А.С. Иванов (партизан отряда «Комсомолец Карелии») — Выстрелы в ночи.

Участники

Страна: СССР, КарелияПериод: Великая Отечественная война (1941-1944) Иванов Анатолий Сергеевич. Родился в Чувашской АССР в 1922 г. Учился в школе военных техников в Красноярске, откуда в сентябре 1942-го добровольцем ушел на фронт. Сражался в партизанском отряде в Карелии, затем воевал в регулярных частях Советской Армии. Дважды тяжело ранен, награжден многими орденами и медалями, в том числе двумя орденами Славы. Член КПСС, живет и работает в Красноярске. Январь 1943 года. Ясным морозным утром наш отряд выступил в очередной поход. До станции Масельгская едем поездом. Пассажирский вагон полон вооруженными молодыми людьми. В проходах — лыжи, туго набитые вещевые мешки. Мерный стук колес убаюкивает. Одни тихо переговариваются, другие дремлют, третьи сидят молча, сосредоточенно о чем-то думают. Поезд плавно снижает скорость. — Приготовиться к высадке! Задвигались партизаны, надевая на плечи вещевые мешки, вешая на шею оружие, разбирая лыжи. Остановка. Парни спрыгивают с подножек, невольно приседая под тяжестью груза. Шум, смех. Безлюдная до этого станция сразу стала оживленной от семи десятков молодых ребят. Паровоз натужно задышал, окутавшись клубами пара, лязгнули буфера, и поезд, набирая скорость, скрылся в лесу. — Повзводно, становись! — раздается команда. На правом фланге — первый взвод во главе с Ковалевым Николаем Ивановичем, за ним наш второй — с Бузиным Иваном Ивановичем и, наконец, третий — с Клевиным Василием Никитичем. Напротив — штаб отряда. Командир отряда Поляков Фирс Павлович, сибиряк, лет под пятьдесят, высокий и широкий в плечах. Лицо и глаза выражают твердый, волевой характер. Комиссар отряда Инниев Иван Григорьевич, среднего роста, коренастый карел. Спокойное лицо и взгляд. Строг, всегда и во всем справедлив. Его задушевные беседы находят живой отклик в сердце каждого партизана. Пользуется непререкаемым авторитетом и любовью всего отряда. Начальник штаба Крючков Иван Васильевич, стройный, с выправкой кадрового военного. Одежда сидит на нем аккуратно, даже с некоторой щеголеватостью. В уголках рта чуть приметная улыбка, глаза с легким прищуром. Начальник штаба объявил порядок движения и отряд тронулся. Впереди нас ждали десятки километров пути через сопки и озера, ночевки в шалашах, с кострами и без костров. Мороз — за двадцать. Наш взвод идет замыкающим. Значит, завтра ему идти первому, бить лыжню. Темп движения медленный. Снег глубокий и рыхлый, глубина лыжни до двадцати пяти сантиметров. Мы еще не втянулись в ритм похода, нет еще той физической выносливости, которая появится позже. За оставшийся световой день прошли десять километров. В рассветных сумерках двинулись дальше. После ночевки пошли быстрее. Этому в некоторой мере помогло и то, что все постарались лучше подогнать снаряжение, более тщательно и продуманно уложить содержимое вещмешков. Нечего греха таить, почти всегда в первый день похода что-нибудь твердое больно кололо спину: то ребро сухаря, то кусок тола, то батарея БАС-80. Иногда упиралось в спину твердое и острое сразу в нескольких местах. Идешь тогда, часто подбрасывая вещмешок, в надежде вмять это твердое и упирающееся. Каждое очередное подбрасывание требовало дополнительных усилий, изматывало и изнуряло. Настал мой черед бить лыжню. С первых же шагов вещмешок становится вроде бы тяжелее, автомат сильнее раскачивается на груди. Лыжи глубоко проваливаются, носки их задираются и поневоле сильнее налегаешь на палки. Через пять-шесть минут испарина уступает место поту, который сначала каплями, а затем и струйками начинает стекать по щекам, за шею и вскоре чувствуешь, что взмок от головы до пят. Пот застилает и режет глаза, капает с носа. Его солоновато-горький вкус чувствуешь на губах. Руки и ноги с каждым шагом сильнее наливаются свинцовой тяжестью. Невольно бодаешься головой с шапкой снега на ветке. Это освежает и придает бодрости и в то же время вызывает ругань идущих сзади — на них начинает сыпаться снег со всего дерева. Бодрости хватает на три-четыре десятка метров. Шаг становится уже, а по цепочке передают: «Ускорить движение!» Но сил для этого больше нет, ноги не слушаются. Шаг вправо—и лыжню начинает бить другой. Потом будешь бить лыжню пять, десять, двадцать раз, но такого острого чувства уже не испытаешь, усталость и втянутость в походную жизнь сгладят и притупят его. После короткого привала на обед головным пошел взвод Клевина. День клонился к вечеру, синева леса усилилась, брала свое усталость. — Прекратить движение! Командиров взводов — к командиру отряда, — передается команда по цепи. Выставлены часовые, оборудованы ячейки круговой обороны, горят костры в шалашах. Скорее ужинать, высушить валенки и портянки и спать, спать... За день прошли двадцать шесть километров. Утром объявили дневку. Мы обрадовались предстоящему отдыху, но сознание подсказывало, что следующая ночь — это ночь выполнения боевого задания. Каково оно на этот раз? И вот объявлен боевой приказ. Отряду предстоит разгромить гарнизон противника численностью до роты. Необходимо пересечь Ондозеро шириной шестнадцать километров, пройти еще восемь до села, в котором расположен гарнизон, разгромить его и этой же ночью вернуться обратно. На озере надо пройти мимо двух постов боевого охранения финнов, расположенных в полутора километрах друг от друга на противоположных мысах. — Поэтому, — продолжал Бузин, — лично проверьте у каждого бойца оружие, подгонку снаряжения, чтобы ничто не брякало, не давило и не демаскировало. Конкретную боевую задачу получите на том берегу. Передача сигналов по цепочке. Готовность к выходу...— И объявил время. Перед выходом взвод построился. — Первая шеренга — четыре, вторая два шага вперед, марш! Командир взвода внимательно осмотрел каждого, затем всех заставил попрыгать. Остался доволен. Строи распустил. Ожидаем сигнала на выход. Политрук Бссчетнов проводит беседу о предстоящем задании, о дисциплине и инициативе в бою. Умеет тепло и задушевно говорить наш политрук, авторитет его, как и комиссара отряда, очень высок. По сигналу на выход, выстроившись на одну лыжню, отряд тронулся. С головным взводом идет начальник штаба. Командир и комиссар в десяти метрах от лыжни внимательно осматривают проходящих, затем уходят в голову колонны. Километра через два остановились на привал. Зимние сумерки сгущаются и переходят в ночь. Также в одну лыжню выкатываемся на озеро. Идущие в голове колонны. растворяются в темноте словно призраки. Темп движения высокий. Шум от лыж почти не улавливается. Очертаний берегов не видно. Но вот впереди, справа и слева, навстречу друг другу, с неровными промежутками начинают взлетать ракеты, освещая озеро мертвенно- бледным светом. Это на мысах бросает ракеты боевое охранение противника. Свет ракет еще не достает до нас. Вскоре отблески его все четче стали высвечивать передних. Движение замедлилось. По цепочке передали: «Двигаться в промежутках между вспышками ракет. При вспышке ракет падать и лежать неподвижно. Наблюдать и видеть переднего, чтобы не оторваться». От стремительных бросков и падений становится жарко, груз в двадцать с гаком килограммов дает о себе знать. Приближаемся к линии мысов. Ползем лежа на лыжах, отталкиваясь руками. Снова замираем неподвижно при каждой вспышке ракет. Тяжело. Руки устали, вещмешок переваливается то вправо, то влево. Наконец, свет ракет остается позади, он уже нс достигает нас. Минут десять лежим, отдыхаем. До берега около пяти километров, до цели похода — чертова дюжина. И это расстояние позади. Идем по пологому подъему. Снег снова глубокий и рыхлый. Лыжня упирается в плетень — поскотину села — и сворачивает вдоль него влево. Останавливаемся, получаем боевые задачи на отделение: полосы движения, огневого взаимодействия. До ближайших изб не более трехсот метров. Начали готовить перелазы через плетень. Сердце бьется учащенно, исчезла усталость, как будто не было двадцатипяти-километрового стремительного марша-броска. Перелазы готовы. Теперь скорее в село! Захватить врага врасплох! Отряд приготовился к решающему броску. И в этот момент тугую ночную тишину взорвали автоматные очереди, залаяли собаки, послышались чужие выкрики команд. Внезапность нападения потеряна. Стоим у плетня в напряженном ожидании. Команды не поступает. Проходит несколько минут. Шум и выкрики в селе почти стихли, финны заняли оборону, ждут. — Оставаться на местах, приготовиться к отходу!— передается команда по цепочке. Возвращается взвод Ковалева, за ним идет штаб отряда. — Бузин, пойдешь замыкающим, — и штаб проследовал мимо. Пропустив взвод Клевина, трогаемся и мы. Иду с отделением в тыловом охранении в пятидесяти метрах от взвода. Прислушиваюсь до боли в ушах. Восемь километров до озера по своей лыжне прошли быстро. На льду озера не так опасно. Во всяком случае, не может быть засады, огня в упор. Перехожу в голову отделения. От берега нас уже отделяло не менее четырех километров, когда замыкающий передал: — Финны сзади справа. Посылаю бойца с донесением к отряду и получаю команду ускорить движение. Снова посылаю донесение, что финны приближаются справа, и снова получаю такую же команду. Вот они уже поравнялись с нами, начинают вырываться вперед. По длине колонны определяю: человек сорок. Финны, наверное, тоже определили численность отделения. А в нем было девять человек, ручной пулемет Дегтярева, три автомата, пять карабинов и по две гранаты на каждого. До финнов не более ста двадцати метров, до отряда — не менее семидесяти. Отряд идет, идем и мы. Длинные автоматные очереди вспороли снег почти у ног. — Отделение, вправо в цепь! Ложись! Огонь! Дробно и зло заговорил пулемет Дениса Музафарова, застрочили автоматы, гулко захлопали винтовочные выстрелы. Огонь отделения положил финнов на лед. Они отвечали короткими очередями с разных мест. Надежда, что отряд повернет назад, не сбылась, отряд ушел. — Рассредоточиться, интервал пять метров. Стрелять по вспышкам,— передаю по цепочке. Это уменьшит возможные потери и расход патронов. Через несколько минут вспышки финских автоматов охватили отделение полуподковой, плотность огня усилилась. На одном участке финны ведут огонь метрах в семидесяти. Кричу: «Денис!» — и тут же прогремели две пулеметные очереди. Денис сам понял, куда направить огонь пулемета. Ближние финские автоматчики замолкли. Перестраиваю оборону, увеличиваю интервал между бойцами до восьми—десяти метров. Принимаю решение послать связного в отряд. Подползаю к Михаилу Майорову: — Пойдешь к отряду. Доложишь, что ведем бой с группой противника до сорока человек. Его ранило, едва он успел проползти пятнадцать метров. Рана оказалась легкой, и, перевязавшись, он занял свое место в обороне. Финны усилили огонь, отдельные вспышки снова стали приближаться. Усилили огонь и мы. Сколько минут прошло? Пятнадцать, а может меньше? Просто минуты стали длиннее. Финны напирают. А, черт, не до минут! Держаться! Выдержать! Посылаю второго связного. На этот раз его уход прикрыли сильным огнем, о чем не додумался в первый раз. Дойдет ли? Догонит ли отряд? А пока держаться. Отделение охвачено подковой, только проход в сторону ушедшего отряда, шириной метров пятьдесят, не закрыт. Видимо, финны хотят вынудить нас броситься в эту «спасительную» отдушину и перестрелять с флангов. Не выйдет! Выдержим, должны выдержать. Крепла уверенность, что отряд вернется, не может не вернуться. Финны наседают все настойчивее, не жалея патронов, отдельные — на расстоянии броска гранаты. Эх, шарахнуть бы штук пять! Опасно, маши Ф-1—это не финские яйца-лимонки, их осколки достанут и нас. Финны стали нажимать в вершине подковы, стремясь вынудить на отход через оставленный разрыв. Подкова сжимается. Стоит сплошной треск выстрелов с обеих сторон. Денис стреляет короткими очередями, часто меняя огневую позицию. Один из бойцов в вершине подковы не выдерживает, вскакивает и бежит. Плохо! А если так второй, третий? Тогда — конец. Рывком бросаюсь к бегущему: — Назад! — это действует мгновенно, и он вновь ведет огонь. Пулемет Дениса разразился длинной очередью. Трассирующие пули веером прошли по финской цепи. Финны в вершине подковы отошли. Я знал, что диск, начиненный через один трассирующими, Денис должен был поставить последним. Ошибся диском второй номер или не успел зарядить пустой? Не может быть! Жора Асылбаев умеет заряжать диски даже с завязанными глазами. Тут у меня по-настоящему заскребли на сердце кошки. Сколько еще сумеем продержаться? Патронов израсходовали уже много, в моем автомате— третий диск. Темнота начинает рассеиваться. — Приготовить гранаты! — хотя знаю, что у каждого они давно готовы. Прыть финнов поубавилась, так уже не нажимают, но огонь ведут сильный. Раненых, кроме Майорова, и убитых у нас нет. У финнов в разных местах лежит около десятка трупов. В паузах между очередями ухо улавливает нарастающий шум. Различаю две быстро приближающиеся колонны. Это возвращается отряд. Услышали и увидели отряд и ребята, прекратили огонь. — Огонь! Денис, обозначь! — Трассирующие пули справа и слева ушли косо вверх. И тут же со стороны отряда, с расстояния двухсот метров, заработали шесть ручных пулеметов. Финны обратились в бегство. Бой окончен. Выстояли! Экзамен на боевую зрелость отделение выдержало, проявив высокую дисциплину и стойкость. Замечательной души были ребята, в чем неоднократно убеждался в дальнейшем. Отделение, как оказалось, вело бой в течение сорока пяти минут, а мне тогда показалось, что не менее двух часов. Рассветало. Видимость до пятисот метров. Идем максимальным темпом вблизи мыса, который справа. Финны на мысу или отошли, или побоялись открыть огонь, и мы прошли мимо без единого выстрела. Только прошли линию мысов, как с левого мыса вышли две колонны финнов, до двухсот человек. Они шли на сближение с нами под острым углом и вскоре поравнялись с нами. До них было не более четырехсот метров. Заговорили наши пулеметы и винтовки. У финнов сразу же появились убитые и раненые. Человек двадцать в одиночку и группами поплелись обратно на мыс, столько же осталось неподвижно лежать на льду. Продолжаем движение под прикрытием пулеметного огня. Финны после некоторого замешательства возобновили преследование. Им никак не хотелось отпускать нас безнаказанными. Расстояние между нами и финнами медленно, но неотвратимо сокращается. И вот... Бывает же такое! Впереди — широкий уступ, образованный треснувшим льдом, высотой не менее полуметра. Прекрасный рубеж для обороны, какой даже трудно вообразить. Финны разворачиваются в боевой порядок, идут плотно, но огня не открывают. Расстояние уменьшается: двести пятьдесят, двести, сто пятьдесят метров... Огневой шквал обрушивается на противника. Финны падают, будто наткнувшись с разбегу на невидимую стену. Крики, стоны, беспорядочный огонь с их стороны. Вот по команде офицера человек тридцать бросаются в атаку, но наши очереди скосили их. Бьем остервенело, со злостью, не даем поднять головы остальным. Финны не выдерживают, начинают отползать, оставляя убитых и раненых. — Прекратить огонь! На лыжи, шагом марш! Совсем светло. Жмем во всю оставшуюся силу. Все чаще и чаще кричит Поляков: — Быстрей, быстрей к берегу! До него осталось не более километра. Вот уже первые партизаны вступили в лес. Вот и последние бойцы скрываются под густыми кронами сосен. Стоим, прислонившись к деревьям, жадно глотая воздух и переводя дыхание. Внезапно возникший тонкий вибрирующий звук перерастает в рокот мотора: над нашей лыжней па бреющем полете шел финский истребитель. Не долетая до берега, он круто взмыл и лег на обратный курс. С интервалом в три-четыре минуты прошли еще два истребителя. Отряд для них уже был невидим. Лес принял его под свою защиту. Встреча состоялась. Конец июля 1943 года. Отряд снова во вражеском тылу. В пышном зеленом наряде тайга. Сошли талые воды с бесчисленных болот, утихомирились и вошли в своп берега ручейки и речки. Светло круглые сутки. В последние две недели часто, с какой-то настораживающей закономерностью, обнаруживал и преследовал противник. Чтобы оторваться от него, сбить со следа, приходилось совершать многокилометровые переходы, не считаясь с временем суток. В палящий знойный день и ночь. Особенно тяжело днем. За плечами вещмешок около тридцати килограммов, на шее автомат, на ремне запасные диски и пара гранат в карманах. Все в телогрейках—без них не пойдешь. В воздухе звенит сопровождающее отряд облако гнуса. Кажется, что кроме однотонного, тонкого и назойливого звона этих тварей нет па земле других звуков. Комары и мошка сплошным слоем облепили спину, вещмешок. Их не успеваешь смахивать с рук, лица, шеи. Кожа зудится от укусов. Какая-то часть их отстает, но из травы поднимаются новые мириады жадных кровососущих. Попробуй сиять телогрейку! На небе ни облачка, нещадно палит солнце, воздух неподвижен, только листья редких осин о чем-то шепчутся между собой. Пот стекает ручьями, белье и гимнастерка мокрые, телогрейка под вещмешком пропиталась потом насквозь. Терпкий запах пота, как и облако гнуса, стоит над отрядом. Хочется пить, но пить нельзя: каждый глоток сырой воды расслабляет и отнимает силы. Поэтому контроль за питьевым режимом на марше жесточайший. Ночью немного полегче, нет одурманивающей жары и духоты, прохладней и влажней воздух, лишь досаждает гнус. Оторвавшись от противника и основательно запутав следы, отряд остановился на дневку на небольшой сопке. Отоспались, обсушились. Тайга, бескрайняя карельская тайга на многие сотни километров вокруг. Палит солнце. Недвижим воздух. Верхушки деревьев стоят не шелохнувшись. Не слышно птиц. Тайга замерла от жары. Нас, троих командиров отделений, — Ивана Реву, Алексея Гладких и меня — собрал командир взвода Бузин. — Взводу поставлена задача: в квадрате, — он назвал его номер, — уничтожить вышку тригонометрического пункта и установленный на ней пост наблюдения противника. Вещмешки останутся здесь зарытыми в землю. Продуктов взять на двое суток, патронов — по три диска на автомат и на пулемет. Выход через два часа. На этот раз со взводом пошли помощник командира по разведке Васюиин Николай Ефимович и помощник комиссара по комсомолу Суслова Вера Ивановна. Без вещмешков, налегке, идем строем. Одно за другим остаются позади болота и возвышенности. Открытых мест избегаем. Часов через восемь, отмахав тридцать километров, остановились. Бузин объявил, что до вышки осталось полтора километра. На уничтожение ее и поста ушло отделение Гладких. Через три часа оно должно было вернуться. Потекли томительные минуты ожидания. Час, второй, третий... Ни один звук не нарушил за это время тишины. Что с отделением? Что делает Гладких? Ведет разведку, наблюдает, ждет удобного момента? Чувство тревоги читается в глазах каждого из нас. — Иванов, — не выдерживает командир взвода,— пойдешь с отделением в разведку. Задача: найти отделение Гладких и совместно выполнить задание. Если не найдешь, проведи разведку. Близко к вышке не подходить, вышку без Гладких не взрывать. Время на разведку— два часа. Спускаемся по пологому склону сопки. В просветах между деревьями увидели вышку. Она стояла почти на самой вершине соседней сопки метрах в пятистах от нас. На верху вышки оборудована площадка со сплошным боковым ограждением. Наблюдателя на площадке не видно. Незаметно и стереотрубы, которая, по моему предположению, должна была быть. Трудно рассмотреть подробно с такого расстояния. Прошли низину с густым ельником, поднимаемся по склону. Лес редеет. Впереди, в сотне метров, отчетливо обозначилось основание вышки — четыре толстых слегка наклонных бревна. Взгляд невольно метнулся вверх. Метров тридцать, не меньше. Виден настил площадки. А кто и что на ней? Залегли. Деревья и кусты вокруг вышки вырублены. Обследовали местность вокруг. Отделения Гладких не нашли, противника не обнаружили. Время возвращаться. Пришли с опозданием па один час, умудрились проплутать. Наше опоздание усилило беспокойство взводного, политрука Васюнина и Сусловой. Главный вопрос: «Где и что с отделением Гладких?» оставался без ответа. Я еще дважды ходил к вышке с тем же заданием и дважды приходил ни с чем. Решили ждать. Не могло же отделение из восьми человек, хорошо вооруженных, исчезнуть без единого звука, без единого выстрела. Снова томительное ожидание. Пошли вторые сутки. Никто не спит. На исходе второй час после возвращения из последней разведки. Взводный сидит, нервно покусывая стебелек травы, в глубокой задумчивости наш любимый политрук Иван Иванович Бесчетнов. Над чем- то напряженно думает Васюнин, молча переводит взгляд с одного на другого Вера Суслова, комсомольский вожак отряда. Не слышно разговора, не видно улыбок на лицах ребят. Мои тоже лежат молча. Их и неизвестность давит, и сказывается усталость после трех разведок. Внезапно, с интервалом в три-четыре секунды, прогремели четыре взрыва. Это Гладких поднял на воздух вышку. Где он был? Почему я его не нашел? На эти вопросы я не мог дать даже предположительного ответа. Начавшийся еще до взрывов дождь усилился. Прошло сорок минут—время, вполне достаточное для возвращения, а Гладких не было. Бузин отдал команду на возвращение к отряду. Взвод повел Рева. Шли без отдыха два часа. Дождь перестал, но мы уже промокли насквозь. На привале Бузин долго изучал карту. На следующем привале он подозвал меня: — По-моему, мы сейчас находимся здесь, — и он опустил конец спички на карту.— Вот здесь, — спичка переместилась на голубое пятнышко, — должна быть ламбушка (лесное озерко). Пойдешь проверишь. Возьми с собой одного бойца. По предположительным словам Бузина стало ясно, что он не уверен в точном местонахождении взвода. Тайга есть тайга и хождение в ней по азимуту не такое уж простое дело. Оно, как всякое другое, требует умения и навыков. До ламбушки было три километра. Определив по карте азимут, пошел с Михаилом Майоровым. Я любил с ним ходить. Он был физически вынослив, обладал быстрой реакцией. Вернулись ни с чем: ламбушки не оказалось, других ориентиров не встретили. Снова пошел дождь, мелкий и нудный. Снова начала намокать слегка просохшая одежда. Шли весь день. На каждом привале с кем-нибудь из бойцов я уходил в разведку. Окончательно убедился, что взводный потерял ориентировку и не может определиться по карте. Разведки тоже ничего не давали: указываемых ориентиров не было. Я уходил от взвода на три-пять километров. На большее расстояние с одним компасом Бузин посылать не решался. Стало очевидно: мы заблудились. На очередном привале Бузин снова послал меня в разведку. Пошли с пулеметчиком Денисом Музафаровым. Вышли к большому болоту, площадью, примерно, два на четыре километра. По возвращении уже втроем — Бузин, Васюнин и я — изучаем и сравниваем данные разведки по карте. Взводный принимает решение обойти болото справа, а потом двигаться на соединение с отрядом. Это не менее тридцати километров лишнего пути. Мы почти без продуктов, устали, а впереди — гарнизон противника. Пройдем ли мимо него незамеченными? Зачем ненужный риск? Ведь можно пройти более коротким и безопасным путем. Васюнин отозвал меня в сторону: — Ты твердо уверен в том, что выйдем предлагаемым тобою маршрутом? — Ошибка исключена. Васюнин взял у взводного карту, передал ее мне и объявил, что дальше взвод поведу я. Шли несколько часов, с привалами. Наконец меж деревьев мелькнула водная гладь озера. Когда подошли ближе — все узнали знакомое озеро с дамбой. Мимо него мы проходили на задание. В километре от озера остановились на привал. До отряда оставалось десять километров. На вторые сутки после соединения с отрядом взвод вышел в засаду на шоссе Костомукша — Кондоки. С нами пошел комиссар отряда Иван Григорьевич Инниев. Болото, сопка, снова болото. Километров через десять поднялись па возвышенность и вышли на гарь. Лесной пожар прошел не более месяца назад: трава на гари не росла, но пепел уже был плотно прибит дождями, и на нем почти не оставалось следов. Через два километра гарь кончилась, начался редкий лес с молодым сосновым подлеском высотой до двух метров. В некоторых местах сосенки росли тесно, колками". Вскоре проглянулась лента шоссе. До него было не более ста двадцати метров. Залегли. Бузин и Инниев, выдвинувшись к шоссе, уточнили место засады. Позиции заняли в тридцати — сорока метрах от шоссе. Замаскировались, усилив маскировку срезанными и принесенными с собой сосенками. Мое отделение — правофланговое, в центре — отделение Гладких, па левом фланге — отделение Ревы. Командир взвода и комиссар — в десяти метрах позади отделения Гладких. Лежим тихо, не шевелясь. Комары неистовствуют. Десятками садятся на шею, лицо, руки. Нет сил выдержать адский зуд. Шоссе просматривается хорошо. Влево оно идет с небольшим подъемом, справа, в пятидесяти метрах, скрывается под горой. Впереди, чуть левее, у самой обочины, с нашей стороны стоит толстый, высотой с метр, сосновый пень. Перед ним небольшая поляна, вытянувшаяся вдоль шоссе. По другую сторону шоссе тоже поляна, раза в два больше. Ни один звук не нарушает первозданной тишины, кроме комариного писка. Прошло больше часу. Сколько еще лежать? Внезапно справа под горой раздался стук копыт и на галопе выскочило трое всадников. Сразу как будто пропали комары, нервы и мышцы сжались в пружину. Впереди офицер. Напротив меня он резко осадил лошадь, поднял ее на дыбы и выстрелил из пистолета вверх. Заметил? Не может быть. На галопе что-либо разглядеть в густом ельнике вряд ли возможно. Офицер соскочил с лошади, отдал повод одному из спешившихся солдат и направился к пню. Снова послышался конский топот, и из-под горы на рысях выехало десятка три всадников. Спешились. Привязывают в стороне лошадей, снимают притороченные к седлам рюкзаки. Офицер и человек десять расположились около пня, остальные — по другую сторону шоссе. Оружие поставили к пню и деревьям. Человек шесть с котелками, закинув автоматы за спину, пошли под гору за водой. Сомнений не было — финны остановились на отдых. Задымили костры: один по нашу сторону, два — по другую. Финны ведут себя спокойно, в полной уверенности в своей безопасности. Лица их отчетливо видны. Офицер в чине капитана. Один из солдат поднимается и начинает внимательно смотреть в нашу сторону. Вот он смотрит на меня, на Дениса Музафарова, делает несколько шагов. Идет без оружия. Куда? Зачем? Сейчас увидим. Финн прошел в пятнадцати метрах от меня и оказался в нашем тылу. Заметит или нет? Не заметил. Подошел к сухой березке, сломил ее, взвалил на плечо и тем же путем вернулся к костру. Финны варят обед. Сидят, разговаривают, смеются. Некоторые разулись, сушат портянки. В это время Бузин скрытно перевел отделение Ревы с левого на правый фланг. Обед готов. Финны, сидя и полулежа около котелков, принялись за еду. Команда Бузина «Огонь!» оборвала казавшуюся бесконечной тишину. Разом заговорило все оружие взвода, выстрелы слились в сплошной треск. Я успел выпустить чуть больше полдиска, как все было кончено. Почти все финны остались лежать на месте, уйти удалось немногим. Ребята подобрали оружие, документы убитых. Было захвачено несколько лошадей. В полевой сумке, снятой мною с убитого капитана, были письма и личный дневник, в котором говорилось, что финский отряд ищет бандитов (то есть нас), взорвавших важную вышку тригонометрического пункта. У капитана был приказ найти нас и уничтожить. Что ж, встреча состоялась... У нас кончились продукты, были на исходе боеприпасы. Отряд получил по рации приказ на выход из тыла. Впереди лежал нелегкий и далекий путь. Очередная ночевка. Все спят. Кто возле потухших костров, в которых давно остыла зола, кто поодаль, примостив под голову вещмешок, с оружием в обнимку. Трое часовых охраняют сон партизан. Отряд расположился фронтом на запад, в сторону, откуда двигался. Впереди нашего взвода, занимавшего правый фланг, густой ельник. Сзади, в пятидесяти метрах,— крутой спуск к озеру. Утро теплое, безветренное и, к большой нашей радости, почти без комаров. Сдав в шесть утра обязанности разводящего Реве Ивану, только хотел примоститься вздремнуть, как вдруг—винтовочный выстрел нашего часового Володи Зиненко, собачий визг. И шквал автоматного огня обрушился на спящий отряд. Работало автоматов шестьдесят— семьдесят. Густое облако золы взметнулось над костром, пули с глухим чмоканьем впивались в стволы берез. Стреляли из ельника. С нашей стороны отвечало противнику все, что могло стрелять. Бои продолжался уже минут пять. С обеих сторон темп огня достиг наивысшего предела. Финны упорно хотят заставить нас отходить. Но мы понимаем, что отходить нельзя, в пятидесяти метрах крутой склон. Отход — это разгром отряда. И вот, перекрывая грохот боя, всех поднимает громкий голос командира отряда Полякова: — Вперед! В атаку! Команда мгновенно отрывает нас от земли, наше «Ура!» заглушает очереди финских автоматов. Бежим к ельнику, навстречу огню и смерти, стреляя на ходу. Мысль только одна: «Быстрее, быстрее!» Огонь из ельника внезапно прекращается. Врываемся в гущу деревьев, глаза обшаривают все вокруг. Финнов нет, очень много стреляных гильз. Прочесали ельник на сотню метров вперед. Местами мох сильно задран, значит, финны уносили убитых и раненых. По кучкам гильз определили, что на нас напало около шестидесяти карателей. Вернулись к кострам. В большом возбуждении ребята обмениваются впечатлениями боя. Уточнили наши потери: убитых нет, ранено пять человек, все из нашего взвода. Политрук Бесчетнов Иван Иванович ранен в грудь, медсестра первого отделения Женя Чиж — в ногу, бойцу Семену Гоберману пуля перебила шейный позвонок, легко ранены бойцы моего отделения Михаил Майоров и Василий Гунякин. Развели костры, готовим завтрак. Мы с Жорой Асылбаевым принялись заканчивать «Боевой листок», начатый накануне. Я диктую, Жора пишет, примостив бумагу на пулеметный диск. Оставшееся место посвятили только что закончившемуся бою. И пошел «Боевой листок» по рукам. Его с интересом читали в нашем взводе, а затем и в других взводах. Объявили выход. Бесчетнова и Чиж посадили па лошадей. Гобермана понесли на носилках, Майоров и Гунякин пошли сами. Темп движения снизился. Нелегко измученным и обессиленным голодом нести на носилках раненого по болотам, через сопки, ручьи, речки и валежины. Несущие сменялись через каждые десять минут. К сожалению, рана Гобермана оказалась смертельной. Он умер на исходе шестых суток, в тринадцати километрах от медсанбата. Вырыли в каменистом грунте могилу, дали над ней прощальный салют. На седьмые сутки, поздним вечером, до предела усталые от месячного похода, голодные, в рваной одежде, мы были на базе. Разгром гарнизона. На исходе сентябрь 1943 года. Золотая осень в разгаре, погода ясная, днем хорошо пригревает солнце, но ночи стали прохладные и темные. Девятые сутки движется отряд на запад, обходя открытые места. Позади более двухсот километров, впереди, в двадцати километрах, — государственная граница. В конце дня останавливаемся в густом ельнике. Лежим в круговой обороне, разрешено спать. Приказано костров не разводить, соблюдать строжайшую тишину, часовых проверять через двадцать минут. А они стоят в пятнадцати метрах, в густом ельнике: ставить на большее расстояние опасно, могут бесшумно снять. В полночь заступаю разводящим. Часовым встал Денис Музафаров. Через двадцать минут иду проверять. Денис шепчет: — Кто-то ходит. — Смотри, особенно внимательно слушай. Огонь открывай при крайней необходимости. Может ходить и зверь, — также шепотом наставляю его. При повторной проверке оказалось, что к Музафарову подходил лось, совсем не пугливый: губами тыкался в руку, позволил себя погладить, лежит где-то поблизости. В четыре часа объявили подъем, а через пятнадцать минут мы, командиры отделений, слушали комвзвода Бузина: — Через час выступаем на разгром гарнизона в деревне Пахомоваара. Взвод Ковалева с такой же задачей идет в деревню Каменное Озеро. Проверьте оружие. Предупредите еще раз о соблюдении строжайшей тишины. Пахомоваара — в десяти километрах от госграницы, Каменное Озеро—в пяти километрах от этой деревни, южнее. Ушел взвод Ковалева. Через полчаса вышли и мы. Идем повзводно двумя колоннами. Все тот же густой ельник. Натыкаемся на поскотину из высоких вертикальных жердей. Перестраиваемся в колонны отделений с интервалом до пятнадцати метров. Наш взвод на правом фланге, взвод Клевина на левом. Взводы разделяет неглубокая, с пологими склонами лощина. На нашей стороне, в трехстах метрах, стоит около десятка изб. За ним, правее, большой пятистенный дом с крыльцом-тамбуром, у крыльца часовой. Напротив, в один ряд с избами— сарай под тесовой крышей. Через лощину, в полосе третьего взвода, с десяток палаток. За ними, на взгорке, бронеколпак. По обе стороны лощины местность ровная, чистая. Делаем проходы в поскотине, одновременно тремя отделениями устремляемся в них и бежим, разворачиваясь в цепь. Бежим молча. Уже пробежали половину пути, когда раздалась автоматная очередь часового. Просвистели пули. Вскрикнул бежавший справа Виктор Фролов — разрывная пуля попала в правую руку выше локтя. Вижу это краем глаза. Вперед! Медсестра перевяжет. Из домов и палаток выскакивают финны. Настала пора заговорить нашему оружию. Финны бегут, отстреливаясь, многие падают, сраженные пулями. Организованной обороны нет. Вот и первые избы. Большой дом молчит, никто из него не выбегает. Зачем же тогда часовой? Взвод Клевина среди палаток ведет огонь по убегающим к лесу финнам. Вижу двух финнов, бегущих к бронеколпаку. Даю по переднему короткую очередь, он падает, но тут же вскакивает и продолжает бежать. Второй очередью уложил его, снял и второго. С Денисом вбегаем в дом с крыльцом-тамбуром. Обежали все комнаты. Чисто, уютно, много коек и ни одной души. Выбегаем наружу. Иван Рева, Николай Килочицкий и еще четверо партизан ведут огонь из-за сарая. Вскрикнул Николай Килочицкий, пуля попала ему в ногу. Обернулся Иван Рева, что-то хотел ему сказать, но щелкнул сухой пистолетный выстрел, и Иван стал медленно оседать по стене сарая. Я понял, что стреляют из дома. Почему же мы с Денисом не нашли никого? Плохо искали. Понял это и Денис. Метнулся назад в дом, раздалась длинная очередь его пулемета, из подполья донеслись крики финнов. Вот они где! Денис прострочил из пулемета пол. Я решил пройтись очередью из автомата по окнам и карнизу дома, высунулся с левой стороны тамбура, но нажать на спусковой крючок не успел: резкий удар в голову опрокинул навзничь, я потерял сознание. Через какое-то время пришел в себя. Лежу на спине. Кровь течет изо рта, по правой щеке, из шеи сзади. Голова гудит, чувствую ее свинцовую тяжесть. Рядом никого. Дом горит. Неужели конец? Мало ты пожил, Иванов. В мгновение перед глазами проносится вся недолгая жизнь. Надо мной склоняется Шура Шестихнна, медсестра отделения, наскоро перевязывает и выносит в безопасное место. Бой окончен, гарнизон разгромлен. Около семидесяти финнов убито, комендант гарнизона взят в плен. Мы потеряли командира отделения Ивана Реву и бойца моего отделения Махмуда Валиева. Он был убит в тот момент, когда бросал гранату в окно дома, где засели финны. Пулеметчику Михаилу Кухте очередью прошило мякоть правого бедра. Всего было ранено семь партизан. Через два часа отряд покинул Пахомоваару. Пятого октября остановились на отдых в пятнадцати километрах от передовой с расчетом перейти ее рано утром. Варим обед. Неожиданно над головами раздался рокот мотора — прилетел финский разведчик. Самолет делал над нами круг за кругом, почти касаясь верхушек деревьев. Хорошо было видно лицо летчика в кожаном шлеме и в очках. Сделав кругов десять, разведчик улетел. Оставаться на месте больше нельзя, скоро могут появиться финны. Немедленно снимаемся и ускоренным маршем идем к передовой. Идем двумя отрядами: третьего октября встретились с отрядом «Красное Знамя» под командованием Ф. Ф. Журиха. Еще около двух километров, и мы будем за линией обороны финнов, на нейтральной полосе. Мелколесье, кустарник. Вот и передовая. Метрах в трехстах справа сопка, слева лощина. По команде отряды бегом устремляются вперед. Бегу и я, но быстро отстаю. Каждый шаг острой болью отдается в голове. Отряды скрываются за склоном сопки, остаюсь один. Вижу, как с сопки бегут вслед за ушедшими финские автоматчики. Спотыкаюсь и падаю между кочек. Безуспешно пытаюсь подняться. Мимо пробежал кто-то из наших, но тут же вернулся — узнаю Журиха. — Что лежишь? Вставай! Говорить я не мог. Вся голова, кроме глаз, была забинтована, распухший язык не поворачивался во рту. Журих помог мне встать. — Ранен? Бежать можешь? За мной! Я быстро отстал от него, но продолжал, как мог, трусить. Сопка позади. Дальше, дальше! Вскоре увидел поджидавшего меня Журиха. Пошли вдвоем. Затем к нам присоединились еще четверо партизан, все с автоматами, а у меня только пара гранат, автомат забрали ребята. Тихо, значит, финны еще не настигли отряды. Прошло часа два. Внезапно слева началась сильная ружейно-пулеметная стрельба, раздались взрывы гранат. Бой шел километрах в четырех от нас. Я показал руками Журиху, что надо идти туда, к отрядам. — Не пойдем. Мы им не поможем. Поляков и мой начштаба управятся сами. Пойдем до Юшкозера самостоятельно. Бой затих, но через полчаса возобновился снова. Он гремел, то нарастая, то немного слабея, минут шесть. Затем прозвучало несколько длинных очередей наших ручных пулеметов, и все стихло. Оставшиеся до Юшкозера шестьдесят километров мы одолели за трое суток. Вот и первые избы. Встречать нас бегут партизаны обоих отрядов. Прибежал комиссар отряда Ивам Григорьевич Инииев: — Толя, пришел! Живой! — обнял и прижал к себе. Шура сделала перевязку. Рана на шее почти затянулась, о ране под правым глазом напоминало лишь пятнышко от пули, только не открывался рот. Комиссар долго расспрашивал меня о том, как мы добирались. Рассказал, как прорвались отряды. Увидев на сопке финнов, Поляков дал команду взять левее, затем пересекли болото и поднялись на сопку. Финны пошли в обход болота. Воспользовавшись этим, отряды ушли на другую сопку, километра за четыре, и заняли оборону. Подошедшие финны двумя цепями, до ста человек, пошли в атаку. Их подпустили метров на пятьдесят и встретили сильным огнем. Цепи были наполовину скошены, уцелевшие отошли. Через полчаса финны предприняли вторую атаку, с другого направления, и снова были отброшены с большими потерями. Практически две роты противника были разгромлены наголову. Отряды снялись и пошли на Юшкозеро. Финны больше не преследовали. В Юшкозеро пробыли сутки. Помылись, подремонтировали одежду и обувь. Вскоре были па своих базах. Через несколько дней всех раненых рассортировали по госпиталям. Я попал в город Кемь. Начались госпитальные будни. Дерзкая операция. Июль 1944 года. Проведя несколько операций на коммуникациях противника, основательно запутав следы, отряд остановился на дневку. Вскоре всех командиров взводов, отделений и политруков вызвали в штаб. Встретили командир отряда, комиссар и начальник штаба. — Отряд выходит на очередное задание, — начал без предисловия Поляков. — На этом участке фронта продвижение наших войск остановилось. Финны, заняв высоты за широким и длинным по фронту болотом, оказывают упорное сопротивление. Шоссе через болото прикрыто огнем артиллерии и пулеметов противника. Атаки наших танков и пехоты к успеху не привели. Отряду приказано выйти на ближние тылы противника, дезорганизовать там движение па шоссе, вызвать панику. Успех выполнения задания будет во многом зависеть от быстроты передвижения. Продовольствия взять на трое суток. Остальные продукты закопать, ямы тщательно замаскировать. Боеприпасы и тол взять полностью. Тронулись, как обычно, в колонне по одному. Минут через двадцать, развернувшись под прямым углом вправо, пошли рассыпным строем. Рассыпной строй — это когда отряд идет цепью с интервалом между бойцами в четыре-пять метров, чтобы сбить со следа преследователей. При этом надо идти так, чтобы каблуки не задирали мох. Для этого немного выше обычного поднимаешь ногу, оттягиваешь носок вперед и вниз и наступаешь с носка на пятку. Нелегко ходить рассыпным строем при скорости четыре-пять километров в час, физических усилий затрачиваешь больше, больше и устаешь. Так мы шли, меняя обычный порядок движения на рассыпной, часов шесть. К рассвету вышли на склон какой-то сопки. Два ее гребня, метрах в пятистах друг от друга, выдавались вперед. Между ними — уширяющаяся книзу лощина с редкими деревьями и кустарником. По склонам три липни траншей с ходами сообщения, оставленных нашими войсками в 1941 году. У подножия, повторяя его очертания, проходит шоссе, за которым простирается болото. Спускаемся по ходам сообщения. Миновали две траншеи, когда из лесу, со стороны фронта, начал выкатываться на рысях конный обоз. Быстро располагаемся в первой траншее. Обоз противника приближается. Подвод тридцать— тридцать пять растянулись на добрых триста метров. До шоссе не более ста метров. Когда голова обоза миновала наш взвод, слева послышался шум мотора и из лесу вышли две машины с солдатами. Обстановка обострилась. На машинах человек пятьдесят, да на подводах до семидесяти. Последняя подвода проходит мимо нас, ее обгоняют автомашины. Пора! С правого фланга ударил пулемет. И сразу же сплошной грохот раскатился по тайге. Длинные пулеметные очереди слились со звонким треском автоматов. Часть финнов, спрыгнув с машин, отстреливается из-за колес, другие бросились к болоту. Крики, громкое ржание раненых лошадей, треск автоматных очередей... — Вперед! — врезается в грохот боя голос командира взвода. Бежим к шоссе, ведя огонь на ходу. На шоссе перевернутые повозки, трупы вражеских солдат и лошадей. Подбегаем к машине. Шофер убит, в кузове пять или шесть трупов, возле машины еще около десяти. Поднимаю капот, кладу на мотор толовый заряд, поджигаю шнур запала и вместе с ребятами отбегаю за кузов машины. Гремит взрыв, машина горит. Почти одновременно прогремел второй взрыв — подорвана и горит вторая машина. Пулеметы и автоматы длинными очередями продолжают прошивать болото. Передают команду на отход. Бежим вверх ходами сообщения, по которым спускались. Траншеи позади, мы уже на вершине сопки. Пот катится градом, дышать тяжело. Да, непросто одним махом взлететь на полукилометровый подъем. Выставив наблюдателей, отходим в лес. Отдыхаем, чистим оружие, снаряжаем диски. Хочется есть, кое-кто потихоньку грызет сухарь. Я не могу, мне надо сухарь размачивать. Уже девять месяцев после ранения рот открывается не более чем на пять миллиметров. Интересна и сложна психология человека. Ребята сидят, курят, чистят оружие, грызут сухари. Деловито, спокойно как будто и не было только что боя и бешеного бега. Перед боем чувствуешь себя не так. Напряжен, будто сжатая пружина, а когда уже видишь противника, но нет еще команды на открытие огня, нервы напрягаются до предела. Первый же выстрел снимает это напряжение. Иногда пишут и говорят, что, мол, такой-то страха не знал, в любой обстановке был спокоен. Не верю! Чувство страха свойственно каждому, это — естественное чувство. Другое дело — побороть страх, загнать его в пятку и прижать. Тогда у человека появляется определенное спокойствие и хладнокровие, способность логически мыслить и принимать решения. В конечном счете, каждым человеком руководит главное чувство — чувство долга. И чем выше оно, это чувство долга, тем выше и человек в своих поступках и действиях. Привал окончен. Идем, меняя направление и порядок движения. После непродолжительной остановки на обед идем дальше. Устали, рассыпной строй изматывает. Ничего, скоро доберемся до места, где оставлены продукты, там дневка. Но до дневки и до продуктов дойти было не суждено. Неожиданно позади колонны прозвучала короткая автоматная очередь. Стреляли бойцы тылового охранения. Тут же раздалось несколько очередей финских автоматов. Над головами, срезая мелкие ветки, просвистели пули. Из тылового охранения передали: финны, человек десять. Кто? Каратели или случайно встретившаяся группа? Финнов не слышно, разведка их не обнаружила Продолжаем идти, усилив наблюдение. И снова автоматные очереди, на сей раз впереди. Перестрелки возникали еще несколько раз. Вскоре стало известно, что финны обнаружили место, где мы останавливались на дневку и спрятали продукты. Попытки выбить их успеха не имели, финны встречали нас плотным огнем. Мы отошли по своему следу километра два назад, свернули рассыпным влево, через три километра снова повернули влево и пошли в прежнем направлении. Шли с короткими привалами часов пять. Ноги еле передвигаются: идем вторые сутки. Если не дать людям отдохнуть и поспать, отряд потеряет боеспособность. Это понимает каждый. И вот на очередной сопке долгожданное: — Привал на восемь часов. Костров не разводить. Выставлены дозоры, оборудована круговая оборона. Ребята достают сухари, сало. Начинаю обедать и я. Половинки сухаря тру друг о друга, крошки сыплются в подол гимнастерки. Затем насыпаю крошки на палец, наклоняюсь и продавливаю их сквозь щелку зубов. Так повторяю много раз, но чувство голода не проходит. Отправляю в рот несколько тоненьких ломтиков сала. Вот и весь обед. Плохо мне без костра — ни супу сварить, ни чаю вскипятить. Отстоял два часа разводящим. Восемь часов пролетели быстро. И снова в пути. Не прошли и километра, как сзади прогремело несколько очередей. Опять финны на хвосте! Так продолжалось весь день. Финны не показывались, но их автоматные очереди часто раздавались позади. Мы устраивали привал, и финны, видимо, тоже отдыхали. Мы шли, шли и они. Остановились на большой привал. Снова круговая оборона, снова не разводить костров. Опять мне быть голодным, хотя и есть почти нечего. Пришел Лазарь Грузденко, ординарец командира отряда: — Толька, Фирс Павлович разрешил тебе вскипятить воды и вот это прислал, — он протянул небольшой сверток. — Что это? — Увидишь сам, — и Грузденко ушел. Я не заставил себя долго ждать. Разжег в низинке небольшой костерок, вскипятил воды в котелке. Вот и чай готов! Размачиваю сухарь, разворачиваю сверток... Радость и волнение охватили меня, запершило в горле. Масло! Сливочное масло! У командира отряда забот полон рот, а он все же вспомнил, что мне трудно разжевывать пищу, что я постоянно голоден... Время к выходу. Вернулась разведка. Финнов не видно и не слышно, но снова засвистели пули, как только тронулись. Идем на запад, дальше в тыл противника. Положение незавидное, но не критическое. Чаще уходит вперед разведка. Пока тихо, только сзади дают о себе знать финны. Но вот справа, куда ушла разведка, прогремело несколько очередей. Через некоторое время снова разведка, на сей раз влево. И снова очереди в ее стороне. Наступила третья ночь, как ушли с места, где оставили продукты. В мешке один сухарь и кусочек сала, около четырехсот патронов для автомата и сто для пулемета — всего килограммов восемь, но из-за сильной усталости он кажется тяжелым. Остановка. Занята круговая оборона, выставлены парные дозоры. Подошел командир взвода Бузин: — Вызывают в штаб, пошли. Вновь собрались командиры взводов, отделений, политруки. Вид у всех усталый. — Все? — тихо спрашивает Поляков. — Отряд попал в тяжелое положение. Мы находимся между двух шоссе, которые патрулируются бронетранспортерами и мотопехотой противника. Ночью патрулирование прекращается, остаются только дозоры. Путь назад отрезан ротой финнов. Есть предположение, что днем финны предпримут против отряда самые решительные действия. Все слушали, затаив дыхание. Стало понятно поведение финнов. Они просто загоняли нас в приготовленный «мешок». Крепко же мы насолили им, коль скоро бросили против нас такие силы! Как же выбраться из этого «мешка»? — Командованием принято решение,— продолжает Поляков, — выйти незаметно ночью на шоссе и уйти по нему дальше в тыл противника, за стыком дорог свернуть на север, оторваться от преследователей. Порядок движения — повзводно, в колонне по три, без интервалов. Впереди пойдут штаб и карелы, хорошо говорящие по-фински. Никаких разговоров, на вопросы и окрики финских дозорных не отвечать. При невозможности дальнейшего движения по шоссе уходить влево. Выход в двадцать четыре часа. Вопросы? Вопросов не было. Заговорил комиссар: Товарищи, план дерзкий. Он требует от каждого из нас максимальной собранности, выдержки и дисциплины. Должны быть исключены всякие случайности. Политрукам провести беседы с бойцами, довести до сознания каждого суть плана. Подготовку, к выходу провести тихо, чтобы до противника не дошло ни одного звука, ни одного шороха. В этом успех. Финны, безусловно, не могут предположить, что мы строем пойдем по шоссе. Тихо снимаемся. Идем кошачьим шагом, след в след. Ни один сучок не треснул под ногами, ни одна ветка не колыхнулась от неосторожного прикосновения. Вскоре сворачиваем влево. Остановились. Тихо. Вернулась разведка. Выходим на шоссе, быстро строимся и идем. Нервы как туго натянутая струна. Глаза прощупывают темноту. Вот впереди слева сквозь деревья начинает просвечивать костер. Он горит метрах в пятнадцати от дороги. Финнов у костра не видно. Спят или затаились? Поравнялись. Напряжение на пределе, сердце бьется учащенно. Руки крепко сжимают автомат. Идем, готовые к мгновенному прыжку и открытию огня. Проходим. Голова невольно вжимается в плечи при мысли, что вот-вот загремят очереди в спину. Так, до соединения дорог, испытывая каждый раз те же чувства, проходим еще мимо трех костров. Все они были слева. Финны знали, что мы справа, и лента шоссе в какой-то мере предохраняла их от возможного внезапного нападения. Но, видимо, им и в голову не приходило, что по шоссе идут в их тыл партизаны. Развилка дорог осталась позади. Лес поредел, шоссе пошло под уклон. Вскоре оно вывело нас на болото с редкими низкорослыми деревьями. Шоссе идет по насыпи, слегка поворачивает влево, бежит дальше к перешейку между двумя небольшими озерами и, не доходя линии озер, теряется в чем-то сером. За озерами на фоне неба хорошо видны смежные склоны сопок. Близится рассвет. Отряд как на ладони, открыт со всех сторон. Идем, до рези в глазах всматриваясь вперед. Там виднеется что-то бесформенное. Противотанковые надолбы. Они врыты по обочинам шоссе. Входим в эту пасть с железобетонными зубами: двадцать метров — поворот на девяносто градусов, еще двадцать метров — снова поворот на девяносто градусов, а всего восемь поворотов. Танку такой лабиринт не пройти. А на сопках, вероятно, доты и дзоты, готовые в любой момент изрыгнуть смертоносный огонь. Становится не по себе, по коже мурашки. Но надо идти. Надо проскочить этот зловещий проход. Зигзаги надолб и озера позади, кончилось болото. Дорога пошла в гору между сопками. Остались позади и сопки. Рассыпным строем свернули вправо. Шли долго, почти до полного изнеможения. Шли из последних сил, но с радостным сознанием того, что, наконец, вырвались из «мешка». Остановились на суточный отдых. В последний раз перетряхнули содержимое вещмешков, собрали и съели последние горстки сухарных крошек. Впереди ждали другие испытания, и главное из них — голод. В последующие три дня несколько раз ходили в засады на дороги, на четвертый взорвали около двух километров проводной связи. Патронов осталось по одному- два диска на автомат, столько же на пулемет, тол вышел весь. Ощущение голода не покидало даже во сне. Попытки жевать что-нибудь из «подножного» корма вызывали еще большее чувство острого, сосущего голода. Силы таяли с каждым днем, но мы шли, шли из последних сил, с частыми остановками. Шли на восток, к линии фронта, к своим. На восьмые сутки до передовой оставалось три километра. Но каких! Эти три километра мы шли целый день... Кружится голова, ноги подкашиваются. Идешь только усилием воли. Команда на привал не подается. Видишь, что передние начинают ложиться, ложишься и ты. Лежим подолгу, но сил не прибавляется. Передние начинают подниматься, и ты начинаешь подниматься, медленно, в несколько приемов. Надо было видеть эти подъемы! Подползаешь к дереву, берешься за него и встаешь на одно колено. В глазах начинает кружиться. Головокружение проходит, и ты встаешь во весь рост. Снова ждешь, когда перестанет кружиться перед глазами земля, отрываешься от своей опоры и начинаешь идти, почти не поднимая ног от земли. А она под тобой качается — это уже тебя кидает из стороны в сторону. Автомат неимоверно тяжел, забросить его за плечо сил нет и тащишь за ремень по земле. Отдыхаем через каждые восемьдесят-сто метров. Солнце клонилось к закату, когда мы увидели зеленые фуражки пограничников. Осторожно и тихо они повели нас. Наша радость была безмерной, но на выражение ее не было сил, она светилась только в наших глазах. Каждый старался приободрить нас. Мой сопровождающий, такой же, как и я, паренек, тихо и ласково приговаривал: Потерпи, браток, осталось немного. Каким близким и родным казался он мне! На оставшийся километр нам потребовалось еще около двух часов. Последние триста метров уже не шли — нас несли на руках пришедшие на помощь пограничникам пехотинцы. Вот мы и на дороге. Дымят четыре походных кухни, много солдат и офицеров. Солдаты с интересом рассматривают нас. А мы, худые и грязные, с ввалившимися глазами, лежим и сидим на земле. Слышу разговор двух солдат: — Кто это? — Ты что, не знаешь? Партизаны-поляковцы. Спрашиваю сидящего невдалеке комиссара Инниева: — Иван Григорьевич, что это нас встречают с таким почетом? — Наша операция на шоссе хорошо помогла армии. Финны думали, что на их тылы вышла регулярная часть и начали сниматься с передовой. Наши не замедлили воспользоваться этим и вышибли их с высот. Через пять дней сон и еда вернули силы, и мы снова ушли в тыл врага. На этот раз наш путь лежал далеко на запад, за государственную границу — на территорию Финляндии. Источник: (1984) Красноярцы - партизаны Карелии - Стр.66-92