Из воспоминаний Галины Вавилиной — Это я буду помнить

Гражданские

В мае 1941 года мне исполнилось 5 лет. Война для меня началась в тот день, когда нас увозили из дома в Петрозаводский лагерь. Была зима. Слово «война», «финны», «эвакуация» вошли в мое сознание вместе с осмыслением других примет и явлений окружаемого мира. Чужая речь, слезы взрослых — все это совмещалось в одном слове — страх. И уже спустя много лет, работая внештатным экскурсоводом на Валааме, я однажды испытала это знакомое с детства чувство страха. Однажды после экскурсии мы пошли умываться по лесной тропе к Ладоге. И вдруг до нас стала доноситься финская речь. Давно позабытый страх помимо моей воли пробежал по моим жилам. А через несколько минут мы встретили нашего переводчика, который шел с нашим гостем, финским писателем, кажется, на рыбалку. Если бы я услышала голоса на любом другом языке, то скорее всего не придала бы этому никакого значения. Пример этот говорит о том, что страх, испытанный в детстве, живет до сих пор в нашем подсознании. Мы, дети, постоянно испытывали тревогу за маму. На работу ее угоняли рано, а возвращалась — поздно. А там всякое случалось. Однажды их везли на грузовой машине, а поскольку их было много, то всем пришлось стоять. На одном из поворотов маму выбросило из кузова. Ударившись головой о дорогу, она получила сотрясение мозга. А однажды вернулась вся обгоревшая. Финн заставил маму стирать в бензине свою спецодежду. Мама была молодой красивой женщиной и не терпела никаких приставаний. И когда этот финн перешел границы приличия, она замахнулась на него влажной от бензина одеждой, и она загорелась от случайной искры. У мамы обгорели волосы, брови и руки. Вот почему мы так постоянно боялись, чтобы с мамой чего-либо не случилось. Но особый страх мы испытывали в банный день. Нас всех вместе — мужчин, женщин и детей, загоняли в баню. В парилке, где температура была под сорок, нас держали долго. Не знаю, как мы все это выдерживали. Помню, что однажды мама лежала на полу почти без сил. А ведь ей нужно было обмыть нас, пятерых детей, а потом быстро одеть в горячие обжигающие одежды. Младшую сестренку Алю мама в баню не брала. Ее на это время прятали в другом бараке. Ей было всего полтора года и мне приходилось с ней нянчиться. Она мне была особенно близка. Не понимаю, как такие крохотные дети (конечно далеко не все) сумели выжить в лагере. Мы, постарше, все-таки до лагеря выросли на хорошем питании, на свежем природном воздухе, и запас сил у нас некоторый был. Он то и помог нам держаться в самых трудных условиях. В самые голодные дни вспоминалась наша деревенская жизнь, когда на столе было в достатке хлеба, картошки, рыбы и мы не сидели без мяса. Но от таких воспоминаний голод нас мучил еще сильнее. В трудные дни неволи женщины помогали друг другу в чем могли, и прежде всего сохранить детей. Когда я заболела отравлением печени, а нам выдавали исключительно испорченные плесенью галеты, меня выхаживали многие люди. Мама тоже испытывала за нас постоянный страх и всеми силами пыталась нас уберечь от несчастий. А кроме того, нас троих, которые у мамы шли друг за другом, считали одногодками, не раз пытались у мамы отобрать. Она была молода и ей не верили, что мы ее дети. В больнице меня спасло то, что там работала женщина-врач, знакомая мамы и она находила нужные лекарства. Но мучилась я не столько от боли, сколько от жажды. Мне давали по полстакана воды. Как я выяснила потом, даже вода в лагере была нормирована. В 1943 году для школьников лагеря была организована елка с подарками. Из нас в школу ходил только старший брат. Наша знакомая учительница первого класса, чтобы я смогла на елке получить скромный подарок, записала меня первоклассницей. На елку нас увели во второй лагерь. Елка нам показалась очень красивой, особенно на фоне нашей серой барачной жизни. Мне достался пакетик с красным киселем и большая черная конфета. Все это богатство я принесла с собой. Ну а далее события развивались, как и должно им быть. Поскольку я попала в список первого класса, я тоже стала ученицей. И после рождественских каникул я пошла в школу. Мне выдали две красивые тетради в голубых обложках. Бумага в них была меловая, разлинованная в крупную клетку и в линейку. Букварь был с яркими картинками — наш советский. Учительница меня обучала терпеливо по дополнительной программе. И к концу учебного года минимум учебного курса я освоила. Трудности были с подготовкой уроков. Моей учебой руководила старшая сестра и когда мне материал давался трудно, она ругала меня любимым словом: «бестолочь!» Учили нас Закону божию и немного нотной грамоте. Во всяком случае что такое скрипичный ключ, я помню до сих пор. По окончании учебного года нас водили на концерт, где запомнились выступления гимнастов. Мне захотелось быть такой же, как они и я стала, когда была возможность тренироваться: училась делать колесо, мостик, рыбку и другие фигуры. Я стала заниматься гимнастикой и в последующие годы. Не скажу, что добилась больших успехов, но все-таки кое-что умела. Однажды я услышала незнакомую для меня фразу «Красный Крест» приехал!» После этого события жизнь наша в лагере несколько улучшилась. Люди воспряли духом. И каждое появление представителей это международной общественной организации в нашем лагере, как, наверно, и в других лагерях, становилось своеобразным праздником. С тех пор я испытываю к Красному Кресту чувство огромной благодарности и душевной теплоты. И когда подошло время, меня не нужно было уговаривать о вступлении в эту организацию. Я аккуратно платила взносы и с чувством ответственности выполняла свой общественный долг. Источник: (1991) Судьба: Воспоминания - Стр.16-18