Из воспоминаний петрозаводчанки О.С. Иванниковой об эвакуации в Архангельскую область. 1941-1943 гг.

Гражданские

Страна: СССР Война застала меня в родной деревне Войница Калевальского района КФССР. О начале ее мы узнали сразу по радио, по телефону из районного центра и от военнослужащих, части которых находились в деревне с окончания финской войны. Слушали в деревенской библиотеке по приемнику с наушниками речь Молотова. С первых дней войны все, кто мог, молодые и старые, работали на оборонных работах. На берегу р. Войница очищали от леса полосу шириной 200—300 м и делали заграждение из колючей проволоки. Работали с 7 утра до поздней ночи. Это продолжалось до 4 июля. Были налеты вражеских самолетов, но, к нашему счастью, обстрелов не было. Об эвакуации нам сообщили 4 июля. Велено было собраться без вещей, взять только самое-самое необходимое и продукты на дорогу. Объяснялось это тем, что ни машин, ни лошадей не оказалось. Моя мать, как и другие соседки, сразу кинулась за озеро, где у нас всегда в летнее время держали коров. И оттуда с коровами на привязи отправились в путь, ожидая нас по дороге на Калевалу. Дома осталась я — самая старшая, мне было уже 16 лет, брат 1926 г. р. и брат 1933 г. р., старенькие дедушка и бабушка. Надо было собрать их без паники в долгую дорогу. Старший брат Сергей уже воевал где-то на Кестеньгском направлении в партизанах. Отец находился на сплаве леса на оз. Куйтто. Деда и бабушку все же удалось посадить на подводу, мы с братиком за руку, старший брат схватил охотничье ружье и собаку за веревку — и в путь на Калевалу пешком 55 км. По дороге без конца шли войска навстречу нам, везли орудия, боеприпасы. Поэтому нам все время приходилось двигаться по обочине. Догнали мать и других женщин со скотом. Несколько раз были авианалеты, поэтому нам со скотом приходилось сворачивать в лес и прятаться. Так мы шли, почти не отдыхая, до лесопункта Кис-Кис. Там нас встретила двоюродная сестра, накормила нас и устроила на отдых. Только улеглись, нас тут же подняли — срочно надо двигаться дальше, на Калевалу. Младшего братишку мы уже тащили по очереди на спине — устал, хотел спать. Недалеко от Калевалы нас встретил отец и очень удивился: почему мы пешком и без вещей. А вещички наши для всей семьи: одно одеяло тонкое, одна подушка, пара полотенцев и продукты — этот маленький узелок, оказывается, провезли на военных машинах в Калевалу. Бабушку нашу одели знакомые в Калевале, а то она в одном легком платье приехала. Отец отправился в штаб погранотряда, чтобы получить разрешение съездить домой, привезти вещи. Но ни машины, ни разрешения на выезд ему не дали, хотя боевые действия в Бойнице начались через четверо суток. Отца отправили со сплавом до Кеми, а нас, всю Бойницу, устроили под 2—3-мя крышами в дер. Чикше, 10 км от Калевалы. Оттуда нас, молодых, сразу отправили на оборонные работы. Строили блиндажи, рыли окопы, траншеи по Ругозерской дороге, а также у ложного аэродрома в Чикше. Отец еще раз приезжал к нам в Чикшу. Потом был призван на фронт, и уже в эвакуации на имя матери получили извещение — пропал без вести в декабре 1941 г. Последнее письмо он написал в ноябре 1941 г. из-под Колпино Ленинградской области. Из Чикши уже на машинах нас отправили дальше по Кемской дороге. Где-то там была опять остановка, и нас молодых отправили в дер. Панозеро под руководством председателя сельсовета В. Ф. Кислевяйнена убирать урожай. Местные жители здесь уже эвакуировались. Следующая остановка — ст. Шуерецкая. Нам очень повезло: мы не попали под бомбежку, увидели только страшные следы, немало наших земляков погибло на ст. Кемь. В конце октября нас погрузили в большие товарные вагоны, мне помнится, что их пульманами называли. В вагонах были сколочены из досок нары двухъярусные, и была большая круглая железная печка-буржуйка для отопления. На дорогу давали паек, очень скудный, по-моему, только хлеб и сахар. Спасибо нашей шуерецкой хозяйке — Клавдии Степановне — она наварила нам картошки и камбалы на дорогу. В Шуерецкой похоронили мы дедушку, не выдержал дорожной муки. В Кеми жила наша тетушка Настя, которая одела и обула моего младшего братика, дала братьям зимние шапки, две подушки и одеяло и что-то из обуви. Ехали мы по Обозерской дороге, ехали долго, 18—20 суток, до Котласа. Дорога эта никогда, наверно, не забудется, настолько она была тяжелой, мучительной. Было холодно, голодно. Умирали старики, малыши. На наших руках умерла старенькая бабушка, одинокая, сестра моего дедушки. Мертвых забирали на больших станциях — приезжали подводы, мы их заворачивали кого во что было и грузили на подводы. Горячую пищу нам давали всего раза два на всем пути. А так воду добывали иногда из снега, кипятили кипяток и черный хлеб. Помню такой случай. Когда у кого-то хлеб кончался, особенно страдали малыши, они вслух все высказывали. И один мальчик, лет 3—4, говорит своей маме (это семья Герасимовых из дер. Тихтозеро): «Мама, посмотри получше наш чемодан, там, наверно, хоть крошки остались, собери их мне в ручки». Тут мы, молодые, увидели впервые слезы на глазах у наших матерей." Но все-таки они были выдержанные, умницы. Все ехали дружно, иногда шутили, это была большая моральная поддержка для всех обитателей пульмана. Нашей семье место в вагоне досталось напротив дверей, у противоположной стены. Когда мои братья утром просыпались, у них шапки примерзали к стене вагона, приходилось оттаивать, чтобы не порвать шапки. Однажды старший брат засмеялся и сказал: «Хорошо, что хоть голова не примерзла». Не помню, в каком городе наш состав оказался рядом с составом москвичей или каких-то других центральных городов. Они ехали в спальных вагонах, на столах у них была колбаса, булки, масло, сахар. Было, конечно, обидно, горько за наших малышей, которые иногда и крошек-то не находили. Но мы выдержали, спокойно проглотили слюнки и поехали дальше, не зная куда нас везут, где конец нашего пути. Был случай, когда у нас кончились дрова:. Топить нечем. На улице мороз и в нашем пульмане тоже. Тогда молодежь, нас было человек 10, собралась в поход за дровами. Бригадиром объявила себя одна грузная, но боевая женщина из Тихтозера, нашего же района. Была долгая остановка. Мы пробирались под вагонами через 3—4 состава и увидели метрах в 300 большущий склад дров под открытым небом и с военной охраной. Подождали, пока караул скроется в другом конце, ринулись, схватили все по охапке и быстро в обратный путь. А наш бригадир застряла с дровами, на нее уже солдат с ружьем: «Бабка, стой! Стрелять буду! Бросай дрова!» Пришлось нашей бригадирше вернуться без дров. Мы хохотали от всей души, забыв и о холоде, и о голоде. Доехали до следующей станции, хорошо протопив нашу буржуйку. Так мы доехали до г. Котласа Архангельской области. После Котласа нас, по несколько вагонов, стали оставлять на маленьких станциях. Встречали нас колхозники на подводах. Наша семья с двумя другими семьями попала в маленький колхоз под названием «Искра». Деревня называлась Горка, действительно, она стояла на горке. Это был Рябовский сельсовет Сольвычегодского района Архангельской области — у р. Вычегда. Как нас встретили местные жители? Квартиры, конечно, были приготовлены всем в домах колхозников. Одни встречали нас с большим удивлением и недовольством: «Откуда таких голодранцев на нашу шею привезли?» Ведь у нас не было зимней одежды и никаких, даже самых необходимых вещей для жизни — голодные и раздетые. Другие — с большим пониманием и жалостью. Помню, моему маленькому брату одна тетушка принесла горячую шанежку — он бесконечно радовался. Наша хозяйка, куда нас определили на квартиру, оказалась очень нелюдимая, недовольная нашей большой семьей. Вот ее дочь Нюра нас очень охотно понимала. Мы старались ей объяснить — откуда мы и почему нас привезли к ним. Хозяйка упорно не хотела нас приютить, и мы вскоре переехали в другой дом, где жила еще одна наша семья. В этом колхозе жила и еще одна семья из Калевальского района. Мать и дочь очень болели, обе умерли, а сына забрали в детдом г. Сольвычегорска, фамилия их была то ли Кузьмины, то ли Степановы. Мать наша сразу же пошла работать в колхоз. Хорошо запомнились и, наверное, никогда не забудутся однорукий председатель колхоза Максим Байдин, его жена, конюх колхоза, Марфа Ивановна, -их дочь-учительница Александра Максимовна. Очень душевные, добрые, отзывчивые люди. И морально, и продуктами, и всем, чем могли, помогали эвакуированным, хотя колхоз их был маленький, бедный, и сами-то они не зажиточными считались. Особенно тяжелой стала первая зима, получали только паек хлеба из сельпо. Весной, когда растаял снег на полях, мы выкапывали прошлогоднюю картошку, пекли из нее лепешки, собирали из-под снега колоски, оставшиеся с прошлого урожая, сушили, мололи, что очень было кстати к нашему столу. Потом появился на полях щавель, на болотах — прошлогодняя клюква. Все это, однако, не помогло нам избежать несчастья. Очень тяжело заболела старшая сестра, которая примкнула к нам еще в Карелии. Заболела она тяжелой формой дизентерии. Спасла ее бабушка, не помню теперь, чем она ее лечила, но медиков не вызывали. Устроились мы с сестрой работать в сплавную контору рабочими на запань, стали сплавлять лес по Вычегде, пилить дрова для пароходства, грузили вагоны лесом в Котласе, строили г. Коряжму — в общем, трудились везде, куда нас только посылали. Было очень трудно из-за отсутствия одежды и обуви. Мать разрезала старое байковое одеяло, сшила из него нам бурки, на них надели резиновые чуни (глубокие калоши). Потом, когда они уже совсем разорвались, нам выдали большие рабочие ботинки и еще фуфайки: сестре новую, а мне старую. Мы были довольны обновами, а о лучшем тогда и не мечталось. Когда брату исполнилось 15 лет, колхоз его тоже отправил на сплав леса. Однажды он упал в реку в холодную воду вместе со своим багром, чудом его вытащили, отправили домой, после, конечно, все сказалось на его здоровье. Вспоминается, как по-разному к нам относилось начальство запани. Технорук Конушин был душевным человеком, с пониманием относился к нам, эвакуированным, никогда не бранился, спокойно объяснял нам все задания, как и где поступать по технике безопасности. Но и мы были очень дисциплинированные, не отказывались ни от каких дел, старались изо всех сил. Начальник запани Ширяев — полная противоположность. Грубый, суровый и беспощадный. Не хватало у него человеческого тепла, жалости к людям. Был такой случай. Нам не выдали хлебные пайки, и мы отказались выйти на работу в ночную смену. Нас, 12 молодых девушек, наш начальник оформил под суд. Надо было ехать в районный центр — Сольвычегодск. Были среди нас карелы, белорусы, украинцы, полячки (спецпереселенцы), они там жили уже до нас целыми поселками. И вот суд нас оправдал, а начальнику пришлось платить всем средний заработок за три дня. А спас нас парторганизатор Тарасов (кажется, тоже из эвакуированных), работал он в главной конторе и приехал специально разобраться. Помню еще такой случай. Прибыл катер с мешками крупы, муки, овса. Требовалось срочно выгрузить их в склад. Я маленькая, худенькая, а надо нести мешок на плечах по двум доскам с катера на берег. Когда мне взвалили мешок на плечи, я упала и не могла вылезти из-под мешка, но рядом оказалась моя старшая сестра, она была здоровей меня, быстро откинула мешок и не на шутку поругалась с начальником. Меня, конечно, освободили от этой разгрузки, но в дальнейшем до последнего дня нашей работы там начальник нам мстил. Даже когда надо было похоронить нашу бабушку, он не отпустил меня на похороны, а послал работать на дальний участок. Еще запомнился случай, когда я работала с багром в руках, вытаскивая разного рода древесину по кошелям. Однажды неумело, неудачно взмахнула багром и — мимо бревна. Упала в воду и плыву среди бревен прямо в станок, где сбиваются большие пучки огромными железными лопастями. Тут мои напарницы такой крик подняли, все подбежали ближе и вместе с бревном, за которое я крепко уцепилась, вытащили меня. Вот такие мы были сплавщики на первых порах, и всякое там со всеми случалось. Силенок и навыков не хватало, питались плохо, одежда и обувь быстро рвались, а новую не выдавали. Но мы были удивительно терпеливы. Работали все годы без выходных, без отпусков, с 6 утра до поздней ночи. Никаких отгулов, тем более прогулов (это уже подсудное дело) и, что удивительно, без больничных. Часто нас посылали на всякие «прорывы». Так, нас послали на строительство г. Коряжмы. Делали фундамент для какого-то завода, рыли котлован. Земля мерзлая, а норму надо выполнять. Жгли костры, чтобы земля оттаяла, долбили тяжелыми ломами и вытаскивали землю на поверхность. Пайка, конечно, не хватало, поэтому утром шли на работу без завтрака, чтобы плотнее поесть в обед (давали нам горячий обед в столовой), ведь надо было работать еще больше полсмены до окончания рабочего дня. Жили мы в бараке, где кишели клопы и тараканы. У сестры появилась куриная слепота, как солнце сядет, она ничего не видит, приходилось мне ее за руку домой вести и дома для нее все делать. Помогла нам местная жительница: достала печень молодой лошади (растерзал волк и пришлось лошадь зарезать) и рассказала как ее приготовить. Я все сделала, и болезнь больше не повторялась, сестра стала и ночью видеть. Командировали нас также в г. Котлас для погрузки вагонов двухметровыми бревнами. Это все, сказали, для обороны. Днем пилили, ночью грузили в вагоны. День и ночь шли вагоны, а мы работали в две смены, таскали бревна, когда по-одному, когда вдвоем. А паек все тот же, да мы и не просили больше, так как знали, что неоткуда дать. В одно время хлебный паек давали белым хлебом. У меня сестра обессилела совсем, не могла смотреть на белый хлеб, тогда мне пришлось идти в деревню, выменять белый хлеб или на картошку, или на черный хлеб. Однажды удалось купить на рынке буханку черствого черного хлеба за 300 руб. Деньги у нас имелись: сами получали, да и брат ежемесячно высылал с фронта по своему аттестату по 400 руб. Местные жители продукты меняли только на вещи, а у нас никаких, даже необходимых вещей не было. Вот такие это были годы! И все трудились, не жалуясь, не требуя ничего, знали, что время такое. Кто пережил, тот счастлив, а многие не выдержали, остались там навечно. Случались у нас и минуты душевного отдыха. Работая на окатке древесины на берегах Вычегды, мы собирались у костра, пекли картошку, которую выкапывали на колхозных полях тайком (пусть подруги меня простят, что выдаю тайну, да и время, наверняка, меня и всех простит), и распевали песни — и военные, и про тоску по родине, и про любовь верную, разлученную войной. Одна молодая женщина-украинка, постарше нас, сильно тосковала по мужу, который воевал. Она прекрасно запевала, звали ее Максимовной. Запомнился ее задушевный голос. Слушая ее, мы хоть немного забывали о своих невзгодах. Это были хорошие минуты отдыха. Иногда девчата и в пляс пускались, и частушки пели. Врачей у нас не было, на 10 колхозов — один фельдшер, а больница маленькая находилась за 8 км в поселке, где жили спецпереселенцы. Врачей нам заменяла наша бабушка, которая в молодости в Финляндии окончила курсы медиков-акушерок (она была финка) и помогала многим людям избавляться от недугов. Хорошая акушерка, массажистка, лечила желудок, зубную боль, глаза, выправляла вывихи, могла наложить жгут, делала и лекарства из разных трав и ягод. В родной деревне она была активной читательницей в библиотеке, читала только на финском, не пропускала ни одно собрания, выписывала и читала газеты. В эвакуации ей оказалось особенно трудно, так как по-русски она не знала ни одного слова. Когда выдавалось немного времени, мы с сестрой старались переводить ей разговоры с местными жителями. В такие минуты она становилась оживленной и радостной. Очень ждала скорейшей победы, хотела быстрей вернуться на родину в Карелию, в родную Войницу, но силы оставили ее, весной 1943 г. она умерла. Горестных событий, как и у всех, на нашу долю хватило сполна. В марте 1942 г. получили извещение об отце — пропал без вести в декабре 1941 г. Тяжело был ранен под Старой Руссой старший брат Сергей, пролежал долго в госпитале в г. Дзержинске, после его на фронт уже не брали. Следующим горем нашим стала смерть брата Василия. Его послали из колхоза на лесозаготовки возчиком, там он тяжело заболел. Одет был плохо, не по-зимнему, питание плохое. В результате — тяжелое воспаление легких, куриная слепота и т. д. Привезли его оттуда, но никто уже ему помочь не мог. Шел ему 17-й год, готовился идти на фронт, но не пришлось. Вслед за ним весной умер младший брат Лео, причины те же, лечить было некому и нечем. Мы с сестрой боялись за мать. Но она, бедняга, все перенесла, сваливалась сколько раз, обессилевшая от горя, но опять вставала, до последнего дня работала в колхозе, вернулась с нами на родину и дожила до победы. ... Источник: Архив КНЦ РАН. Подлинник рукописный. (1995) По обе стороны Карельского фронта, 1941-1944 - Стр.330-335