Из воспоминаний Абрамовой Нины Александровны (село Великая Нива). Мы выжили просто чудом.

Гражданские

Дата: 20 августа 2003 г. Страна: Россия До сих пор, хотя прошло почти шестьдесят лет, помню время войны, оккупацию моего родного Заонежья финскими захватчиками. Мне было около шести лет, когда в мою родную деревню Великая Нива ворвались фашисты. Наш дом был одним из самых больших – двухэтажный с мансардой и стоял в самом центре деревни. Видимо, этим он и приглянулся захватчикам, которые разместили в нашем родном доме свой штаб, а меня с мамой (Абрамова Агриппина Константиновна, 1914 года рождения), бабушкой и младшим братиком Юрой выселили, приказав собраться за час. Нас лишили не только дома, имущества, но и скота, коровы-кормилицы. Мы, дети, плакали в голос, а мама тихо глотала слезы и успокаивала нас, опасаясь, что может случиться какая-то беда. А беда, действительно, случилась. Нас насильно, под конвоем увезли в другую деревню – Харлово и поселили в доме, где пришлось жить совместно с несколькими семьями в одной комнате. Мне и брату Юре в некоторые дни не разрешали даже спускаться с кровати, на которой мы с мамой втроем и спали. А маму каждый день угоняли на принудительные работы. Она тогда не рассказывала нам, чем ей приходилось заниматься. И только после войны, когда мы стали постарше, она многое нам поведала о том, как горбатила на фашистов в трудовом лагере. Работать женщинам и подросткам, которые попали в оккупацию, приходилось на строительстве дорог – летом, и лесоповале – зимой. Труд был непосильным, ручным. Люди не выдерживали ни физически, ни морально. Одна наша родственница что-то не так сказала финскому оккупанту, а он достал оружие и выстрелил ей в живот. Женщина погибла, а у нее осталось несколько несовершеннолетних детей. Мы с братишкой тоже «повоевали», чем нимало испугали маму. Однажды в дом вошел финский патруль и один из них – офицер - за что-то стал хлестать нашу бабушку перчатками по щекам. Как сейчас помню, мы вцепились в ноги фашиста – брат в одну, я – в другую и с плачем кричали: «Не трогай нашу бабушку». Не помню, чем кончилась наша отчаянная попытка защитить бабушку. Но семья долго еще пребывала в страхе… Жили мы впроголодь – это я точно помню. Паек маме давали скудный. И чтобы испечь хлеб, мама добавляла в муку молотую кору деревьев, опилки. Весной мы тайком выходили на поля и собирали мороженую картошку, внутренность которой мама выливала на сковородку, и так получались «блинчики». Лечить нас тоже оккупанты не спешили. Хотя финны очень боялись инфекций и периодически сгоняли местное население «на дезинфекцию» в общую баню: одновременно детей, женщин, стариков обоего пола. Помню, что мы ненавидели ее за то, что там было нестерпимо жарко. А в деревенские баньки местному населению нам ходить запрещалось, видимо, потому что баньки находятся по краю деревень, у леса. А там могли быть разведчики и партизаны. Когда мы с братом серьезно заболели, мама под страхом смерти (ведь был комендантский час) тайком ночью сбегала к местному старичку-ветеринару, который дал ей необходимые советы и какие-то снадобья, чтобы полечить детей. Слава Богу, мы поправились. Война и оккупация лишила нас возможности в последний раз увидеть отца, который после ранения получил отпуск, но приехать к семье в оккупированное Заонежье не смог. Он узнал, что его родственники-петрозаводчане вместе с Онежским тракторным заводом эвакуировались в Красноярск и провел отпуск там, даже успел поработать на заводе. А потом – снова на фронт, где отец пропал без вести… Отчетливо помню, как пришли в Заонежье советские войска. Финны покинули наши края заранее, напоследок сильно полютовав. Мы на радостях пешком вернулись в свою деревню, в родной дом. И дом свой не узнали. В нашей кухне была оборудована офицерская столовая, раскурочена и переоборудована на другой манер русская печка – даже хлеба было не испечь. Мы с братом полезли на второй этаж и увидели там письменные столы, за которыми, видимо, работали штабисты. Из любопытства мы стали вытаскивать ящики столов, а в них катались похожие на гранаты снаряды. Позднее под полом нашего дома военные обнаружили большую бомбу. Сейчас понимаю, что мы могли погибнуть, по неосторожности взяв в руки гранату, или подорваться на специально подложенной бомбе… Воспоминания эти мне даются нелегко еще и потому, что статус малолетнего узника фашизма ни мне, ни брату так и не присвоили. Обидно вдвойне, потому что мои сверстники и «товарищи по несчастью», двоюродные сестры и братья, которые жили в соседних домах и в точно таких же условиях – этот статус получили. Хотя этих людей тоже надо пожалеть – все живут под страхом того, что их лишат статуса. Одна моя родственница, выйдя оскорбленная из суда, где доказывала право на статус узника, упала прямо на улице с инсультом. Статус БМУ (бывших малолетних узников) она потом получила, но прожила недолго. Я сама до сих пор плачу, вспоминая холодные глаза судей Верховного суда РК, которые даже слушать не стали моих доводов – им это было неинтересно и ненужно: решение об отказе уже было принято «гуманным судом». Прокуратура и соцзащита Карелии тоже не проявили желания восстановить истину, восстановить историческую правду в угоду сиюминутной «выгоде» (известно, что власти сделали ставку на сокращение числа льготников, а БМУ Заонежья первыми попали «под нож»). Но почему-то себя эти господа льгот не лишают. Опять отыгрываются на беззащитных стариках, лишая их мизерных пособий и льгот, которые пошли бы на лечение последствий войны. Но пусть эти издевательства останутся на совести тех чиновников, которые их нам устроили уже в старости. Им воздастся… 20.08.03г. Источник: (2004) Трагическое Заонежье - Стр.77-79