Из воспоминаний бывшего советского малолетнего узника финских лагерей М.Калинкина (Октябрь 1941-Июнь 1942)

Гражданские

Страна: СССРПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Наша семья перед оккупацией проживала в дер. Ежесельга Вознесенского района Ленинградской области. Отец Михаил Александрович, мама Анастасия Максимовна и четверо нас, детей. Мне, старшему, было тогда 13 лет. В октябре 1941 г. в нашу деревню по первому снегу на велосипедах прибыл передовой финский отряд: три солдата с автоматами. Они остановились недалеко от нашего дома и закурили. Постепенно осмелев, мы, ребятишки, подошли к ним. Кто-то из нас попросил закурить. Дали сигарету. Вечером в деревне разместилась прибывшая на машинах рота финских солдат. В пруду они проделали прорубь, где брали воду. Как-то я подошел к проруби и увидел лежащий на льду топор с длинной ручкой, окованной железом. Оглянулся — никого поблизости не было. Столкнул ногой топор в прорубь и незаметно ушел. Это была моя первая «диверсия» в тылу врага. Между тем мы, пацаны, стали ходить к финнам в казарму. Нас беспрепятственно пропускали, о чем-то пытались расспрашивать, но мы не понимали ни слова. Угощали галетами «куйвя лейппя». Так мы оказались по ту сторону фронта, который почти всю войну проходил по реке Свирь. Вскоре финны решили вывезти гражданское население из прифронтовой полосы в более глубокий тыл. И вот в один из зимних декабрьских дней в деревню прибыла колонна военных машин. К нашему дому подъехал грузовик, в котором уже находились две или три семьи с вещами. Нашлось место и для нас, шести человек. Разрешили взять с собой лишь самое необходимое: несколько чемоданов с бельем, корзину с посудой и кое-что из продуктов. Погрузились, укрылись одеялами и двинулись в неизвестном еще нам направлении. Глубокой морозной ночью нас привезли в Петрозаводск. Колонна машин в сопровождении конвоя въехала в широко открытые ворота лагеря № 5. Он был расположен у старого вокзала, как раз там, где сейчас находится поселок под таким же номером. ... Наш лагерь был огражден колючей проволокой; по углам — вышки с часовым, внутри находились различные бытовые службы, двухэтажные дома. Мы проживали в одном из них на втором этаже, в коммунальной квартире с общей кухней, В трех комнатах размещалось пять семей. В одной проживали мы вместе с родственниками мамы, ее сестрой и мужем. Жильцы в нашей квартире подобрались дружные, споров не было. Долгие зимние вечера коротали на общей кухне, при свечах. Любимым занятием взрослых было столоверчение. Усаживались за столом человек десять и клали на стол руки. Один из сидящих громким голосом вызывал «духа», чаще Наполеона. Спрашивали обычно: «Когда окончится война?» При этом стол как бы непроизвольно начинал мерно раскачиваться. «Дух» отвечал постукиванием ножек стола. Считали количество ударов ножек стола в пол, вычисляли год окончания войны. Ответы, правда, в разные вечера несколько расходились. Затем спрашивали «духа», сколько кому лет и так далее. Весь вечер стол ходил ходуном. Может, и впрямь от десяти пар рук, положенных на стол, исходила какая-то биоэнергетическая сила. Еще жильцы нашей квартиры по вечерам любили петь грустные старинные русские песни, типа «Бродяга бежал с Сахалина». Также в ходу были песни местного лагерного фольклора. Староста нашего дома, молодая энергичная женщина Зайцева, по вторникам привозила на двух тележках недельную норму питания на весь дом. Затем с добровольными помощниками она отпускала продукты строго по норме и по количеству едоков на каждую семью. Ежедневная норма питания была предусмотрена одинаковая для всех, независимо от пола и возраста, работающего или неработающего. Так, на мою сестренку Валю, родившуюся в феврале 1942 г., выдавали продукты как на взрослого человека. В рацион входили мясо, крупы, мука. Если не ошибаюсь, то муки выдавали по 500 г на человека в день. Тут же месили тесто и пекли хлебы в духовке на кухне, каждая семья для себя. Вкусный запах печеного хлеба разносился по квартире. Не скажу, что мы были сыты, нам еды всегда не хватало, но и от истощения в нашем доме никто не умирал. Правда, был случай, когда одинокий старик напек блинов с овсяной кашей на всю неделю. Но не удержался и в первый же день съел почти все. У него случился запор, и он чуть не умер. Трудоспособное население ежедневно распределялось на работы, как вне лагеря, так и внутри. «Внутренние» работы включали уборку территории, заготовку дров, обслуживание бани, скотного двора, насосной, санчасти и т. д. За пределы лагеря ежедневно направлялись бригады по 30-50 чел. каждая. Они занимались погрузкой и разгрузкой железнодорожных составов, уборкой пассажирских вагонов. ... Были еще особые, исключительно молодежные бригады, направляемые на лесозаготовки сроком на несколько месяцев. Они трудились в районе пос. Кутижма, Орзега и в других местах. В то время одни эти названия наводили ужас на людей. Там были действительно каторжные, нечеловеческие условия для жизни и работы. Весной 1942 г. я сам видел некоторых вернувшихся умирать в лагерь молодых парней. Их привезли с зимнего лесоповала на санях; сами они не могли передвигаться. Это были дистрофики, настоящие живые скелеты. Для детей самого младшего школьного возраста в лагере была организована школа-двухлетка. В ней преподавали закон Божий, письмо и арифметику. На уроке труда детей зачем-то учили плести лапти. В этой школе получил начальное образование мой двоюродный брат Павел Тарасов. Плести лапти он научился мастерски, но впоследствии стал автомехаником. В одном из домов действовала церковь, где по воскресеньям собирались пожилые люди. ... Зимой 1941/42 гг. побеги ребятишек из лагеря приобрели массовый характер. Конечно, к вечеру мы всегда возвращались домой, снова пролезая под ограждениями и рискуя быть пойманными. Приносили домой добытые кашу или суп в котелках, которые шли в семейный котел. Родители не поощряли эти занятия. Лагерное начальство противодействовало, но невозможно было удержать нас от соблазна побывать на воле. Для устрашения на самом видном месте у ворот лагеря была установлена "будка»-застенок" для порки пойманных беглецов. В ней орудовал жестокий финн по прозвищу Вейкко-палач. Мы с Витей Теруковым побывали у него в руках. Вейкко заставил нас для начала пороть розгами поочередно друг друга. Видя, что мы слабо стараемся, всыпал нам хорошенько сам. Но Вейккины розги скоро забылись, и мы с Витей снова стали совершать походы в город. За пределами лагеря мы чувствовали себя довольно свободно, так как ничем не отличались от местных ребятишек. Бродили без цели по городу, заходили в магазины, кинотеатры; проникали на вокзал, в военный городок. Оккупированный Петрозаводск был довольно оживленным. На его улицах расхаживали многочисленные военные, исключительно в финской форме. Немецких офицеров в фуражках с высокой тульей мы видели всего один раз. На территории города находилось шесть лагерей для гражданского русского населения, привезенного сюда из районов Карелии и Ленинградской области, а также из прифронтовой полосы. Тогда как представители финно-угров оставались в эти годы на свободе. Правда, вместе с ними разрешалось жить в своих домах и местным русским петрозаводчанам. Тем и другим выдавали финские паспорта, продуктовые карточки. Они устраивались на работу и вели личное хозяйство. В городе было много магазинов для военного и свободного гражданского населения. В одном из них, расположенном в большом «министерском» доме, на углу улиц Ленина и Дзержинского, продавали карамель и сахарин. Мы, пацаны-лагерники, иногда покупали здесь маленькие пакетики сахарина, напоминающие упаковки аптечных порошков. Молодые розовощекие финские продавщицы в белоснежных фартуках аккуратно заворачивали покупку в бумагу и еще перевязывали ее крест-накрест. Работали два кинотеатра. Один из них — «Тапио», или «Лесной царь», занимал актовый зал университета. Надо сказать, что рядом с университетом находился памятник Ленину, разобранный на части. У университетской стены, обращенной к ул. Гористой, ныне Антикайнена, были составлены штабелем отдельные блоки памятника, аккуратно обшитые деревянными досками. Финны бережно относились к этому памятнику. Тогда как памятник Кирова, по-прежнему остававшийся на своем постаменте, иногда служил мишенью для стрельбы. Другой кинотеатр — «Укко», или «Бог грома, неба или молнии» — находился на Зареке в здании нынешнего кинотеатра «Сампо». В нем мы смотрели английские фильмы про сказочную Индию, где велись поиски сокровищ, происходили ужасные схватки людей с крокодилами. В центре города на пл. Ленина, в здании суда, располагались военная полиция и комендатура. Рядом, на ул. Комсомольской, ныне Андропова, во дворе «серого дома» (бывшего МГБ) была финская тюрьма. В ней мне пришлось побывать, но об этом позже. В городском саду во время оккупации в летние вечера играл оркестр, были танцы. У северного семафора, рядом с финским военным городком, расположился лагерь русских военнопленных, или «сота ванки». Отсюда бригадами они растекались по городу. Смотреть на них было жалко и почему-то обидно. На Первомайском шоссе, где-то напротив нынешнего кинотеатра «Калевала», находилось финское военное кладбище. Обращали на себя внимание ровные ряды солдатских могил со стандартными крестами на них. После освобождения города на месте кладбища был разбит парк. В центре его действовала танцевальная площадка, или «пятачок», как ее тогда называли. Наиболее часто мы посещали финский военный городок у северного семафора, где сейчас находится наша воинская часть. Тогда здесь размещались в казармах прибывшие на отдых с фронта финские солдаты. Характерно, что военный городок никак не был огражден от внешнего мира. Проходя на его территорию, первым делом устремлялись к полевым кухням. Еще не зная финского языка, пытались общаться с солдатами. Начинали с простого: «Сета, анна пуура, лейппя» — «дядя, дай каши, хлеба». Постепенно рос запас слов. Первое время больше запоминались названия продуктов. Затем пошли в оборот слова из обычной разговорной речи: о семье, временах года и т. д. Так, без каких-либо усилий с нашей стороны мы овладевали разговорным финским. При обследовании военного городка первое время нас удивляло отсутствие замков на дверях складов и кухонь. Мы, конечно, воспользовались этим. Однажды нас, ребятишек, поймали на кухне, где мы воровали продукты. Повар финн по очереди приставлял наган к виску каждого их нас. Признаться, было жутковато. Кончилось тем, что попугали и отпустили. Все же со временем на дверях складов и магазинов финны повесили большие замки. В целом солдаты военного городка относились к нам довольно дружелюбно. Мы безбоязненно бродили возле полевых кухонь, среди обедающих солдат. Вскоре наши котелки заполнялись оставшимися от обеда супом и кашей. Боялись лишь дежурных по части офицеров, носивших белую повязку на рукаве. Завидев нас, они кричали: «Пойс, хелеветти» — «Прочь, черти». Иногда сами солдаты предупреждали нас об их появлении. ... В лагере еще существовало и свое, русское начальство. Главным из них был Адамович, пожилой, смуглый сухощавый человек. Был он одет в старинное дорогое пальто черного цвета с меховым воротником. С важным, начальственным видом, в сопровождении небольшой кучки помощников он ходил по лагерю и давал какие-то указания. После войны, говорят, его осудили «за пособничество врагу». Правая рука Адамовича, Николай Смолин, руководил всеми работами внутри лагеря. Это был полный энергии, молодой краснощекий мужчина. Начальник скотного двора Еремкин, высокий худой старик, отличался крикливым голосом. В его подчинении находились одни женщины. В конце зимы 1941-42 гт., в период наибольшей скученности людей, была проведена колоссальная по размаху дезинфекция лагеря. На его западной окраине, в заснеженной долине ручья спешно установили щитовые домики-сауны. В них по очереди побывало все население лагеря. На пороге сауны взрослые и дети обоего пола раздевались донага. Одежду складывали в соседний отсек для прожаривания. Сами направлялись в другое отделение. При входе каждому делали мазок на голову каким-то жидким едким мылом. Затем двери запирались, нагонялся жар, и все мы изрядно пропаривались. Причем все стояли вплотную, прижавшись друг к другу. Едкое мыло растекалось по голове, разъедало глаза. Кое-где слышался плач. Едва ополоснувшись, быстро одевались в предбаннике и мчались домой. Однако здесь нас ждал сюрприз: пока мы парились, квартиры также успели продезинфицировать: в них были помещены горшки с тлеющей серой, ядовитый дым от которой растекался по помещениям. До вечера мы не могли зайти в дом. Вскоре в лагерь приехал Маннергейм с представителями Красного Креста. После осмотра лагеря он решил встретиться с ветеранами первой мировой войны. Сам генерал Маннергейм в те далекие годы служил в царской армии. В плаще, сапогах со шпорами он медленно обошел строй стариков-ветеранов. Расспрашивал их, интересовался, кто в каком полку служил. Лагерная жизнь в первую зиму 1941/42 гг. протекала довольно спокойно и однообразно. Где-то далеко шла война. Там были: блокада Ленинграда, разгром немцев под Москвой, Сталинградская битва. В начале зимы мы видели, что финны чувствовали себя весьма уверенно. Они весело с энтузиазмом распевали характерную финскую песню времен начала войны: «Хей, Карьяласта хейлин мина лейсин, лейсин...» («Эх, нашел я себе жену в Карелии, нашел верную подругу...»). Говорили нам «Яаанислинна» — Петрозаводск, а затем и «Пиетари» — Ленинград будут принадлежать Финляндии. Великая Финляндия протянется на восток до Урала, на всю свою историческую территорию. Однако к весне 1942 г., после Сталинграда, таких разговоров становилось все меньше. Наоборот, солдаты были недовольны немцами, ввязавшими их в войну, хозяйничавшими у них дома, в тылу. Ругали Гитлера, Сталина и Маннергейма. Мечтали скорей вернуться в свою родную Суоми. В начале лета 1942 г. наше пребывание в пятом лагере неожиданно прервалось. Рабочие бригады, в составе которой находился мой отец, были переведены вместе с их семьями на новое местожительство — в Кировский поселок, находившийся в долине ручья как раз посередине между лагерем и гаражом. Здесь начинается новая страница моей жизни в оккупации. <.. Источник: Север, 1994, № 5-6. С. 142-145. (1995) По обе стороны Карельского фронта, 1941-1944 - Стр.257-261