Из воспоминаний бывшей узницы петрозаводских концлагерей В.А. Семко — О жизни в оккупированном г. Петрозаводске.

Гражданские

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Семко Валентина Александровна, проживавшая в 1990 г. в г. Братске Иркутской области, прислала свои воспоминания в редакцию газеты «Ленинская правда». По ее желанию воспоминания были переданы на хранение в НА РК. Июнь 1941-1944 гг. […] Я жила с семьей на реке Свирь. Были у меня родители, были братья и сестры. Впереди было прекрасное лето с его радостями. Но…небо покрылось черными тучами. В деревне рыдания и стоны. Забирали на войну отцов и старших братьев. Мы, дети, увидели войну уже воочию. Шли через деревню беженцы, говорили о том, как зверства уже чинят фашисты на нашей земле. Увидела первый самолет со свастикой, который так спокойно и равнодушно сбросил бомбы на баржи, на которых плыли люди совсем ни в чем не виновные ни перед кем. Это были женщины, дети и старики. Баржи горели, кренились и уходили в водную пучину вместе с людьми, крепко вцепившимися друг в друга. А самолет еще раз пролетел над баржами, т.е. людьми, и послал свои зловещие пули вслед тонувшим женщинам и детям. Река Свирь была глубокая, но не очень широкая. Много людей и оказалось на берегу. Раскаты орудий все громче и громче доносились до нас. И вот первый отряд финнов с автоматами на перевес, на мотоциклах с грохотом молниеносно пронеслись по деревне. Все люди из деревни ушли в лес, в заранее приготовленные землянки. А там в деревне был бой. Мы, дети, быстро могли переключиться со страшных событий на мирные игры. Мы играли, бегали по поляне и вдруг…лицом к лицу с фашистами. Они стояли с автоматами, широко расставив ноги. Они выгнали нас из леса. Нас пригнали в деревню. Дом наш был расположен на возвышении и около дома лежали убитые наши солдаты. […] Наших матерей заставили рыть ямы и закопать погибших солдат. Через некоторое время пришли финны и приказали собираться. Мама очень плакала, одела на нас по несколько платьев, собрала узелки, сама взяла на руки нашего маленького братика (ему было 7 ме[ся]цев) и нас погнали. С боков шли солдат с автоматами. Пидьма. Мятусово и там привал. Там наши самолеты и фашистские самолеты в небе, снова гул. Горят дома, казармы. Снова в дороге. Деревня Усланка. Остановка, разместили в дома с огромной дырой в потолке. Было очень тесно, прилечь негде. И вот здесь я увидела наших пленных солдат. Они еле стояли на ногах, голодные. Стояли в загоне за колючей проволокой, как для скота, под открытым небом. Конвой разрешал нам подходить ближе и бросать им еду. Солдаты бросали еду, падали, топтали друг друга, а конвоиры-финны громко хохотали. Мы, ребята и женщины, горько плакали. На другой день уже никого не было. Затем Важины. Посадили нас в вагоны-телятники и повези дальше. И вот г. Петрозаводск! Город в руинах, очень сильно разрушен. Мы наверно прибыли первыми в г. Петрозаводск. Нам приказали размещаться в домах на Голиковке. Колючей проволоки еще не было. Через несколько дней обнесли наши барки колючей проволокой, со сторожевыми вышками. Это был лагерь № 4. На территории лагеря не было воды. Нас выпускали в определенное время. Раскрывались ворота, по обе стороны стояли солдаты, у колодца тоже стояли солдаты. У каждого пленного должна быть на рукаве красная нашивка, если не было, то они красной краской делали сами. Народу в лагере было очень много, большая скученность. Весной 1942 г. весь лагерь переболел цингой, а дети корью, свирепствовала дизентерия […]. Голод, лишения, болезни. Люди пухли от голода. Ежедневно умирало 10-15 человек. Кормили плохо очень. Выдавали хлеба с какой-то примесью немного и граммов 50 гнилой колбасы на 3 дня. Есть постоянно хотелось и вот во время смены караула мы убегали под проволоку в город. Лазейку готовили с вечера и сами готовились тоже. Бегали по казармам, домам, кухням, просили отходы от столов, приготовленных для свиней. Научились говорить: «Сета анна пуурро***», «Сета анна перуны»****. В бараках были старосты. Они проверяли, замечали отсутствие детей. Затем делали обход, находили наши лазейки и высаживали засаду. Вечером, когда мы возвращались в лагерь, только пролезали через лазейку, нас хватали и приводили в комендатуру. В каждой комендатуре были палачи и постоянная мера наказания — это розги. Бил палач, бил и сам начальник лагеря заключенных плеткой, он хорошо говорил по-русски, и после избиения ходил довольный и всегда улыбался, и говорил: «Немного руки болят, русских наказывал» (лагерь № 6, нач-ик лагеря майор Куурема)» В лагерях была массовая смертность. Люди истощали так, что не могли передвигать ноги, а работать все равно заставляли. О количестве умерших можно судить даже по тому, что согласно инструкции, вывоз на кладбище «Пески» умерших производился два раза в неделю. Вывозили по 20-25 гробов за один раз и хоронили в общую траншею по много гробов. Умирало и много детей. […]. Весной 1942 г. от тяжелой болезни (дизентерия, кровавый понос) умерла моя мама. Большинство заключенных отправили на лесозаготовки. Лагерь расформировали. Меня перевели в лагерь №7. Здесь у двух русских женщин я нянчила их маленьких детей. Жизнь стала совсем невыносима. То, что было положено по норме в лагере, полностью из этого скудного пайка мне не доставалось. Самое страшное было кормить ребенка. Манная каша была сварена на воде, но, кажется, и сейчас я ничего вкуснее не ела. Великий соблазн кормить ребенка и не занести себе в рот несколько ложечек. И если так случалось, то они вообще выгоняли меня из барака, и тогда я спала под лестницей, в туалете, а то и на улице где-нибудь, спрятавшись в угол. Утром раздавался их властный голос, находили меня, и снова прежние истязания. Если все обходилось хорошо, они приходили от финских солдат веселые, то оставляли меня в бараке. Место мое было на кухне около умывальника и ведра с отходами. С ведра я выуживала корки брюквы, репы, вытирала тряпочкой и ела. Но люди, которые находились рядом, пожалели меня, пожаловались в комендатуру и сдали меня в детский приемник. Итак, я в детском бараке-лагере № 6 (ул. Олонецкая, Перевалка). Жизнь моя немного улучшилась. Кушать очень хотелось. Выходили на промысел. Делали из железа длинные крючки и садились в засаду. Солдаты возили картофель в овощехранилище. Мы выходили из укрытия, подбегали к подводе ближе, другие отвлекали возчиков. Мы ударяли железным крючком по картошке, и там нанизывалось 1-2 картошины и так повторялось снова. Колбасу давали гнилую, по ней ползали толстые короткие черви. Из нее варили баланду, и это было в те времена деликатес. В лагере ели собак, кошек. Рвали крапиву, с чем-то толкли, варили кашу или делали из крапивы лепешки, которые пекли на листах из жести, смазанных солидолом. В лагере свирепствовали заразные болезни - тиф, дизентерия. По баракам ходили солдаты, выгоняли на улицу, выносили все из комнат, а в комнате жили 12-20 человек. Пускали какой-то газ, что у многих наступали обмороки, и кровь шла носом. Людей водили в камеры-парилки. Заводили с первую дверь, там был солдат, и стригли волосы, потом запускали в парилку всех вместе детей, женщин и стариков. Одежду в другую камеру и потом выпускали, и мы одевали в прямом смысле поджаренную одежду. Режим в лагере был зверским. Подъем в лагере в 6 час. В 7 час. все должны были быть у ворот лагеря на разводе, откуда пленных бригадами, под конвоем отправляли на различные работы. Возвращались в 5-6 час. и до 8 вечера занимались уборкой лагеря. За малейшую провинность побои и карцер. В лагере № 6 сохранилось и по сей день здание (ул. Островского д. 3), где была комендатура. В этой комендатуре и били нас розгами. Если наказуемых было много и палач сам не мог всех бить, то вызывали мам, давали им плеть в руки и заставляли бить. […]. Наступило четвертое лето, как мы в лагере. Голодные, ободранные, нет никакой одежды. Зимой нам выдавали на 5 человек лапти или сшитые с солдатской шинели чуни […]. За 3 года в фашистской неволе мне довелось побывать во всех лагерях. Сначала лагерь № 4 на Голиковке у железной дороги. Затем лагерь №7, № 6, № 5 и, наконец, лагерь № 1 (Кукковка). В этом лагере были бараки одноэтажные, в них жили престарелые люди. Около ворот в двухэтажном жили мы – дети, лишенные счастья, радости, детства […]. **Дата событий. Воспоминания написаны в 1990 г. *** «Дядя, дай каши» (на фин.яз.). **** «Дядя, дай кортошки» (на фин.яз). Источник: НА РК. Ф. Р-116. Оп. 1. Д. 277. Л. 3-8. Подлинник. Машинопись. Опубл. с изъятием: Петрозаводск. 300 лет истории. Кн. 3. С. 282-283.