Горбачев Михаил Иванович — О начале войны я узнал на огороде 22 июня. Наша семья в этот день сажала картошку.

Гражданские

Дата: 17 апреля 1990 г. Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Горбачев Михаил Иванович родился в 1928 г. в с. Пряжа КАССР. Накануне Великой Отечественной войны учился в общеобразовательной школе. В 1941-1945 гг. находился в эвакуации в Татарской АССР. После реэвакуации окончил Сортавальскую школу по деревообработке, вечернюю общеобразовательную школу, Петрозаводский строительный техникум, работал на разных стройках Карелии. О начале войны я узнал на огороде 22 июня. Наша семья в этот день сажала картошку. Весна 1941 г. была очень холодной, поэтому посадка огорода затянулась. Очевидно, у отца раньше не было времени. Какую-то записку принесли на огород, который находился на окраине села. Когда я попал в центр Пряжи, там было много народу, особенно около райкома партии и школы, которые находились рядом. С началом войны мы, подростки, по-моему, сразу повзрослели. Наши детские забавы сменились на конкретные дела. Первое задание получили - собрать по селу бутылки. Мальчишки собирали, девчонки мыли их в ручье, а взрослые, военные, заполняли их [горючей] смесью тут же, на берегу ручья в бане. За зданием райкома горели костры, очевидно, сжигали архив. Нас туда не подпускали. Когда в школе открылся госпиталь и стали поступать раненые, ребята, и я в том числе, разводили под котлами костры, в которых грели воду для стирки одежды и бинтов. Дальше раненых отправляли на машинах и самолетах, которые садились на озеро в день по несколько раз. До нашей эвакуации Пряжу бомбили раза три... В эвакуацию наша семья выехала, кажется, первого сентября. К нам приехали две машины. Одна грузовая, полуторка, и скорая помощь. На грузовую приехавшие мужчины погрузили вещи, в основном это тюки с одеждой и ванну детскую с посудой. Мы поехали на скорой помощи. Погрузкой вещей и отправкой нас руководил Аналайнен*. Оставшиеся вещи и мебель вынесли в кладовую и заколотили. До Горнего Шелтозера ехали на машинах. Там мы жили недолго. Дальше нас повезли на баржах в Молотовскую область. Это были последние две баржи, отправленные из Шелтозера. Уже совсем рядом шли бои, были хорошо слышны выстрелы. В городах нам выдавали хлеб. За хлебом ходили в пекарню пешком, иногда довольно далеко. В пекарне получали по несколько буханок, несли на баржу, сдавали его и за это получали хлеб на семью без очереди. В г. Горьком нас пересадили на пароход «Красный партизан». Тогда на пристанях кое-где удавалось купить в столовой бидончик супа. Эти делом занимался я. Правда, в Чебоксарах отстал от парохода, но благополучно догнал его ночью в Камском Устье. Семья наша эвакуировалась в количестве семи человек: мама, старшая сестра 13 лет, мне было 12 лет и ребятишки от шести лет до 10 дней от роду. Еще с нами ехала тетя Ира с сыном Юрием (она из Мурманска приехала к нам в начале войны). В Камском Устье была пересадка на другой пароход, на котором плыли до Чистополя. В Чистополе снова пересадили на другой пароход. Во всем этом запомнилась огромная масса народа в движении, но я не слышал, чтобы кто-то роптал на лишения и неустроенность. Люди ехали молча со своими заботами и общим горем. Из-за болезни младших братьев нас высадили с парохода в Набережных Челнах. Несколько дней жили на пристани. В деревню Сидоровку, что в четырех километрах от города, мы добрались в канун октябрьских праздников. Я знаю, что в нашем устройстве принимали участие райком партии и райсовет. Мама ходила в эти организации за помощью. В деревне люди жили по-разному, кто хорошо, а кто и плохо. Интерес у местных жителей к нашей семье был большой, особенно у пожилых людей. Задавали множество вопросов. О Карелии большинство жителей не слышали... Взаимоотношения с местными жителями у нас сложились нормальные. В д. Сидоровка к этому времени осталось не более десяти мужчин: четыре брата Недопекиных, один инвалид без руки, да старики. Остальное население - женщины, подростки и дети. У всех жителей было одно большое горе, это, пожалуй, и сблизило людей еще больше. По прибытии в Сидоровку нам отвели пустовавший дом. Мы жили одни в нем. Дрова заготовляли сами, как и все жители деревни. Дровами были тонкие прутья, которые росли вдоль ручья. Носили их вязанками на плечах. Этим делом занимался я первую зиму. Первое время нам, эвакуированным, выдавали хлебные карточки. Колхоз отпускал на еду свеклу, а молоко для малышей мама выменивала на одежду. Весной 1942 г. посадили небольшой огород. Одежду первые годы носили ту, что была привезена с собой, а весной мне купили лапти для работы на пашне. Клуб и школа до четырех классов в деревне были. В клубе показывали кино. Собрания и торжества проходили в помещении правления колхоза, а бригадные собрания - в больших частных избах. За время эвакуации мне пришлось работать в колхозе «Вперед» с марта 1942 г. по октябрь 1943 г. Затем с октября 1943 г. по апрель 1944 г. - в Набережных Челнах на лесозаводе и с мая 1944 г. по апрель 1947 г. - в армавирском «Гужтрансе» Краснодарского края, куда мы переехали из-за болезни тети Иры по совету врача. В колхозе с ранней весны до поздней осени я пахал землю во второй бригаде. Норма была один гектар двадцать пять соток в день. Весной норму выполнить не удавалось. Очень слабые были лошади. Летом и осенью, когда кормили лошадей хорошо, норму выполнял. Местных ребят летом снимали на другие работы. Они возили зерно от молотилки на ток, с тока на элеватор, убирали сено, солому, а осенью возвращались на пашню. А я все время пахал. Рабочий день начинался рано утром. По времени о начале и конце работы сказать не могу, так как часов и радио не было (от зари до зари). Начало работы, обед и окончание были не по звонку - ударом железа по подвешенной болванке. Зимой возил метровые чурки из д. Ищеряково в МТС Набережных Челнов, где из них пилили чурки для газогенераторных тракторов. Ездили на 2-3 санях. Одна поездка занимала 3 дня. В первый день ехали до леса 30 км, там грузили по 0,75 м3 дров на сани и возвращались 5 км обратно до д. Ищеряково. Там ночевали. На второй день с грузом [ехали] до Сидоровки 25 км. На третий день в Набережных Челнах сдавали дрова и возвращались домой. А на следующий день сначала. И так до весны. Иногда, правда, вывозили навоз на поля от конюшни и коровника. Учет работ был в трудоднях. Летом выдавали немного зерна авансом, а осенью - остальное, но очень мало. Помню, что один раз выдавали пахарям папиросы по несколько штук за вспаханный гектар земли. За меня мама получила несколько пачек (по 100 штук папирос в пачке). Затем эти пачки отправили в посылке на фронт с носками и варежками. В Набережных Челнах на лесозаводе, где мы с мамой работали потом, рабочий день начинался в шесть утра и до шести вечера, с 12 до часу - перерыв на обед. Следующую неделю с 6 часов вечера до шести утра. Тоже с обеденным перерывом. На лесозавод в Набережных Челнах мы переехали осенью 1943 г. Хлебные карточки, которые выдавали эвакуированным, отменили. Картошки своей у нас было мало, есть стало нечего. На лесозаводе мы работали с мамой. Нам, рабочим, выдавали хлеба по 700 г в день и обед. Иждивенцам, так назывались ребятишки, - по 300 г хлеба в день. Обед приносили домой и вместе все обедали. Вот этим мы и жили. Я работал в тарном цехе на станке. Делал заготовки для ящиков под снаряды, мины, бомбы, для волокуш и другие детали. Одновременно, и это, пожалуй, главное, необходимо было отбирать материал из авиасосны для постройки самолетов. Это бруски из сосны с мелкими годовыми кольцами с блестящим голубоватым оттенком, без малейшего сучка. Надо отметить, что у нас в Карелии такая сосна не встречается. В Армавире работал в подсобном хозяйстве «Гужтранса». Там приходилось выполнять разную работу. Летом пахал, косил, молотил, а осенью возил на быках воду с Кубани до подсобного хозяйства на расстоянии 12 км. Воду надо было привозить до начала рабочего дня. Время определял по звездам. Бывали и казусы, когда погода была пасмурной. Это бывало очень редко. Просыпался, запрягал быков, ехал в Армавир, черпал в бочку 40 ведер воды, возвращался обратно и ложился спать, сколько было времени - один бог ведал. Работал на молотилке, во время уборки зерновых, закладчиком - это рабочий, подающий в барабан молотилки снопы и все остальное для обмолота. Молотили пшеницу, ячмень, просо, горчицу, гречиху, суданку, люцерну, овес. Зимой пас скот, в основном быков и молодняк по кукурузе, которую не успевали убирать. Это в тридцати и более километрах от нашего хозяйства. О том, что за работу начисляли деньги, я узнал только перед выходом на пенсию, когда получил из Армавира справку о работе. У нас был огород, выращивали кукурузу, картошку, фасоль, арбузы. Кроме того, во время молотьбы за каждую тонну намолоченного зерна машинисту и механику выдавали по 2 кг зерна, а нам, двум закладчикам, по одному кг с тонны. За осень набиралось порядочно. Этим зерном мы кормили поросят. В молотьбу нас кормили бесплатно, четыре раза в день, а вечером давали еще и водку, которую мой напарник Жданов выпивал за двоих во время ужина. Мама и старшая сестра работали в поле на посеве, прополке и уборке урожая. Когда начинали созревать помидоры, огурцы, арбузы, дыни, то работникам хозяйства отпускали со склада, в зависимости от урожая, от 25 до 100 кг разных овощей. Эти и часть овощей со своего огорода мы продавали по воскресным дням в Армавире на базаре. На вырученные деньги покупали одежду, когда новую, а иногда и поношенную подешевле. Довоенная одежда вся износилась, а часть была обменяна на продукты еще в Сидоровке. Новая фуфайка и рабочие ботинки тогда стоили 1000-1200 руб. Брюки - от 400 до 800 руб. и т. д. Правда, один раз нам выдавали в Армавире американские подарки. Помню, что у сестер были платья и одна вязаная кофта без рукавов. В эвакуации я не учился. В Сидоровке школа была до четырех классов. Четвертый класс я окончил до войны. Да и учиться в те годы было некогда. В 1961 г., уже в Пряже, пошел в пятый класс вечерней школы. Участие в общественной жизни нашей страны в годы эвакуации у меня выразилось посильным трудом и сбором средств в Фонд обороны. Самым трудным временем для нашей семьи была зима 1942— 43 г. Хлебные карточки выдавать перестали. Запасы продуктов, что были заготовлены, кончились. Очень плохо жили. Мы с сестрой Людмилой ходили по деревням меняли кое-какую одежду на зерно. Зимы в Татарии суровые, одежда у нас худенькая, очень холодно было. Удалось выменять немного ржи, а лебеда была у нас. Рожь и лебеду еще надо было где-то смолоть на мельнице. В какой деревне мололи - не помню, но мельник поругал нас за то, что сначала в жернова засыпали рожь, а потом лебеду. Надо было наоборот. Мне кажется, что поругал больше для порядка, не зло. Потом он засыпал в жернов немного зерна, чтобы лебеда прошла жернов. Домой пришли счастливые. Мы, потому [далее три слова неразборчиво], а мама и сестра, потому что мы вернулись и еду принесли. К радостным событиям отношу период сборов к отъезду на родину. Документы на вагон из Карелии нам пришел примерно в марте 1947 г., а вагон с дровами в Армавир - в апреле. Домой выехали тоже в апреле. Сборы были недолги, так как все вещи уместились в двух старых чемоданах, а остальное было на себе. Вагон нужен был для коровы, которую мы везли с собой и для кукурузных стеблей для корма. В дороге находились около месяца. Ели в дороге кукурузную кашу, которую варили на железной печке, за что дважды надо было откупаться от работников ж/д. Трудности были в дороге с водой. Медикаменты в тылу, я думаю, вообще отсутствовали. За время эвакуации я болел дважды. В Сидоровке простудился, долго лежал на печке, когда стал поправляться, от слабости не мог ходить, ползал сначала. Второй раз уже на Кубани, наколол вилами ногу. Она воспалилась. Нужна была операция, но для этого нужны бинты и спирт, ни того ни другого у нас не было. Оперировать не стали. Болела мама, болели девочки. Я порошков и таблеток не видел. В эвакуацию мы поехали девять человек. В нашей семье 7 человек и тетя Ира с сыном. Домой вернулись 5 человек нас и Юра. Два брата умерли в Набережных Челнах, а тетя Ира - в Армавире. Ехали мы, как я уже упоминал, в товарном вагоне одной семьей. По документам станция назначения была Маткасельга. В пути находились около месяца. До Ленинграда я ехал в вагоне с семьей. Из Ленинграда до Петрозаводска - в пассажирском поезде. Мне нужно было пораньше попасть в Петрозаводск для того, чтобы продлить маршрут вагона до Петрозаводска. В этом деле нам помогал дядя Миша Маклионов (брат мамы), их семья уже жила в Петрозаводске. Маршрут наш закончился в Пряже, до которой мы добрались пешком из Петрозаводска в конце мая. Это были хорошие дни. Нехватка одежды, обуви, трудно было с питанием, но все это уже мелочи по сравнению с пережитым. Нам освободили нашу довоенную квартиру. Правда, пришлось вмешаться прокурору района. Мебель была унесена соседями, которые не эвакуировались или вернулись с дороги [обратно]. Радостной была встреча со сверстниками. Мало вернулось из эвакуации одноклассников. Причины разные: кто пропал без вести или умер от голода и болезни. Большинство ребят уже работало. Немногие продолжали учебу. Я поступил работать в столярку промкомбината учеником. Правда, без учителя и наставника. В мастерской кроме меня работали десять человек подростков. В основном делали рамы и двери для лесопунктов. По выходным выходили на воскресники, на уборку развалин, посадку деревьев, на благоустройство села. Сейчас, бывая в Пряже, выросшие рощи в центре и по обочинам центральной дороги напоминают о том хорошем дружном времени... О победе узнал в подсобном хозяйстве армавирского «Гужтранса». Было раннее утро. Вышел из дома и пошел в сторону конюшни. Вижу, кто-то скачет верхом на коне со стороны Армавира с флагом. Еще не доскакав до поселка, кричит о Победе и о том, что войне конец. Сразу на улице появилось все население поселка. Кто-то стал стучать в подвешенную рельсу. Мужчины открыли стрельбу вверх (оружия трофейного и боеприпасов в ту пору было огромное количество). В этот день работали те, кому было это необходимо. Плакали от радости и горя. Хотелось бы подробнее остановиться на начальной стадии войны и эвакуации. Взрослые, конечно, представляли, что это такое, эта война. Я же думал, будет что-то подобное карательной финской войны. Хотя и была в ту пору часть школ Петрозаводска занята под госпитали, в том числе и наша 15-я школа на углу улиц Ленина и Куйбышева, но война закончилась быстро и нашей победой. Но когда пошли слухи о том, что на Онежском озере самолеты бомбят и топят баржи с эвакуированными, стало страшновато. Особенно усилились разговоры об этом при погрузке в Шелтозере на баржи. Как я уже сообщил, от пристани Шелтозера мы отчалили вечером, было уже темно. Отчалили тихо, без гудков, говорили почему- то шепотом. Баржи наши были последними с этого берега, хотя на пристани оставалось еще много народу. Правда, утром мы встретили буксир и две баржи, идущие, очевидно, в Шелтозеро. На нашей барже чувствовались тревога и напряжение. Кто был наверху, посматривал по сторонам и я в том числе. Вся палуба была завалена вещами. Проходы оставались только у низких бортиков. Все пассажиры находились в трюме баржи, где было душно и очень грязно, а основная часть, наверное, еще и спала. Вот тут нас и догнали два самолета, они летели так низко, что хорошо были видны лица летчиков, на глазах очки. Но бомбить нас не стали, только стреляли по катеру, который почему-то баржи бросил и уплыл в сторону. Когда опасность миновала, катер вернулся, подобрал трос, и мы последовали благополучно дальше. К вечеру добрались до Шексны, катер наш наехал, очевидно, на затопленную баржу или еще что-то, наклонился, загудел, повалился на бок и потонул, на прощанье пустил клубы пара. Команда, три человека, благополучно добралась до берега. Когда прилетали самолеты, на барже паники не было. Рядом было несколько женщин, я слышал что-то вроде стона. * Очевидно, представитель Пряжинского РК партии или РИКа. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.486-493