Из воспоминаний бывшего красноармейца И.Т. Твардовского о первых боях против финнов на территории Карелии летом 1941 г.

Участники

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Июнь—июль 1941 г.** ... Наш эшелон был отправлен лишь вечером 27 июня. Над Ленинградом стало ясно, что везут нас на территорию, где совсем недавно шла война с Финляндией. Конечной остановкой стал г. Сортавала, где на окраине, с его северо-западной стороны, в чистом поле, был разбит палаточный лагерь. Здесь мы были обязаны жить до осени, проходить курс молодого бойца. Осенью, после принятия присяги в составе группы сослуживцев я был откомандирован в местечко Вяртсиля и зачислен в первую роту 367-го стрелкового (пехотного) полка. Служба проходила напряженно. Именно в 1940 г. в Красной Армии была значительно повышена требовательность: обучение проходило в обстановке, максимально приближенной к боевой. Совершались походы с полной боевой выкладкой, проводились тактические учения в полевых условиях, даже в зимний период с ночевками в лесах у костра. Командир роты старший лейтенант Ребров отличался исключительной требовательностью, взыскательностью, даже бессердечностью по отношению к красноармейцам. Получить взыскание за самый пустячный проступок было обычным делом — никому никаких снисхождений. Особо заметных следов прошедшей военной кампании в тех местах не было, городок не был разрушен даже в малой доле — он сохранился вполне чистым, даже нарядным. Но, в общем, мы очень мало знали о той зимней «незнаменитой» войне с Финляндией 1939—1940-х годов, в нашем сознании еще жила вера, что, если завтра враг нападет, будем бить врага на его территории... «малой кровью, могучим ударом...». 22 июня 1941 г. В этот день был я в карауле и с четырех до шести часов утра стоял на посту у склада. От армейских казарм склад находился примерно в пятистах метрах, и мне хорошо было видно, что в начале шестого часа от казарм мчался галопом красноармеец-связной, держа на поводу вторую лошадь, для командира. Мне показалось странным, что связной был в неполной форме — на нем не было гимнастерки, а только нательная белая рубашка. Через несколько минут заметил, что в казармах и около происходит необычайное оживление. Вскоре сменились часовые, и я узнал, что Германия напала на Советский Союз и уже бомбили Киев. Все боевые подразделения полка оставили казармы. Наша рота заняла указанный участок обороны, рыли окопы, хотя еще не было ясно, откуда можно ожидать противника. Обзор, однако, держали в сторону границы. Первые три дня мы не слыхали ни единого выстрела, но на четвертый стало известно, что финны напали на пограничную заставу, которая была в девяти километрах от расположения нашей части по прямой, через болото. Иных путей к заставе не было. В тот же день одно отделение нашего взвода ушло на помощь заставе. Через сутки из посланного отделения вернулись пятеро. Они рассказали, что к моменту их прихода застава была уже занята финнами, что они их встретили автоматным огнем, и четверо из наших были убиты, одного своего товарища, раненного в живот, несли примерно половину пути, но по просьбе самого раненого оставили на маленьком болотном островке, так как раненый решительно не хотел, чтобы его продолжали нести, просил оставить ему гранату, а самим спешить в подразделение и рассказать обо всем, что произошло. Это сообщение нас потрясло: оставить своего раненого товарища в одиночестве на гибель — этого никакими объяснениями нельзя было оправдать. Но война показывала нам свое жестокое лицо. Наша рота в полном боевом составе была послана в район погранзаставы с задачей выбить из нее финнов и овладеть заставой. Путь туда, равный нескольким километрам, лежал через болото и две небольшие речки в зыбкой, болотной местности. Продвижение было медленным и трудным: более двух часов мы шли, подминая под себя мшистую гладь дикой, тундроподобной равнины. Шли молча, и, наверное, каждый из нас был охвачен гнетущей мыслью: мы приближаемся к затаившемуся коварному противнику, находящемуся в более выгодных условиях, чем мы. Впервые обозначилось начало возвышенности, поросшей мелколесьем и кустарником, за которыми просматривались хвойные деревья, с прогалом по верхней части возвышенности. По цепи передали остановиться. Когда все подтянулись, была поставлена задача развернуться и продвигаться на возвышенность. Широким фронтом по команде «Вперед!» мы начали продвигаться, предполагая, что где-то неподалеку находится погранзастава, занятая финнами. Один из сержантов как-то незаметно выдвинулся вперед, послышался выстрел и надрывный крик: «Я ранен, товарищи!» Мы увидели его лежащим, он сбивчиво объяснил, что видел финского офицера, который опередил его выстрелом и успел скрыться. Последовала громкая команда «Вперед!». Мы достигли вершины, где уже начинался крутой склон, залегли. Противник молчал. Впереди крутого спуска вновь начиналось болото, и вряд ли нужно было нам продвигаться вниз по крутому склону прежде, чем уточним обстановку. Но наше командование никаких уточнений не предприняло, мы начали спускаться вниз. Вот тут-то и открыл противник плотный автоматный и минометный огонь по нашей роте, пришивая нас, как гвоздями, к крутому откосу, оставаясь невидимым и неуязвимым. Наши ответные выстрелы были неприцельными, как говорится, в белый свет. Три четверти состава роты осталось там, на той возвышенности, среди диких болот. Добрая половина была ранена, но спасти их мы не могли. После этой трагической встречи с невидимым противником не оказалось среди нас ни командира роты старшего лейтенанта Реброва, ни политрука роты Вовка, ни командиров взводов. Вышло нас из этой «операции», по первым подсчетам, сорок два человека из примерно ста шестидесяти списочного состава роты. Оставалось загадкой, где были командир роты и замполит. Никто из оставшихся в живых не видел их во время неудавшегося боя, и мы не знали, как нам быть дальше. Выйдя на дорогу неподалеку от первого места обороны, мы решили послать кого-нибудь в штаб полка, чтобы дать знать командованию о том, что произошло, и получить какие-либо указания. Один из нас согласился выполнить поручение. К вечеру того же дня он возвратился и рассказал, что в штабе полка увидел командира нашей роты лейтенанта Реброва и замполита Вовка. Они были отстранены от командования ротой. Под командованием младшего лейтенанта Кормишина наша группа отходила в направлении Сортавалы, преследуемая финнами. Мы останавливались, занимали оборону, окапывались, но после непродолжительного сопротивления вновь вынуждены были отходить, неся потери в живой силе. На одном из рубежей обороны наша группа была частично усилена приписным составом, но положение оставалось критическим, и создавалось впечатление, что мы действовали вне связи со старшим командованием, мы не получали ни боеприпасов, ни пищи. В районе местечка Харлу остатки нашей роты были присоединены ко второй роте, где командиром был старший лейтенант Жаров. Здесь нам разрешили немного отдохнуть. Вдвоем со старшим лейтенантом Жаровым мы отошли метров на семьдесят и расположились в каком-то маленьком домике, где старший лейтенант прилег на полу, чтобы немного поспать, а я стал подзаряжать диск его автомата ППД. Не было слышно никакой стрельбы. Но прошло всего минут двадцать, я только что успел подзарядить диск автомата и принялся осматривать свою винтовку, как услышал тихое пыхтение мотора. Взглянув в окошко, я так и обомлел: в каких-то пяти-восьми метрах от домика медленно двигался, разворачивая башню, пятнистый танк со свастикой. Не помня себя, я бросился к задремавшему старшему лейтенанту, успел сказать, что рядом танк противника. и он все понял — схватив автомат, пулей выскочил из домика в заросли. В это же время застрочили финские автоматы по домику, сыпались стекла и пыль, а я еще не успел собрать свою винтовку. Прижавшись к стене, лежа на полу, я не мог сообразить, что делать. Стрельба продолжалась, и где-то рядом слышались чужие слова и стуки в дверь, которую тут же распахнули, и я увидел двух или трех финнов с автоматами наготове. Это случилось 16 июля 1941 г. В точности я не могу рассказать о том, какими мыслями я был занят в те первые минуты моего пленения, когда, крича и толкая меня в спину стволом автомата, финны вели меня лесом. Видимо, не было во мне ничего, кроме страха и видений неминуемого конца, сожалений о том, что из прежних надежд ничто не свершилось, что так напрасно потрачены годы. ... * И. Т. Твардовский — брат известного русского поэта А. Т. Твардовского. ** Датировано по содержанию документа. Источник: Юность, 1989, №11, с. 38-39. (1995) По обе стороны карельского фронта 1941-1944 - Стр.82-84