Из заявления Богдановой в Чрезвычайную государственную комиссию о нахождении в концлагере № 2 г. Петрозаводска.

Заявления, Удост-ния, Карточки

Страна: СССР, Карелия Июль 1944 г. Жила в Подпорожье, Свирь 2. Муж, член ВКП(б), находился в рядах Кр[асной] Армии. У меня семья состояла из 4-х чел[овек]. 8-го сентября началась эвакуация. Я получила эвакуационную справку, но транспорта не хватало, а жили мы в стороне и машины за нами не приходили. На баржу начальник моей организации взять нас не мог, так как нужно было увезти документы и заключенных, которые не подлежали освобождению. В Подпорожье мы досидели, что снаряды финнов стали рваться над головой. Кое-как, перебравшись в гараж, и там на ломаной машине сумели отъехать за 15 км д. Шаменичи. Там как я не искала транспорт, найти не могла. Придя один вечер с поисков лошади, я нашла детей и мать в кустах под дождем, и бой начался, финны подошли, уходить было некуда. Ночь пролежали под перекрестным огнем, а на утро пришли финны. Забрали нас в деревню, потом отвезли в другую деревню и, продержав там м[еся]ц, снова повезли в Петрозаводск. Куда везли, мы не знали. Привезли сюда, сразу же закрыли во 2-й лагерь. Еще по дороге сюда у меня заболел мальчик, за которого я дрожала каждой своей жилкой. Питала и ухаживала за ним по всем правилам материнства. Организм его не привык к переживаниям, за все 3 года он не мог привыкнуть есть финскую пуру (кашу с муки), питался только хлебом. Мальчик сначала лежал [c] корью, лечения никакого дано не было. Среди нас были врачи, но не было медикаментов. Сидела я над ним день и ночь и все же отходила, выздоровел, но есть было нечего, хлеба мало и мальчик был худенький, часто болел. Однажды осенью мальчик заболел воспалением надкостницы за ухом, получился нарыв. Меня гоняли на работу. Под разными хитростями иногда оставалась дома и лечила ребенка. На лагерь наложили карантин, нас никого никуда не выпускали, и никого близко к проволоке не пускали. Врачи были только наши с низкими специальностями, без инструментов и медикаментов. Наш мед[ицинский] фельдшер прорезал мальчику нарыв, но вычистить не мог без инструмента, промывал марганцовкой, рана заросла, но через год открылась, показались гнойные выделения и потекло из ушей. В это время положение немного улучшилось, в лагере открылась больница и иногда прямо брали больного к финским врачам без его согласия. Я знала, что моему ребенку нужна серьезная операция, не доверяла финским врачам и все тянула, все ждала, что придут же наши и выручат нас, тогда я спокойна, мой ребенок будет цел, но не дождалась немного. Прятала я, но при осмотре дома финка заметила ребенка и положила в больницу, а там увезли на операцию 14 III 1944. Меня, правда, взяли с ним, но я не умею говорить и не могла упросить врача, чтоб он учел, что я живу для ребенка, у меня единственный сын в котором вся жизнь. Мальчика положили на операцию и стали делать без наркоза, я слышала его крики, но в ходе операции дали наркоз и не разбудили. Спустя три часа мне объявили о его смерти. Я никогда себе не прощу и считаю, что финский врач зарезал мне мальчика. В Советском Союзе мой мальчик был бы жив, я в этом уверена. Теперь о себе. Первый год сидели полуголодные. К финнам под проволоку, как делали многие, я не могла, не хватало натуры. […] Один раз люди уходили на поле собирать мороженые капустные листья. Я пошла просить пропуск за листьями. Придя в штаб, я свободно, как в Советском Союзе, подошла к коменданту. Мне сказали, что в городе нечего делать и надо меньше ходить под проволоку. Сказала, что нужно кормить людей, тогда никто не пойдет под проволоку. За эти слова меня сразу столкнули в будку и записали за грубое поведение. С тех пор я ушла в себя и старалась не говорить с финнами. Просидела сутки, кто-то приехал, и нас с будки выгнали, провожая подзатыльниками. Потом это случилось летом, работали мы на бирже. Один мужчина, мы его даже не видели, потому что он работал в другой стороне, достал где-то кг 2 муки и положил на траву. Пришел комендант, увидел муку, к ней никто не признался, и нас всех 33 чел[овека] посадили в будку. Сидели 15 дней летом в двух маленьких комнатах, задыхались от спертого воздуха, отсидели. Потом зимой пришел комендант проверить лагерь, я была уже старшиной, и не было разрешено нигде по лагерю держать дров, кроме как затопить на кухне. Люди принесли несколько полен и положили недалеко от барака. Пришел комендант и сказал «пуйта куммене вороха будка» и все, это значит за дрова на десять суток в будку. Также было и в других домах. Все нас вечером закрывали в будку. Морозы на 40º, помещение не топится, стекол нет, ветер кругом дует, и мы сидели, прижавшись друг к другу всю ночь, а утром нас выпускали на работу, вечером снова закрывали, и так 10 суток. Много можно бы рассказывать обид, нанесенных русским людям финнами, но это так тяжело вспоминать, да и не выразить словами то, что пережито, перечувствовано. * Имя, отчество не указаны. Богданова - заключенная концлагеря №2 г. Петрозаводска, жительница Подпорожского района Ленинградской области Источник: НА РК. Ф. П-1230. Оп. 23. Д. 96/32. Л. 111-112 об. Подлинник. Рукопись.