, вышивали носовые платки, пекли пряники, печенье и отправляли посылки на фронт. Я напекла пряников, печенья, бабка Евланья связала носки шерстяные, шарф, и отправила я посылку Ивану Ильичу. Получил он посылку и отчитал, зачем я это делаю. «Мы сыты», — писал он. Колхозники на посылках писали просто: «Бойцам Северо-Западного фронта». В 1941-1942 гг. было много сельских сходок по сбору средств на оборону. Некоторые вносили тут же на собрании кто деньги, кто облигации. Я одной из первых подошла к столу и внесла на три тысячи рублей облигаций. Иван Ильич в одном письме просил меня так сделать. Когда я об этом написала ему, он был благодарен. Поздней осенью 1942 г. Кишертский райисполком Молотовской области наградил меня Почетной грамотой за активную работу на колхозных полях в дни Отечественной войны в соревновании с Северо-Западным фронтом. Я написала о награждении Ивану Ильичу на фронт. Он был горд за меня, воодушевлял на большие дела. Работала чаще сверх сил, не замечая усталости и переутомления. Время было такое, нельзя было работать иначе. Местные женщины иногда говорили: «Не гонитесь вы, бабы, за ней, не глядите на нее, все равно за ней не угнаться». А бригадир, бывало, свекрови моей и скажет: «Ну и невестка у тебя работящая!» А она в ответ: «Эта еще что, а вот у меня там есть невестка...» За работой на колхозном поле, за домашней крестьянской работой на своем участке время в ожидании писем с фронта шло быстрее. Работа отвлекала. Письма я писала чуть не через день. Получала нерегулярно: то - нет ни одного письма, то сразу два-три получу. Письма были добрые, теплые, ласковые. Прочитав письмо, тут же садилась к коптилке и писала ответ. Письма с фронта были для нас, эвакуированных, событием. Читали коллективно. Иногда письма навевали какую-то непредсказуемую грусть. Плакали мы со свекровью, плакал сын Юрий, плакали старики-хозяева. В первых числах января 1943 г. я получила письмо, датированное 29 декабря 1942 г., и радовалась, что у мужа все хорошо, что он жив. А в середине января получила известие, что 2 января 1943 г. он убит, а 3 января похоронен. Не описать боли. Плакали с нами дед Василий и бабка Евланья. Несколько дней меня даже на работу не назначали. Казалось, не хватит сил пережить. Хотелось идти добровольцем в армию. Но рассудок подсказал, что надо жить, бороться, ведь кроме меня у сына никого нет. А сын ходил за мной по пятам и смотрел на меня испуганными глазами. Как бы повзрослел. Много писем в те дни получила от сослуживцев части, очень они тяжело переживали. Прислали посылку — вещи Ивана Ильича, а Юре — пакет конфет. Прислали фотокарточку Ивана Ильича. Каждый день теперь казался годом. Ушла в себя. Пошла в РОНО в Кишерть и попросила назначить на работу учительницей. Освободилось место в местной школе (учительница уехала к родным). Выслушали меня, по сопереживали и дали согласие. Я не верила долго этому, думала, не может быть, что буду работать в школе. Получила в двухкомплектной школе первый и третий классы, а вторая учительница вела второй и четвертый классы. Работа в школе после такого тяжелого труда в колхозе была великим счастьем. Работать с двумя классами я уже умела. Итак, явилась я в школу в хромовых мужских сапогах 40-го размера. Это после лаптей-то, да хромовые сапоги! Ушла я с головой в работу. А тут заболела заведующая школой, пришлось мне заниматься в две смены. День был весь занят, вечером при коптилке проверяла тетради, готовилась к урокам, готовила наглядные пособия. С деревенскими ребятами работать было легко, но очень уставала. Через две недели приступила к работе учительница, которую я заменяла. Перед зимними каникулами приезжала проверять работу инспектор РОНО и, обобщая проверку, отметила мою работу. На зимней учительской конференции в Кишерти мне вынесли благодарность приказом и дали премию — мыльницу местного Лысьвинского производства, которую храню до сих пор и пользуюсь ею. Учебный год окончила, имея одного второгодника. Летом с ребятами ходили в колхоз на прополку овощей, собирали колоски на полях. В конце лета нас разыскали Ильюхины, сестра Нина и ее муж Митя, которые были эвакуированы в пос. Гайва Молотовской области. Жили мы, оказывается, близко друг от друга. Завязалась переписка. Осенью Дмитрий Михайлович приехал на лошади, увез кореничок, взял с собой Юру, а я приехала позднее пароходом. Встретила нас сестрица со слезами. Поплакали, погрустили, а жить-то надо! Через месяц я устроилась в школу учительницей начальных классов. У Нины было пятеро детей, да нас двое, а комната была одна, 18 квадратных метров. Готовилась к урокам у соседки. Потом освободилась на нижнем этаже маленькая комнатка и ее отдали мне. Нина готовила еду, и мы все вместе долго питались. Питание было плохое. Варила какой-нибудь крупяной суп, да лепешек напечет из тертой мороженой картошки или с очистков. Митя питался в столовой ИТР. Он был председателем профкома, работал механиком, и вечером, когда возвращался с работы, в кармане гимнастерки приносил пиленый кусочек сахара. И когда все собирались к чаю, он этот кусочек, завернутый в бумажку, отдавал Юре. Один раз сказал своим ребятам: «У Юры нет папы, надо о нем заботиться, беречь». И так было всегда, пока мы питались вместе. Никто из ребят не просил сахара у отца. В предзимье я купила козу за 13 тыс. руб. У Мити был сарайчик, он отгородил место для козы. Коза оказалась породистой, давала до трех литров молока. Тут жить стало легче. Юра хорошо пил козье молоко, окреп, не болел, да и Нине для ребят я ежедневно давала молоко. Умудрилась летом, когда коза давала много молока, продавать один литр за десять рублей. Летом я нарастила овощей, картофеля. Наносила очень много веников. А за вениками ходили я с Митей и его старшие сыновья Володя и Гена. Возни с козой было много. Надо было в шесть утра подоить, проводить в стадо, вечером сходить, встретить, убрать за ней. Спать было некогда. Надо было ведь и в школе работать. Но в труде и заботах легче было пережить нахлынувшее на меня горе. Трудности закаляют человека, знаю по себе. Вся моя жизнь прошла в борьбе — выжить, выжить, добиться поставленной цели. Да, это так! Источник: Архив КНЦ РАН. Подлинник. (1995) По обе стороны Карельского фронта, 1941-1944 - Стр.399-404