Из воспоминаний Екатерины Данченко, г. Сортавала. Расскажу о своей маме.

Гражданские

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Я работаю директором Туокслахтинской основной школы в г. Сортавала. Воспоминания о своей матери, бывшей малолетней узнице, оформила для нашего школьного музея Боевой славы. И теперь откликаюсь на вашу просьбу прислать их для книги «Плененное детство». Я пользуюсь сохранившимися в нашем семейном архиве записями моей матери Авериной (Гоголевой) Таисии Ефимовны. А потому эти воспоминания будут идти от ее имени. «Наша семья до войны жила в деревне Воронье Подпорожского района Ленинградской области. В деревне жило 50 семей. Люди работали в колхозе. В сентябре убирали урожай, и мы видели, как людей эвакуировали на баржах по Свири из Подпорожья и Свирь-строя. А нас уполномоченные из района успокаивали, что нужно работать, кормить нашу армию и что скоро наш десант отгонит врага. Но финны наступали. Мы взяли из дома самое необходимое и ушли в лес. Вырыли землянки. Но финны добрались до нас и погнали на станцию Токари. Посадили в товарные вагоны и отправили в Петрозаводск. Так мы оказались в 5-м лагере. В семье у нас было пять человек: мой отец Аверин Ефим Георгиевич, мама Анастасия Георгиевна, сестра Лидия, брат Николай и я. Не успели в лагере обосноваться, как отца сразу направили в Кутижемский лагерь на лесозаготовки. Это был лагерь строгого режима, и условия содержания в нем были ужасными. Отец там немного поработал и заболел. Поначалу отказали ноги, а потом и весь организм. Там он и умер в мае 1942 года. Но узнали мы об этом намного позже. Письма оттуда писать не разрешали. В декабре 1941 года мне поступила команда явиться к воротам лагеря с вещами. Мне было 16 лет. Мы с мамой не спали всю ночь. Она наставляла меня, как следует поступать в той или иной обстановке и чего нужно остерегаться. Привезли в пос. Орзега. В небольшой комнате поселили 14 человек. Спали на нарах в два яруса, на голых досках, а укрывались верхней одеждой. Узел с бельем служил подушкой. Все девчонки были совсем молоденькие. Так начиналась наша взрослая жизнь. Я сохранила в памяти имена и фамилии моих подруг по несчастью. Девочки были из разных мест. Из Петрозаводска были Аня Казимирова и Валя Степанова. Из разных деревень Подпорожского района: из Пертозера — Тамара и Аня Варшуковы, Клава Федотова, Вера и Аня Евграфовы; из деревни Хевронькино — Клава и Шура Сафроновы, Тася и Аня Коноваловы и Нина Вахромеева; из Плотинного — Валя Алешина и Тоня Назарова. У каждой из нас был свой номер, пришитый к пальто. Мой — 116. Утром и вечером — проверки. Перед уходом в лес дадут похлебки из ржаной муки и кусочек хлеба — всю дневную норму. Пока ведут до работы, всю и съешь. Обеда не было. Вечером варили что-то наподобие супа с мерзлой и плохо очищенной картошкой. Работа была тяжелая. Пила длинная, непослушная, а силенок мало. Суточную же норму нужно было сделать. Работали через силу. Жили без света. Постоянно ощущался голод. И когда вечерами лежали на нарах, мечтали только о скорейшем освобождении от этой каторги и о том, чтобы досыта поесть. Вспоминается такой случай. Выходной, морозное утро. Заходит в помещение охранник с пистолетом в руке и командует: «Встать!». Мы встаем. Новая команда: «Взять дрова!» — Они были нами заготовлены, чтоб натопить комнату. — «Несите дрова к штабу!». Отнесли. Так выходной просидели в холодной комнате. Оказывается, он проходил мимо лагеря и увидел следы возле костра, где обычно хранился запас дров. Решил, что часть их мы взяли там. И не могу забыть один трагичный случай. Наш охранник вместе с нами сидел у костра, а его винтовка лежала рядом с ним. Одна девочка из Заонежья, молоденькая и красивая, взяла ради озорства винтовку и со словами: «Я умею стрелять» произвела выстрел в воздух. Взбешенный финн выхватил у нее оружие и выстрелил в нее. Убил наповал. Зима кончилась, летом стало чуть полегче. Когда поспела черника, финны установили для нас норму сбора: два литра в день. А кто сделает недельную норму на третий день — это 12 килограммов,— отпустят на выходной к родным в лагерь. Такое вот своеобразное увольнение — из лагеря в лагерь. Девчата постарше норму выполняли досрочно и ездили навещать родных. Но писать писем и передавать их не разрешали. Тамара Варшукова, двоюродная сестра моей мамы, привезла мне из лагеря плохие новости. Умер отец. А мама от горя и голода — двумя месяцами позже. Им обоим было немногим более 40 лет. Сестру Лиду и брата Николая приютила тетя Поля Бусарева. От этих вестей проплакала я несколько дней. Осенью нас направили в другой лагерь — в Вилгу. Условия там были не лучше. Но на новом месте мне выдали обувь, потому что ходить на работу было не в чем. Ботинки оказались большого размера, брезентовые, на деревянной подошве. Кормили тоже плохо. И я настолько отощала, что в бане не хватало сил поднять из котла полведра горячей воды, и я ошпарила ногу. Ходила в медпункт. Но работать все равно заставляли. Голову в бане принуждали мыть карболкой. Белье прожаривалось. В помещении ставились чугуны с горящей серой. Воздух был настолько непереносимым, что терялся голос. Непослушных, не желавших проходить такую санобработку, били плетками, а остальных выгоняли смотреть на это зрелище, чтобы было неповадно. Летом 1943 года в лагере появилось трое мужчин, представителей Красного Креста. Нас построили. Осмотрели, как мы выглядим. А выглядели мы более чем неважно. Для своих летя была высокая, но очень исхудалая. На ногах колодки. Один из представителей спрашивает: «Что-нибудь болит?» — «Все болит», — отвечаю ему Записали мой номер. Велели отойти в сторону. Таких нас набралось человек тридцать. Через две недели увезли в петрозаводский лагерь. При виде меня родные расплакались. Стали мне выделять из своего скудного пайка кусочек хлеба побольше. Но пристала цинга. Ноги покрылись синими пятнами. Ходить не могла. Лечили три недели. Но недолечили. Комендант лагеря направил на разборку кирпичей. Разбомбленных домов в городе было немало. Всю зиму 1944 года с этими кирпичами возились. Все же была какая-то польза для послевоенного восстановления Петрозаводска. Повезут на работу в машине, а мы стоя поем «Жила-была Россия — великая страна...». Охранник молча останавливает машину, требует прекратить пение. Какое-то время молчим, а потом снова запеваем. Уже чувствуем, что нашим притеснителям недолго остается помыкать нами, издеваться над беззащитными пленниками. Примерно в середине июня 1944 года из лагерных кладовых выдали всем продукты: муки на две недели, по кусочку сахара на день (до этого его вообще не выдавали), сколько-то рыбы и еще что-то... Мы смутно догадывались, что наступают перемены, и надеялись на лучшее, то есть на избавление. Барак, в котором мы жили, стоял рядом со штабом лагеря. Разделяла их лишь колючая проволока. Нам было видно, как лагерная администрация собиралась в дорогу. А нам строго-настрого было приказано никуда из бараков не выходить. Последними город покидали карательные подразделения. При отступлении финны взрывали мосты, железнодорожное полотно, вокзал... Отдельные взрывы достигали такой силы, что в домах вылетали стекла, даже рамы. Мы прятались в кладовках. И вдруг наступила тишина. Она была непривычна. Прошел слух, что вот-вот придут наши войска. А накануне их прихода ребята повзрослее открыли ворота лагеря и вышли на разведку в город. На следующий день к пристани подошли корабли Онежской флотилии. В этой части города были сосредоточены 1, 2, 3 и 4-й лагеря. Люди-то знали, что враг отступил, а флотское командование этого еще не знало. И тут кто-то соорудил подобие красного знамени и стал размахивать полотнищем. Моряки сошли на берег. Вчерашние пленники обступили их, и начались радостные восклицания, объятия, слезы радости, неожиданные встречи. Запели любимые песни. 30 июня на площади Ленина (памятник был финнами разобран и убран с площади) состоялся митинг. Люди собрались со всех шести лагерей. Выступил командующий Карельским фронтом маршал Кирилл Мерецков. Парадным строем прошли солдаты-пехотинцы, за ними — моряки, в небе кружились наши самолеты. Люди искали родных и знакомых. У всех на лицах цвела праздничная радость! Сколько было пережито! И вот она, свобода! '"Маминой сестре Лиде было 13 лет, брату Николаю — 11. Они работали в лагерной мастерской, плели кушаки, плетки (которыми наказывали их родных и знакомых), лапти, коврики и многое другое. Гоняли и на разборку разрушенных зданий». Вот такие невеселые воспоминания оставила мама для своих детей, чтобы они знали, какие невзгоды пришлось пережить их родителям, и хранили память об этих людях. После войны мама жила в пос. Свирьстрой Лодейнопольского района Ленинградской области. Умерла она 12 сентября 1998 года. Моя крестная Лидия Ефимовна Аверина живет в г. Подпорожье Ленинградской области. Мой дядя Николай Ефимович — в г. Геленджике Краснодарского края. Источник: (2023) Мы ещё живы - Стр.63-65 (2005) Пленённое детство - Стр.24-27