Из воспоминаний Людмилы Елизаровой, г. Суоярви. Горькая моя память.

Гражданские

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) С началом финской оккупации многие наши деревни прибрежной зоны Онежского озера были выселены в другие деревни Заонежья. Не избежала этой участи и наша Ивантеевская на Вырозере. Нас переселили в д. Пургино. С собой мы взяли лишь то, что могли унести. А много ли мы могли взять с собой? У местного населения были отобраны скот и хлеб, отбирали даже «излишки» картофеля. Особенно голодной была зима 1942 года. Однажды финны бросили у скотного двора подохшую лошадь. Мама принесла кусок конины. Стала варить. Стоял такой отвратительный запах, что мы не могли даже дышать — не то что есть. Но мама понимала, что ей нужны силы, чтобы воспитывать нас, и ела это мясо. Не могу не рассказать об одном ужасающем случае. Это было еще в д. Юлмаки, где мы жили некоторое время до переселения в Пургино. Там стояли финские солдаты. И иногда на помойку они выбрасывали остатки пищи. Так вот, некоторые из переселенцев, в том числе и наша бабушка, которая уже от голода несколько тронулась умом, тоже ходила на помойку, чтобы найти пищевые отходы. Финские солдаты схватили ее и затащили в казарму. И там ее изнасиловали. А потом вышвырнули на улицу. Ей помог до дома дойти староста, не помню уже его фамилию. А первого мая она умерла. А вот какой эпизод из начала оккупации я услышала от своей старшей сестры Клавдии Ивановны, 1922 года рождения. Вместе с нашим соседом Федором Колчиным они незаметно, прячась за каждый куст, пробрались в свою деревню, чтобы собрать колоски после таяния снега на поле. Урожай в колхозе собрать перед приходом врага не успели. Насобирали, стали сушить их в бане на окраине деревни и вроде бы оставались незамеченными. Но как только вышли за деревню, чтобы отправиться в обратный путь, их захватили финские патрули. Отвезли в Великую Губу, где размещалась комендатура, и в холодном полутемном подвальном помещении продержали около месяца. Потом из их рассказа мы узнали, что в наших домах разместились финские солдаты. Следом за бабушкой через два дня не стало нашего деда. Их внуки, мои двоюродные сестра и брат Шура и Петя Бесовы, которым было 8 и 5 лет, осиротели совсем. Их определили в финский приют для детей в селе Космозеро. По их рассказам, там несчастным детям было тоже очень плохо. За пределы территории приюта выходить не разрешалось. Но дети есть дети. Несмотря на запреты, они уходили в село в поисках пищи и просили у солдат. Их, конечно, ловили, наказывали. Всем детям были даны финские имена и фамилии. А самых здоровых и красивых детей отбирали и увозили в Финляндию. Обо всем этом позже мне рассказала Александра Бесова, которая сегодня живет в г.Гурьевске Калининградской области. После освобождения Заонежья они с братом воспитывались в Сенногубском детском доме. Нередко я вспоминаю об одном памятном происшествии, которое с нами произошло летом 1942 года. Начинали поспевать ягоды, и чувство голода заставляло нас идти в лес, совершенно не зная его и тех тропок, куда они ведут. И вот мы, трое девчушек, рано утром пошли за созревающей черникой. Закружились и проблуждали до позднего вечера; не зная, куда идти, совершенно упали духом. Набрели на озеро. Попытались подойти к берегу, но он оказался топким. И вдруг увидели, что на скале сидит голая девушка с распущенными волосами. Мы подумали, что это водяная ведьма. Безоглядно кинулись обратно в лес, откуда только и силы появились. Но нас эта «водяная ведьма» догнала. В ее руке была пустая стеклянная банка. Она уже успела одеться, и я помню, что на ней было светлое платье с мелкими цветочками. И она сказала нам строго: —Идите за мной! Вывела нас из леса на тропинку и указала: —Она приведет в Космозеро. А вот в таком направлении, — показала она рукой, — будет Пургино. — И вдруг исчезла, словно растворилась. Уже дома, когда все страхи были позади, мы пришли в своих суждениях к выводу, что это была партизанка. Но своей догадкой мы не стали ни с кем делиться. До этой нашей встречи с девушкой финны поймали в лесу вблизи деревни Пургино, где мы жили, партизана. Его выдал брат старосты Соловьева по прозвищу Соловей, хотя прозвать его следовало бы Коршуном. Предатель в лесу гнал деготь, и незадачливый партизан как раз и набрел на него. Соловьев его накормил, предложил у костра обсушиться. Усталый партизан разомлел и рядом с костром решил вздремнуть. Соловьев на коня и — в комендатуру. Мало того, что партизана взяли «тепленьким», так еще и всю деревню Пургино, каждый дом в ней перевернули в поисках партизан. Уж очень их финны боялись. Карателей сопровождал русский переводчик. В наш дом они ворвались под утро. Всех подняли на ноги. Переводчик схватил коптилку, стоявшую на столе, и вышвырнул ее в окно, разбив при этом стекло, со словами: —Еще раз увижу свет в окне, всех перестреляю! А в нашей семье незадолго до этого родился наш племянник. И слабенький огонек коптилки нужен был, чтобы вставать к нему ночью. Пойманного партизана, как потом рассказывали жители Космозера, куда он был доставлен, в комендатуре били резиновыми плетками и всячески пытали. Видимо, ничего от него не добились, потому что под пытками он умер. И только один благоприятный эпизод остался у меня в памяти об ужасных днях оккупации. Напротив нашего окна в чулане, где мы жили в доме Власовых, была установлена финская кухня. Повар-финн чем-то по своей фигуре напоминал нашего отца, был таким же коренастым крепышом, с усами, закрученными кверху. От кухни постоянно исходил дурманящий запах пищи. И мы, дети, жадно смотрели в ту сторону. И однажды повар обратил на нас внимание — видно, в наших глазах была такая тоска, что он мог вспомнить и о своих детях. Помню, как он меня поманил пальцем. В котле у него были остатки, и он отдал их мне. Кажется, я помню вкус этой каши и сегодня. А потом еще несколько раз я подходила к кухне, и он отдавал мне или остатки подгоревшей каши, или еще чего. В это голодное время он нам сильно помог. Годы оккупации для нас, детей, бесследно не прошли. Многие из моих братьев и сестер впоследствии болели и умирали раньше времени. И я посчитала своим долгом хотя бы коротко рассказать обо всем этом. Память моя сохранила много и других подробностей нашей жизни в оккупации и послевоенной жизни. Но разве обо всем пережитом расскажешь. Источник: (2005) Пленённое детство - Стр.82-84