Афанасьева Любовь Борисовна — О начале Великой Отечественной войны я узнала в г. Выборге.

Гражданские

Дата: 15 июля 1989 г. Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Афанасьева Любовь Борисовна родилась в 1913 г. в Петрозаводске, русская. До начала Великой Отечественной войны получила среднетехническое образование, окончила курсы конструкторов при Онегзаводе. В 1941-1944 гг. находилась в эвакуации в Ульяновской области. После реэвакуации жила и трудилась в г. Петрозаводске. Награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». О начале Великой Отечественной войны я узнала в г. Выборге. В 1940 г. по призыву обкома комсомола республики мы, добровольные группы комсомольцев и молодежи, выехали в новые районы, которые отошли к Карелии после окончания войны с Финляндией 1939-1940 гг., для [заселения] восстановления разрушенного войной хозяйства [этих районов]. Я работала в г. Выборге на судоремонтном заводе чертежником-конструктором. Работать приходилось много, не только работали на производстве, но и вели большую общественную работу. Меня, как активную общественницу и хорошую производственницу, от коллектива завода выдвинули, и я была избрана депутатом Выборгского городского совета депутатов трудящихся от избирательного округа №51. Как депутату приходилось часто выступать, и я стала замечать, что мне трудно говорить, у меня пропал голос, говорила иногда почти шепотом. Я заразилась туберкулезом. В комнате, в Выборге, где я поселилась, видимо, жили больные финны. За счет завода меня отправили в Ленинград на лечение, где я пробыла почти 3 месяца. В декабре 1940 г. мне сделали сложную операцию, и немного спустя, я вернулась в Выборг и продолжала работать. Но после этой операции мне нужно было каждый год два раза в месяц ходит на продувание*. В августе 1941 г. Выборгский судоремонтный завод эвакуировался в г. Череповец. Вместе с заводом уехала и я, но к месту эвакуации завода не попала по семейным обстоятельствам. Я заезжала за своими родителями в Петрозаводск. Они в это время были в Шелтозере, мать работала в доме малюток. Ехать со мной они отказались, и мы все вместе (с нами была еще невестка с двумя детьми) эвакуировались с домом малюток из Шелтозера на буксире, который прислали для детей и персонала дома малюток, доплыли до Вологды. От Вологды до Ярославля добрались поездом. С собой в эвакуацию я взяла швейную машинку «Зингер», т. к. умела шить и думала, что на новом месте она нам пригодится. Родители взяли только самое необходимое: кое-какие материалы, чтобы менять на продукты, одежду, посуду хозяйственную, самую необходимую, и сколько могли - продуктов. Но, когда мы высаживались из поезда в Ярославле, машинку у нас украли, о чем мы очень сожалели. В Ярославле мы с большим трудом попали на баржу, на которой доплыли до г. Ульяновска. На пристанях, на остановках было организовано снабжение эвакуированных в основном хлебом. На барже была кухня, где мы и другие эвакуированные сами себе варили, т. к. на базарах, по пути нашего следования было все очень дорого. Варили из того, что взяли с собой. Плыли мы долго и медленно, народу на барже было очень много, скученность была страшная. Очень много было детей, стоял постоянный шум, плач. Чтобы что-то сварить, надо было долго стоять в очереди. Устали и измотались мы за время пути очень сильно. В Ульяновск мы прибыли в ноябре 1941 г. Здесь, в Ульяновске, когда мы приплыли и сидели на речном вокзале, нас еще раз обокрали - украли мешок с валенками. Как мы потом, уже живя в деревне, горевали и жалели об этой пропаже, т. к. купить ничего нельзя было, да и все было страшно дорого. В Ульяновске в горсовете конечным пунктом нашей эвакуации и местом жительства была определена небольшая д. Бухтеевка. Здесь же, в Ульяновске, случилась у нас еще одна большая беда - у невестки заболели дети, и она осталась с ними в городе, в больнице. Мы же с родителями отправились в д. Бухтеевка**. Деревня оказалась очень небольшой и, что нас особенно поразило, вокруг нее совсем не было леса. Я устроила родителей, а сама вернулась в Ульяновск, т. к. в деревне мне не было работы. В Ульяновске же располагалось Управление Наркомречфлота СССР. Они меня приняли на должность делопроизводителя. Но через 3 месяца, [после того] как опасность для Москвы миновала, Наркомречфлот вернулся обратно в Москву, и я уехала в деревню к родителям. Я не очень жалела, что уехала из Ульяновска в деревню, т. к. о тех месяцах, что я прожила в городе, остались очень тяжелые воспоминания. Жила я там вместе с другими эвакуированными в каком-то подвале. Спали мы все на матрасах, положенных прямо на цементный пол. Было холодно и сыро. Все это несколько позже отразилось на моем здоровье. Из эвакуированных, которые постоянно стали жить в деревне, была только наша семья. И встретили нас сперва настороженно. Это объяснялось тем, как мы потом узнали, что до нас в этой деревне на какое-то время останавливалась группа эвакуированных жен офицеров, которые ехали с мест, где шли военные действия, даже от самой границы. Им по этому случаю на эвакопункте совершенно бесплатно была выдана посуда и какие-то хозяйственные вещи. Так эти женщины стали все это менять на продукты среди жителей деревни и требовать в обмен за посуду и вещи, выданные им бесплатно, очень дорого. Все это возмутило деревенских женщин и оставило у них нехорошее мнение об эвакуированных. Но к нам они относились более или менее хорошо. Вернувшись в деревню к родителям, я стала работать в школе сперва учителем, а затем заведующей. Школа была небольшая - работали всего 2 учителя и вели 1-4 классы. К этому времени вся наша семья уже как-то устроилась на новом месте: отец работал сторожем на току, невестка - в колхозе конюхом, я - учительницей. Снабжались мы по карточкам. Я, как учительница, получала мукой 350 г на день, отец и мать - по 100 г, невестке платил колхоз, немного от колхоза получал и отец - зерном. Работать в школе мне сперва было трудно, я ведь не имела педагогического образования. Консультировалась в роно. Но меня, наверное, в работе учителя выручало умение рисовать. И я ребятам не только рассказывала, но и много рисовала, ребятам это нравилось. Они лучше запоминали, что я рассказывала. Иногда эти уроки мы устраивали как игру. Вообще-то вскоре я уже освоилась в роли учителя хорошо. Чем же, кроме учебы, мы еще занимались, чем и какую помощь оказывали колхозу в трудное военное время? Мы ухаживали за посевами (пололи, окучивали) - все, конечно, по своим силам. Собирали колоски, вязали веники. В общем, делали, что могли. Конечно, вязать веники, собирать колоски даже для деревенских детей работа утомительная. И мы, учителя, старались как-то оживить нашу работу: устраивали маленькие соревнования: кто больше и лучше навяжет веников, соберет колосков. Ребята работали тогда веселее. За эту нашу помощь и колхоз шел школе навстречу. Нам, учителям, был выделен отдельный дом, помогали с дровами. Иногда выделяли молоко и кое-что из продуктов. Но колхоз сам был не очень богатый и много выделить нам не мог. В этом доме мы и жили всей нашей семьей. Постепенно мы и сами стали себя обеспечивать, т. к. жить было все же очень трудно. Мы разбили грядки огорода, сажали огурцы, помидоры, репу, редиску. Собирали в полях землянику и потом меняли ее на мед. Недалеко от нашей деревни был большой совхоз, и мама ходила туда за зеленым луком, который покупала на деньги. И этот лук дома в своей деревне мы обменивали на яйца. Нас удивляло, что и климат, и земля в Ульяновской области были довольно хорошие, а жители почти не выращивали никаких овощей, зеленый лук вообще не знали. От нас они понемногу научились и стали по нашему примеру выращивать овощи на своих огородах. Несмотря на все наши усилия, жить все же было очень трудно. Купить на деньги ничего нельзя было. Все только в обмен на вещи: одежду, обувь, материалы. Первый год еще у нас было что менять, а потом наши запасы кончились. Выручал нас огород, кроме того, я вязала и шила, и за работу платили мне, кто чем мог: яйцом, картофелем, крупой и пр. Молоко можно было выписывать в колхозе. Мы сами собирали и варили какие-то корни (по совету жителей деревни), получалась как манная каша. На току, где веяли просо, оставались высевки [остатки], и я с мешком ходила туда собирать их. Дома мы их просеивали, после чего оставалось немного пшена, и мы из него варили кашу. Но носить этот мешок мне было очень тяжело, и часто я тащила его ползком на коленях. Я была очень слабой. Так вот мы и жили. Кроме нас, эвакуированных в деревне не было, и местные жители иногда помогали, чем могли, но сами они жили очень бедно. Колхоз помогал нам орудиями труда: давали лопаты, топоры, пилы. Дрова мне, как учительнице, давали, но все-таки самим приходилось ходить в лес, который был очень далеко от деревни. Одевались мы в то, что привезли и что осталось еще от обмена на продукты. Очень плохо было с обувью, особенно с зимней, т. к. в Ульяновске у нас украли мешок с обувью. Как-то мы тянулись, знали, что тяжело всем в это военное время, поэтому держались, не ныли по пустякам. Одно было плохо, жизнь в холодном подвале в Ульяновске давала о себе знать. Да и вообще мне после операции нужно было поддувание. А тут с эвакуацией я все это запустила. Надо было срочно делать эту процедуру. В деревне этого делать не могли, нужно было ехать в г. Ульяновск. Поезда ходили нерегулярно, и мне необходимо было 25 км идти пешком. Один раз я чуть не замерзла в дороге. Шла ночью, началась метель, я сбилась с пути, силы стали меня покидать. И вдруг я увидела издалека на железной дороге свет фонаря. Собрав все силы, я дошла, вернее, доползла до станции. Меня принесли в помещение, переодели, напоили горячим чаем. Я отлежалась. Когда приехала домой, вид у меня был, наверное, очень плохой. Жители деревни говорили, что я не жилец, но, видимо, молодость и усилия родных меня подняли на ноги. Каверны на моих легких зарубцевались, и на второй год я даже не ходила на поддувания. Мне, как учителю, а потом как директору школы, часто приходилось выступать на колхозных собраниях о делах школы, о наших нуждах, школьной жизни и прочих вопросах. И колхозники, приходя на эти собрания, в первую очередь хотели знать о событиях на фронте и вообще о положении в стране. Деревня же была небольшая, и в ней не было ни радио, ни клуба. В правление колхоза приходили, правда, газеты, но они очень опаздывали. И мне приходилось ходить либо в районо, либо в соседнюю д. Ивановку, где в сельском совете было радио и я узнавала самые свежие новости. Там же жили и много семей эвакуированных. С одной такой очень хорошей семьей мы близко подружились, и я часто ходила к ним просто, чтобы поговорить обо всем, что нас волновало. Эта дружба нас очень поддерживала, отвлекала от трудностей нашей жизни в эвакуации. До освобождения Петрозаводска (где-то весной 1944 г.) был освобожден Выборг***, и мне прислали вызов. Родители ехать по этому вызову не хотели. К тому же меня долго не отпускали с работы, нужно было завершить учебный год. И только в начале декабря 1944 г. мы выехали в Петрозаводск. Ехали поездом, но с большими остановками на станциях. Отоваривали в дороге плохо. И только по приезде в Москву нас полностью отоварили, да такими продуктами, о которых в эвакуации мы даже позабыли: дали белый хлеб, бекон (ветчину) и даже красную икру и полкило сосисок. От Москвы до Петрозаводска также ехали поездом и только 27 декабря вернулись домой. Приехали на Голиковку и со станции шли домой пешком. Кругом все было разбито, стояла зима почти без снега, и мы шли через бурьян, который был выше нашей головы. Дом наш стоял весь обшарпанный, а вокруг все разбито, замусорено, истоптано. В этом месте, на Голиковке, был лагерь для оккупированных [жителей] из карельских деревень. Двери и окна в доме были побиты, со стен содраны обои и заклеены грязными газетами. Не было ни мебели, никаких наших вещей. Мы перед войной хотели делать ремонт, и были заготовлены краски, новые обои, доски, гвозди и пр. Ничего этого не было, все было растащено. Мы у соседей нашли свой самовар, но соседи нам его не отдали. Пришлось нам, чтобы жить нормально, заняться ремонтом и приведением в порядок дома. Вместе с родителями осталась в Петрозаводске и я. Поступила на работу в трест «Южкареллес» КФССР, в технический отдел на должность чертежника-конструктора. В октябре 1945 г. я была переведена на работу в Ленинградскую проектно-изыскательскую контору при Министерстве лесной промышленности КФССР и зачислена на должность техника. Тут я проработала до октября 1948 г. В октябре 1948 г. перевели на работу в Ленинградскую контору аэрофотолесоустройства в производственный отдел на должность таксатора первого разряда, где и проработала до января 1952 г. В этой конторе работа для меня оказалась очень тяжелой, требовала большого напряжения, и в январе 1952 г. я уволилась из системы Наркомлеса по состоянию здоровья. 13 января 1952 г. устроилась на работу в Карело-Финский филиал [АН СССР] в отдел картографии на должность старшего лаборанта, работала в Институте геологии до 1 сентября 1963 г. В связи с реорганизацией филиала была переведена в Институт леса на ту же должность, проработала там до 7 апреля 1964 г., в апреле этого года была освобождена от занимаемой должности по сокращению штатов, после чего вышла на пенсию. * Так в тексте. Очевидно, имеются в виду специальные медицинские процедуры. ** Как указывает Л.Б. Афанасьева в анкете, д. Бухтеевка Ивановского сельсовета. *** Выборг был освобожден войсками Выборгской наступательной операции. (См. об этом подробнее: Великая Отечественная война. 1941— 1945. Военно-исторические очерки. В четырех книгах. Книга 3. М., 1999. С. 149-151.) Воспоминания записала П.К. Колесова, сотрудница сектора истории Института языка, литературы и истории КФ АН СССР. Источник: АКНЦ РАН. Подлинник рукописный. (2015) Эвакуированная Карелия: Жители республики об эвакуации в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Стр.513-519